Мертвые (определенный покойник или умершие предки в целом) в символическом плане являются ключевыми фигурами обрядового застолья. Обладая особым статусом и «силой», они могут как навредить живым, так и обеспечить их благополучие. По народным представлениям, покойники, как и живые люди, нуждаются в пище, поэтому их угощению уделяется особое внимание.
Существуют два объяснения, для чего необходимо кормить покойника. Наиболее распространенное объяснение – его нужно обеспечить едой в посмертном существовании. Как писал Г.И. Куликовский, «в поминках нужно видеть лишь пополнение постоянно истощающегося запаса пищи, попечение о том, чтобы покойник не голодал: они [родные] или сами носят покойнику на могилу пищу или приглашают его в известные дни в свой дом и там уже угощают» [7: 419]. Собственно, кормление умершего начинается еще до погребения, пока он лежит в доме. Рядом с покойником на табуретке ставили «угощение», в которое «обязательно входили чай в чашке или в стакане, кусок пирога-рыбника, калитка или другая выпечка (на тарелке) и кусок ржаного хлеба» [8: 147–148]. Об обычае кормить покойника во время ночных бдений уже шла речь выше.
Необходимо было постоянно кормить покойника (или его душу) и в течение сорока дней после смерти.
Все это время на открытом месте в доме (подоконник, шкаф, «божница») хранят рюмку с водкой, накрытую куском хлеба, которая остается после поминок в день похорон: [А покойнику ставили еду?] Ну, рюмочку ставишь. Вот фотография всегда стоит, в рамке, а в деревне не было, так ставили на божницу. [И рюмку туда?] Да [...] Сорок дней. [...] Она, говорят, что если ночью ходит, он выпивает, она [водка] куда-то девается [СМН]. В данной записи показательно использование фотографии умершего (очевидная новация в традиционном обряде). Таким образом подчеркивается, кому именно предназначено угощение.
Иногда покойнику каждый день кладут новую еду, то есть кормят «как живого», регулярно снабжая пищей: Ставят [покойнику еду], даже сорок дней держат. Еду меняют. Вот тарелку поставят. Портрет или фотография в уголке стоит, ну вот, и у фотографии, например, ставят тарелку, там наливают чай и кладут еду [ААВ].
После 40-го дня потребность умершего в еде ослабевает, и уже нет необходимости кормить его каждый день. Однако это не означает, что на том свете у него больше нет нужды в пище. Напротив, для поддержания равновесия между миром живых и миром мертвых родные должны регулярно одаривать едой покойных предков. В противном случае умершие в загробном мире будут голодать: Говорят, на том свете, хто [из родных] помянул вовремё, так эти все [покойники] накормлены, а хто как не помянул вовремя […], дак все сидят и плачцут, што голодные, йих не кормят [ФЕС].
Родные, не поминающие должным образом усопших, рискуют вызвать гнев покойников. Как правило, мертвые сообщают о своем недовольстве во снах*. Так, например, в Устюжненском районе Вологодской области была записана быличка о том, как приснившийся покойник упрекал родных, что на могилу все носят пряники: «А хлебца никто не принесет, нам хочется хлебца» [9]. В Никольском районе Вологодской области мать забыла положить сыну в гроб кусок хлеба, после чего тот стал сниться ее сестре, живущей в Ленинграде, и жаловаться, что «ему голодно» [6: 699]. В Каргопольском районе Архангельской области жена приснилась мужу и попросила еды: Вот жена у меня хозяйка померла, так тут мне приснилась во сне. Вот она сидит в этом месте, вот я захожу, она мне говорит: «Ты что ходишь-то, я […] есть хочу». Пробудился. Ну, значит, бабка есть хочет, надо помянуть ей. Я утром взял банку тушёнки, десять штук яиц, да печенья, да конфеты, вон старухе [соседке] снёс. «На, — говорю, — Помяни бабку, она во сне-то приснилась, у меня просит поесть». Всё, больше тово не было, не стала сниться [ЛММ].
По народным поверьям, покойники, обделенные вниманием живых, могли не только беспокоить их во снах, но и вредить: Вы поминайте своих-то [умерших родных], поминайте, а не будете поминать, дак они там и молятца: «[Господи], возьми ты у них [живых] любого чцеловека, штобы помер, дак и нас [вспомнят] [МАФ].
Кормление умерших как «задабривание» более актуально в поминальной обрядности. А в похоронной обрядности существует еще одно объяснение наделения покойника едой. Живые, угощая умершего, выделяют ему его «долю». Народные представления о доле и ее обрядовом перераспределении подробно анализирует А.К. Байбурин. Он пишет, что во время похорон покойнику отдается его доля: дом (гроб), одежда, зерно, деньги и т.п., а после погребения «происходит перераспределение общей доли, в которой нет уже доли умершего» [1: 81]. К этому следует добавить, что в традиционной культуре существует устойчивое представление о том, что сам покойник стремится забрать на тот свет все, что ему принадлежит. В первую очередь опасность угрожает домашним животным: У меня вот, например, умер, вот, это, Клавкин мужик, Ванька. Собаку забрал с собой. Собака у меня умерла. Мой мужик умер – кошку забрал. Вот. Сразу и кошка пала у меня. […] Не пропала, он забрал вообще. Она же, это, здоровая, и кобель был здоровый [3: 262]. По свидетельству начала XX века, в русских районах Карелии «тотчас же после смерти члена семьи хозяин дома или старший в роде идет в хлев и там усердно молится богу скота – Власию, чтобы тот сохранил любимую лошадь или корову от возможных посягательств на нее со стороны усопшего» [10: 5].
Иногда родные специально жертвовали корову или овцу, что осмыслялось как выделение «доли» покойника: «В Каргопольском уезде после обряда похорон родственники покойного дают обыкновенно какому-либо бедняку корову-нетель, приговаривая: “Коровку покойнику”» [7: 417–418]. В Заонежье «долей» покойника считалось животное, зарезанное для поминальной трапезы [11: 172].
Однако существовало представление о том, что покойник может забрать не только свое, но и чужое имущество. В некоторых районах Костромской губернии на поминках не клали на стол лишней ложки, «чтобы умерший хлеба не ел» [12: 21], в Заонежье после поминальной трапезы в день похорон оставляли всю еду на столе, но закрывали ее (кроме пищи, предназначенной умершему), объясняя: «А то душа съест» [8: 174]. В Кенозерье покойнику, лежащему в доме, связывали руки на груди, чтобы «не побежал», а то «побежит и все у тебя отнимет» [4: 157].
Именно для того, чтобы покойник не покушался на общее благосостояние семьи и не пытался забрать «свою долю» после захоронения, необходимо было выделить ему долю в ходе похоронного обряда. Чаще всего долю олицетворял кусок хлеба с солью, который клали в гроб перед погребением.
В Каргопольском районе Архангельской области это действие сопровождали магическим приговором: Хлеб да соль ещё [в гроб клали]. В гроб под левый локоть кладут, што «Хлеб-соль с собой, не приходи домой». Штобы не снился [ФЕС]. В другом варианте приговора прямо говорится о том, что хлеб с солью являются символической «долей» покойника: [Под локоть покойника кладут кусок хлеба и говорят:] «Вот тебе доля, вот тебе половина, не ходи к нам» [АТВ].
Кормление покойника бывает двух видов: прямое и опосредованное. В первом случае умершему ставят еду и напитки, которые никто не имеет права трогать и которые затем могут подвергаться ритуальному уничтожению (спиртное из рюмки выливают через левое плечо, пищу выбрасывают «к стенке дома в большом углу», отдают скоту и т.д.). Когда водка в рюмке, стоящей в течение 40-ка дней, испаряется, то считается, что ее выпивает покойник [4: 158]. Иногда еду могут закапывать в могилу, лить на нее напитки [6: 696]. Кормление покойника должно обезопасить родных от его визитов с кладбища, поэтому, оставляя еду на могиле, приговаривают: «Поешь, попей, побудь с нами. А пойдем – за нами не ходи, вслед не смотри, оставайся тут, как этот крест, как эта земля, как эта трава, как этот камень. Аминь. Аминь. Аминь» [2: 51].
Во втором случае кормят не самого покойника, а его символических «заместителей»: священника, нищих, странников, птиц и т.д. Существует устойчивое представление о том, что на том свете покойник будет иметь ту одежду и еду, которую пожертвуют его родственники [13: 177]. Иногда носители традиции сами говорят о том, что кормление «чужих» равнозначно кормлению самого покойника: [ВАА:] В первый день похоронят и стопку нальют. На девятый день кто первый чцеловек придёт помянуть чужой – эту стопку выпивает. И потом ему [покойнику] наливают другую, до сорокового дня. Эта стопка стоит. На сороковой день кто придёт первый человек чужой – эту стопку опять выпивает. [КАМ:] Это как покойник сам выпил. Так будет чувствоваца, што покойник сам эту стопку выпил [ВАА+КАМ].
Кормление птиц на кладбище в поминальные дни было широко распространено на Русском Севере [12: 22; 8: 203; 6: 693 и др.]. Птицы могут восприниматься как символические заместители покойника или же выступать в качестве посредников между миром живых и миром мертвых: Дак я положу [крупу на кладбище], а птички-то и склюют. Она [покойница] чуствуёт уже, што я ей поминала севодни [ПАН]. Однако иногда носители традиции выражают недовольство этим обычаем, так как с их точки зрения вся еда, оставляемая на кладбище, предназначена покойнику, которому неудобно есть крупу:
Говорят, крупы сыпать нельзя, но мы сыплем. [Почему нельзя?] Потому што ево [покойника] заставят все эти крупинки собрать, так што тут не еда пойдёт, а мука [ЕЗИ]. Иногда умершие сами выражают свое недовольство таким угощением: «Чево, — говорят, — [крупу] носите? Мы не птицы, чтоб клевать». Кому-то приснилось так. Во сне покойник приснился [РКИ].
Отношение к покойнику во время обрядового застолья зависит от его статуса, который меняется по ходу обряда. Совершая долгое путешествие на тот свет, умерший постепенно из «своего» становится «чужим». Если во время ночных «бдений» до похорон его кормят наравне с присутствующими (ставят рядом с телом чашку с чаем, выпечку), то после похорон он символически присутствует на поминальной трапезе как «дорогой гость», явившийся извне. После того как покойник окончательно переселяется в «мир иной», живые вынуждены сами совершать «путешествие» к нему на могилу, «навещать» его.
Необходимо особо выделить трапезы, на которых за столом присутствуют только умершие. На Русском Севере подобные застолья встречаются не во всех локальных традициях, но не являются чем-то исключительным. Обычно таким образом угощают всех умерших родных («родителей»). В Вытегорском уезде Олонецкой губернии «в дни поминок никто из приглашенных за стол не садится; на стол накрывается столько приборов, сколько по дому числится умерших. Домашние, раскладывая по приборам кушанья, приговаривают: «Кушайте, родимая тетушка, кушайте, родимая сестрица, кушайте, родимый братец!» и т.д. Пришедшим на поминки гостям говорят: «Дайте родителев покормить!» Священники на поминках здесь не присутствует, но если погост близко, то по окончании обеда им относят все, что было предложено покойникам, в противном случае раздают ее нищей братии» [7: 421]. Похожим образом кормили «родителей» в поминальные субботы в Белозерском уезде Вологодской губернии, где главным угощением на столе был кисель в большом блюде [6: 692]. В Череповецком районе Вологодской области со второго дня после похорон в течение сорока дней каждый день на стол клали хлеб, ставили тарелку киселя и вокруг тарелки клали 12 ложек, чтобы покойники ели. Каждый день ставили новый кисель; старый съедали дети. Пирог стоял все сорок дней; когда молились, его держали в руках [11]. В Новгородской губернии в прощеное воскресенье после ужина ничего не убирают со стола, «при этом верят, что ночью приходят родные и заговляются на весь Великий пост [5: 10].
В некоторых деревнях еще в середине XX века в поминальные дни накрывали столы для умерших родственников, о чем свидетельствуют современные полевые записи: У меня мама, бывало, рассказывала, говорит… У нас вот здесь кладбище было три километра от нашей деревни, а у нас озеро такое в Водлозере, что в лодках надо [ехать на кладбище].
Дак ведь не всегда и попадёшь-то… Ехать [в поминальные дни] што времени, может, нету ли што… Ак она, бывало, скатерётки были раньше тучённые, самы точиво-то ткали, да возьмёт вот [мама] всё-всё-всё приготовит там, […] всё соберёт и вот вилки, ложки положит и с четырёх сторон уголки [скатерти] загнёт. Так всё. [Информант показывает руками, как загибает наверх края скатерти на углах стола] Вот, а мы-то были тоже ещё небольшие дак, мы смотрим ещо, што будёт. «Ну, давай, кушайте, кушайте!» – скажут. Этово… «Помяни вас Господи! Упокой вас Господи!» да там… А мы стоим: «Мама, а мы-то скоро будем за стол садится?» «А вот как наши усопшие поедят, а потом и мы будём». Потом уголки отвёртыват и скажут: «Ну вот, а теперь садитесь, будем мы… поминать йих». [А им посуду ставили?] Всё-всё-всё! Всё. Даже щей начерпают вот половники, всё вот всё. Всё! И рыбники разрежут и Всё. Всю еду, на столе штобы была. Только уголки загибала… [Уголки скатерти?] Наискось вот так. [Их поднимали так, чтобы еды не было видно?] Нет. Видно! Еда вся на столе. Просто вот так вот… немного [загибают] с той стороны и наискосок. Вот так и вот так. [Показывает, как загибают скатерть с четырех углов] [А когда сами садятся, отгибают обратно?] А потом отгибат и: «Ну, садитесь давай!» И мы садимся. Едим [УКМ].
Как мы видим, специфическое «застолье мертвых» могло быть приурочено к самым разным этапам поминального ритуала. Однако для русских крестьян все-таки более характерна общая трапеза, на которой живые и мертвые соседствовали за столом.
