Этери ЧАЛАНДЗИЯ, Москва
— Марк, наконец-то, заходи! — придерживая входную дверь, Алекс отступил в слабоосвещенный коридор.
Мужчины обнялись.
— Сколько я тебя не видел? — Алекс поглаживал Марка по плечам, стряхивал несуществующие пылинки с пиджака и как ребенку укладывал брату волосы. — Как же редко ты теперь приезжаешь!
Марк улыбнулся и привычным жестом взъерошил прическу.
— Ничего, сейчас наладится с работой, каждый месяц буду прилетать, еще надоем вам всем.
Алекс только махнул рукой:
— Надоешь… Не смеши! Ну, пойдем, пойдем скорее, у тебя и времени немного, а я тут что-то нашел, хотел тебе показать.
— А с парнем поздороваться? — только и успел спросить Марк.
— Потом, ему Карина какой-то пулемет купила, уже час отстреливается, он тебя сейчас и не заметит. Пошли, я на днях на антресолях барахло разбирал, хотел, было, выкинуть не глядя, но не смог. Как будто за руку кто удержал.
Братья прошли в гостиную. Марк осмотрелся. За тридцать лет ничего не изменилось. Когда-то они всей семьей жили здесь. Потом случилось то, что случилось. Потом они выросли. В квартире поселился Алекс, Марк не смог. Что-то словно гнало его прочь, он и переехал в другой город.
— Садись. Коньяк, чай, кофе? Может, попросить Карину разогреть чего?
Марк отрицательно покачал головой.
— Нет, спасибо, я не хочу есть. А от коньяка не откажусь.
Братья расположились на диване, и Алекс, повозившись немного с пультом, запустил видео. Марк замер. Это была черно-белая съемка, та же гостиная, только почти тридцать лет назад. Судя по мельтешащим пальцам и огромному глазу, вплывающему в объектив, настраивал технику Алекс. Справившись, наконец, с установками, он отошел и подозвал брата. Теперь уже две щекастые любопытные физиономии заглядывали в камеру.
— Думаешь, снимает? – недоверчиво поинтересовался Марк.
— Куда денется, — отозвался Алекс, однако в его голосе уверенности не было.
— Сколько нам тогда было? — спросил Алекс.
— Почти восемь и десять, — отозвался Марк.
Бесконечно долго два ребенка бесились перед камерой. Ходили колесом, корчили рожи, размазывали по лицам какую-то краску, декламировали, кривлялись и паясничали. Они изображали королей и полярников, пингвинов и нильских крокодилов, их фантазия и энергия были неистощимы. И вроде это и правда было глупо и смешно, но чувство беспокойства росло и не отпускало.
Постепенно маленькие хулиганы стали уставать, Алекс прилег на диван, Марк еще крутился волчком, но уже снижал обороты, и как только он поднял голову, чтобы что-то сказать, изображение пропало. В черном экране отразились двое взрослых мужчин, сидящих на диване.
— Это все, — сказал Алекс и потянулся к пульту.
Марк отпил наконец коньяк.
— А ты помнишь, какой это был день? — спросил он брата.
Тот нахмурился.
— Черт, что с пультом? — проворчал он, то ли меняя тему, то ли и правда злясь на непослушную технику.
Внезапно словно холодным воздухом дохнуло в затылок. Марк придержал Алекса за руку.
— Подожди, не отключай.
— Да там больше ничего нет, я смотрел, запись обрывается и… — Алекс осекся.
Сначала на экране возник серый шум, потом картинка дернулась, одна за другой волнами прошли помехи, и вдруг изображение наладилось. Это была все та же комната. Горел свет, кругом валялись разбросанные вещи. Братья спали. Алекс свернулся клубком на диване, Марк лежал на ковре навзничь, раскинув руки в стороны. И вроде ничего особенного не происходило в гостиной, но было странно и страшно наблюдать за самим собой, заснувшим в пустой комнате тридцать лет назад. Где-то в глубине квартиры ударили боем часы, и отчего-то бешено заколотилось сердце.
И тут, словно направляемый неуверенной и неумелой рукой, поплыл вперед зум. Поплутав по комнате, камера одно за другим нашла лица мальчиков, задержалась на каждом, еще немного поблуждала по потолку и вернулась обратно на исходную точку.
— Что это? — прошелестел Алекс.
Марк сидел, боясь шевельнуться. Его ужас, казалось, опережал происходящее, он словно знал, что произойдет в следующую минуту, и, когда высокая женщина вошла в кадр, он только закрыл глаза. Алекс закричал. Он не был готов спустя тридцать лет увидеть их мать, заходящую к ним в гостиную уже после того, как на скользкой дороге ее машина на полном ходу врезалась в фонарный столб.
За два часа до этого она погибла на месте, но на записи ходила по комнате из угла в угол и наводила порядок. Разложила вещи по местам, убрала посуду, вытерла пол, смела какой-то мусор с ковра. Погладила Алекса по щеке, поправила волосы Марку. Она что-то тихо напевала. Внезапно, словно кто-то прибавил звук, и братья отчетливо разобрали слова:
— Все будет хорошо, все будет хорошо у вас. Только горевать будете, а Марк так и вовсе не сможет забыть. Алекс станет архитектором, женится, Марк выучит языки, осядет в другом городе, будет преподавать, у обоих родятся сыновья. Бабушку похороните вскоре после меня, а отец проживет долго, уйдет легко. У вас будет хорошая жизнь, и только…
Она отвернулась. Звук сначала стал тише, потом выровнялся.
— Год за годом Алекс будет доставать с антресолей старую коробку, звать к себе Марка и ставить одну и ту же запись.
Ее лицо вдруг придвинулось и заполнило весь экран. Они отшатнулись, хотя это было до мелочей знакомое лицо матери.
— Но вот поверите вы в то, что увидите? А, Марк, поверите? Или нет?
Он закрыл лицо руками. Казалось, мать и правда смотрит на него и ждет ответа. И в ее глазах только вопрос и холод. Почти против воли Марк поднял голову и только хотел что-то сказать, но внезапно экран погас. Теперь он был черным и пустым, и в нем ничего не отражалось.
Алекс потянулся за пультом. Марк сидел, сжимая в пальцах пустой стакан.
— А ты помнишь, что это был за день? — спросил он брата.
— 31 октября, — отозвался Алекс, — это всегда 31 октября.
