«Медуза» 1 июля опубликовала новое расследование Ивана Голунова, посвященное московскому рынку ритуальных услуг. Первая часть этого текста — там речь шла про тот же рынок, но в масштабе всей страны — вышла в августе 2018 года. Похоронный бизнес в России за последние 30 лет преобразился кардинально, но изменения эти носили один и тот же характер: на место людей, близких к криминалу, приходили люди, близкие к государству. «Медуза» попросила обозревателя «Ведомостей» и The New York Times, редактора InLiberty Максима Трудолюбова объяснить, в чем проблема с этим огромным рынком — и с теми, кто им владеет.
Вот семейный портрет. Отец семейства, еще с позднесоветских времен курировавший отрасль, уважаемый человек, ныне покойный. Вот предприимчивая жена, уже в новое время создавшая в отрасли частную компанию, ставшую лидером рынка. А вот и сын, отучившийся в Лондоне и вернувшийся принимать наследство родителей.
И вот он уже депутат — от «Единой России» — и даже курирует партийный проект «Крепкая семья». Тут готовая основа для литературного произведения о том, как «все у нас устроено», и никакой сценарист не мог бы выдумать лучше. Отрасль, о которой идет речь, — похоронная; город — Волгоград; дума, в которой пишутся законы для семейного бизнеса, — местная городская; а история — один из эпизодов первого расследования Ивана Голунова о похоронном бизнесе.
Сколько таких семей в России? Может быть, не так уж и много, хотя из-за тех, которые на слуху — Ивановы, Патрушевы, Ротенберги, Фрадковы, — кажется, что много. Трудно удержаться от мысли, что они все-таки знают, что делают, у них в жизни не хаос, а последовательный реализм, преемственность, даже в своем роде ценности. Виден на их примере и механизм взаимодействия сферы государственного и сферы частного, и наглядно видна передача от поколения к поколению общественного статуса, знаний и навыков о том, как преуспеть в жизни. Дети не задерживаются за границей — приезжают заступать на вахту. И даже почти жаль осознавать, как непрочно их положение.
Впрочем, понять, что в жизни прочно, а что нет, на материале русской и советской истории совсем трудно. Советский порядок, которому наследовал нынешний — государственно-семейный, — казался гораздо мощнее, глобальнее, «государственнее», но и он сломался. Нигде это не видно так хорошо, как в главных моментах перехода — там, где сталкивается самое личное и тайное с самым публичным и внешним: в рождении, в смерти.
Советское государство стремилось присутствовать при рождении каждого нового члена общества, включить в организацию — детскую, юношескую, взрослую, дать ему нужное для общего дела образование, постоять с ним рядом в каждый ключевой момент жизни и проводить в последний путь.
Государство стремилось охватить каждую жизнь — от колыбели до могилы — не из благотворительности. Идеология основателей советского государства представляла собой объяснение смысла истории и знание ее цели. А партийная власть претендовала на знание о том, как этой цели достичь и ускорить общемировое движение от капитализма к коммунизму. Не сумев сделать участие в этом движении добровольным, государство каждого, до кого могло дотянуться, к нему принуждало.
Каждая отдельная жизнь представлялась вкладом в большой исторический проект. Теоретически каждый был нужен государству. Эту теоретическую нужность тепло вспоминают те, кто думает об СССР с ностальгией.
Государство при этом вело борьбу с религиями и другими конкурентами в определении сакральности. Ведь именно в точках перехода граждане так и норовили ускользнуть от публичной официальности в личную сферу религии. Видимость присутствия идеологии в жизни государство под конец СССР еще умело сохранять, но моменты перехода проиграло сакральному обряду.
От Советского Союза осталась тотальная система учета и попечения — пусть формального — обо всем, что касается рождений и смертей. Но после либерализации того, что стало называться «рынком», расстроилось и это: бывший государственный монстр со всеми его парадами, маршами и ракетами сбросил социалистическую личину и признал, что никакой нужды в индивидуальных членах общества не испытывает.
Выяснилось, что государству важно одно — поскорее снять выбывшего получателя с пенсионного учета. Дальше вроде бы начинается «свободный рынок», но к нему без права особого доступа подхода нет. Знание о моменте смерти и доступ к похоронной инфраструктуре — ключевые конкурентные преимущества в этом бизнесе. Кто стоит ближе всего к информации о смерти или может ее перехватить, тот и выигрывает.
Поначалу, в первые постсоветские годы, в этой сфере побеждала грубая сила и было много бандитов, стрельбы и силового предпринимательства. Но государство постепенно возвращалось в игру — и побеждать стала тоже сила, но теперь стоящая на умении создавать «условия для бизнеса». Не те, которые учитываются в рейтингах Doing Business. Поэтому, к слову, трудно представить себе, чему отпрыски семей могут научиться в Лондоне, когда все богатство опыта и весь набор главных инструментов успеха — прямо дома. Знания, полученные в западном университете, могут в их деле оказаться вредны. Бизнес из учебников и умение захватывать рынок и поддерживать монопольное положение, законодательно цементируя его благодаря доступу к написанию законов и правил, все-таки совсем разные вещи.
У остепенившихся силовых и семейных бизнесменов — давно уже не товарищей майоров, а генералов с подрастающими внуками (у тех, кто дожил и успел обзавестись) — есть проблема. То советское государство, преемственность с которым они внешне подчеркивают, держало граждан в нищете и принуждало их к участию — часто номинальному — в большом историческом проекте. Новый порядок в каком-то смысле человечнее, он не рисует всемирных проектов, а принуждает граждан всего лишь к тому, чтобы платить втридорога там, где других вариантов гражданин найти не может, — в идеале от колыбели до могилы. Похоронный бизнес тут снова лучшая иллюстрация. Добавить к ситуации расставания с близким еще и унизительную торговлю за цену или поиск альтернативы — это не для каждого.
Они не могут собой по-настоящему гордиться и не могут толком рассказать о своем успехе. Не могут выпустить альтернативный учебник бизнеса. Их учебник был бы гораздо умнее и реалистичнее западного, он пользовался бы спросом — но он стал бы им самим приговором. Они не могут создать себе такого публичного оправдания, которое будет защищать их само, без применения силы. Почти у всех такое есть — у националистов есть, и у социал-демократов, и у либералов. А у них нет, потому что и советское фальшивое, и религиозное. И потому им без применения силы никак нельзя — даже в повседневном бизнесе.
Этот бизнес — как и почти всякий их бизнес — требует тишины. Вся логика нынешней политической системы пронизана духом поддержания этой тишины. Тут напрашивается слово «кладбищенской», но нет — это просто вынужденная бессловесность.
Максим Трудолюбов
