Новосибирск – не самый зрелищный город, отрицать это бессмысленно. Тут нет громадных музеев-кварталов в духе Парижа, Берлина или Петербурга, а впечатляющие городские панорамы лишь начали складываться. Новосибирск берет другим. Его экскурсионное портфолио небольшое, но плотное – неоспоримо роскошный зоопарк, насыщенный музей железнодорожной техники и яркий, футуристический планетарий и Оперный театр. Это, так сказать, must see для любого гостя города. Музей Мировой погребальной культуры пополнил этот список, едва открывшись.
В России такой музей единственный. И еще до открытия он попал в список ЮНЕСКО. Разместился Музей мировой погребальной культуры в Парке Памяти Новосибирского крематория. Он – не реклама крематория, а своего рода гигантское материализованное эссе о погребальной практике разных наций и эпох. Кремация в этом списке – лишь одна из строк, а крематорий – фактически один из экспонатов.
Слезы для манекена
«Смешанные чувства» - очень точное определение для описания эмоционального послевкусия от этого необычного музея. С одной стороны, смерть – понятие, внушающее опасливое почтение. С другой стороны, она удивительно многообразна. Потому при запуске музея создателям его пришлось очертить периметр этой темы. От XIX до первого десятилетия XX века – таковы хронологические рамки стартовой экспозиции. Такой выбор не случаен: эта эпоха отличалась наибольшей проработанностью мемориальной культуры. В ней было вровень и эстетства, и гуманизма. Была у нее и своя законодательница – английская королева Виктория. Она сформировала всю этику и эстетику европейского траура. Не от каких-то особых мортальных наклонностей, а по необходимости: в венценосном доме этой исключительной женщины смерть была частой гостьей. Забрала нежно любимого мужа – принца Альберта, прокралась в детскую в обличье гемофилии. Счастливой и цветной была молодость Виктории, большую же часть своей жизни она прожила в оттенках черного. Но сделала это стильно. Множество траурных платьев, траурные украшения из каменного угля (черный и не блестит), мемориальная бижутерия из волос покойных, специфический фото-жанр «post mortem» - все это дары викторианской мемориальной культуры. Флёр времени, затуманивший семантику этих предметов и их старинное изящество делают процесс любования ими удовольствием естественным и нетяжелым. Только траурных платьев позапрошлого века в коллекции музея более 100. А есть еще полторы тысячи старинных гравюр на тему погребения и траура, около тысячи живописных полотен, миниатюр и скульптур.
К слову, в домашнем интерьерном декоре позапрошлого века смерть гостила на правах родной тётушки. Многодетность и обилие родственников в староукладной семье уравновешивалось столь же обильной смертностью. Скарлатина величественно звалась детской чумой (и оправдывала свое прозвище на все сто), а печное отопление и газовое освещение делали перспективу гибели от удушья заурядно-бытовой.
Фарфоровая лошадь, грустно склонившаяся над телом убитого седока. Бюст
ы жанра «vanitas» («тщетность»), где одна сторона лица – милая цветущая девушка, а другая – щерящийся труп. Похожие одновременно на портал склепа и отбойник паровоза часы с латинской надписью TEMPUS FUGIT (время бежит). Это паровозом напирающее время хватает за кольца отчаянный атлет. Вот такие бытовые приборы рождала томная, склонная к пессимизму и меланхолии эпоха art noveau. А протестантский гроб, расписанный яркими наивными цветами, напоминающими русскую городецкую роспись, напротив, излучает какую-то странную, несвойственную своей функции праздничность. Да, у смерти и посмертной памяти тут множество оттенков и форм. Впечатляет и сюжетная наглядность диорам – прием популярный в Европе и США, но нечастый в российской музейной практике. К слову, редок сей прием у нас не из-за какой-то тяги российских музеев к отвлеченности, а просто потому, что диорамная подача экспонатов – дело трудоемкое и недешевое. А с учетом особенностей темы еще и деликатное. Но команда Якушина отважилась на максимальную зрелищность, создав целую цепочку инсталляций. Опознание в старинной прозекторской, прием заказа в погребальной конторе, пошив траурного платья, прощание родных с умершим ребенком – все сюжеты в детально воспроизведенных интерьерах разыгрывают манекены, облаченные в одежду XIX века.
«Создавая эти диорамы, мы столкнулись с нюансом, который не сразу виден «с берега» темы – вспоминает Сергей Якушин – с вопросом, как должны выглядеть манекены, «обслуживающие» собой этот предметный мир. Стало понятно, что серийные магазинные фигуры на эти роли не подходят категорически. Дело не только в вековом различии причесок и макияжа. Дело еще и в эмоциональной точности. У обычного манекена нарочито радостное, жеманное или, напротив, совершенно равнодушное лицо. Понятно, что в образе вдовы или похоронного распорядителя такая кукла смотрится неубедительно и даже кощунственно. Потому наши мастера буквально заново создавали лица этим безмолвным актерам – «обучали» их скорби, задумчивости, отчаянию, церемонной чопорности. Рисовали «вдовам» слезы специальной слюдой. Не ради нагнетания «страстей-мордастей», а ради убедительности, ради эстетической логики».
Некоторые из диорам и впрямь выглядят пронзительно. Вот, к примеру, гостиная благородного семейства, потерявшего маленького ребенка. Портьерный полумрак, молодая мать с отрешенным видом, смятенная суета служанок, скорбно-деловитая тетка-распорядительница. Лаковый черный гробик и опустевшая детская коляска – вещи-антонимы, словно встретившиеся в собственном дуэтном спектакле. Белый младенческий экипажик, изгнанный гробом, выглядит в своем сиротстве почти одушевленным.
Есть в ряду инсталляций и сцены, совершенно удивительные для современного зрителя. Например, фотоателье, где идет фотографический сеанс post mortem – съемка покойника в «живой» позе и обстановке, вместе с родственниками. На диване, перед объективом фотографа – девушки-сёстры. Кто из девушек жив, кто мертв – видно издали, даром что обеих «играют» манекены. Цель фотографа – уравнять своих моделей в презентабельности – чтоб и мертвый на фото выглядел как живой, и живой смотрелся не слишком подавленным…
Этот необычный фото-жанр, возникший в викторианской Англии, покорил несколько стран Европы, восточное побережье CША и просуществовал до конца 1920-х годов, оставив довольно большое визуальное наследство. Самые выразительные и знаменитые из таких портретов тоже представлены в экспозиции. Вот, к примеру, девочка, окруженная куклами. Трогательная, простая, совершенно обычная сцена. Малышка заигралась за кукольным чаепитием и задремала. Но это не дрёма. А вот семья в одежде 1900-х. Посредине, на игрушечной лошадке мальчик лет двух. Папа и мама держатся респектабельно, малыш глядит удивленно. Но это не идиллия, а трагедия. Малыш на лошадке мертв. А его такие живые, удивленные глаза… нарисованы на его закрытых веках. Так фотохудожники, работавшие в жанре посмертного портрета, возвращали на лица своих героев подобие жизни.
Жанр был востребован. Фотография числилась дорогим удовольствием, потому посмертное фото для многих семей было единственным портретом ребенка – его успевали сфотографировать только так. В массиве карточек post mortem именно детских портретов больше всего. На втором месте – девочки-подростки и юные девушки, «спящие красавицы» викторианской эры.
Мерцание черного
Вдовьи платья, траурные украшения, домашние мемориалы – предметы не только зрелищные, экзотически красивые, но и драгоценные в самом буквальном, антикварно-коллекционерском смысле. «Это очень многообразный, филигранный, но герметичный предметный мир – объясняет Сергей Якушин. – Мир, который фактически замкнут рамками XIX века, запаян в него как в мемориальную шкатулку. В культурологическом смысле тот век кончился несколько позже, чем по календарю – рубежом стала Первая мировая война. Она, к слову, и смяла викторианскую культуру траура – чинную, созерцательную, слегка упоенную собой. Когда смертей стало слишком много, когда счет пошел на миллионы, когда по Европе прошла «испанка», стало понятно, что тому трауру в изменившемся мире места нет. Прервалась традиция, викторианское траурное искусство моментально выпало из актуальной реальности и стало стариной. Стало забываться назначение этих предметов, из смысл. К тому же, некоторые атрибуты этой культуры заведомо были не рассчитаны на сохранение. Например, траурные платья по окончании траура уничтожались. Считалось плохой приметой их сохранять. Казалось бы, нелогично: шить заведомо дорогой, полный нюансов гардероб, кропотливо соблюдать все аксессуарные тонкости, а потом все это взять и уничтожить. Тем не менее, таков был уклад: смерть принимали с почётом, но засиживаться в гостях ей не позволяли. Викторианская культура не была некрофильской, она была именно церемонной, внимательной к нюансам. А оттого, что такие платья не принято было сберегать, каждое сохранившееся из них – антикварное сокровище. Они наперечёт, стоят больших денег и представляют большую художественную ценность. Они – собирательное воплощение многих
рукодельных техник, утраченных ныне, средоточие материалов, которых сейчас нет. Столь же драгоценны и украшения траурной семантики. В общем, при сборе коллекции мне пришлось воспитать в себе компетенцию антиквара. Теперь я на универсальном уровне владею техниками оценки старинных вещей. А начиналось с пяти
гравюр, двадцать лет назад».
Тогда, в 1993-м Якушин под эгидой «Сибирской ярмарки» впервые возил сибиряков на конференцию «похоронщиков» в Пекин, тогда в тематический план «Сибирской ярмарки» вошла выставка «Некрополь».
«Мысли об исследовании мемориальной культуры у него были давно – вспоминает Дмитрий Рольбанд, генеральный директор ГК «Сибирские фасады», ученик и соратник Якушина по «Сибирской ярмарке» – тех, кто Сергея Борисовича близко знает, это совсем не удивляет. В нем нет никакой «готичности», никакого упоения смертью. Его интерес к этому предмету выглядит таким обескураживающим именно из-за контраста с обще-обывательским взглядом на смерть. Её ведь по советской ещё привычке принято бояться и нарочито не замечать. А Якушин замечает. При этом он, так сказать, полная противоположность предмету изучения. Он не то, что не сумрачен. Боле того: он человек повышенного жизнелюбия. Просто жизнелюбие его осмысленно. Поскольку он заглянул и «на ту сторону», будучи раковым больным. Но выбрался, вырвался, нашел новые пространства для самореализации. Якушин как кошка с девятью жизнями. Жизни эти профессиональные – во плоти разных ремесел и искусств. Он перфекционист. Занялся иностранными языками, что бы избавиться от заикания, досаждавшего ему в детстве. В итоге, окончив иняз, он дорос высококлассного переводчика. И не просто переводил, а фактически был культурологическим пропагандистом России – водил экскурсии по Петербургу, Москве, Владивостоку. Потом был представителем АПН «Новости», работал с Генрихом Боровиком, выпускал с Амиром Нагумановым программу «Панорама»
Младший школьный возраст
Почтительное удивление в музее легко сменяется то умилением, то отвлеченным эстетическим восторгом – филигранное изящество украшений из волос умерших (специфический бижу-жанр XIX века) заставляет на мгновение забыть о печальной миссии этих предметов. Лубочная листовка на смерть Александра II пробуждает щемящие чувства – этого человека с добрым грустным лицом и смешными пушистыми усами пронзительно, как в детстве, жалко. Коллекция миниатюрных катафалков пробуждает столь же детский восторг перед «машинками». А во дворе, рядом с мрачным, увенчанным черепом курганом возлежит ярко раскрашенный сфинкс. Добродушный и какой-то дурашливый. Но он тоже тут по делу – как страж египетского загробного мира.
Впрочем, Египет и другие далекие от нас культуры с их погребальными практиками – это темы экспозиций будущего. У музея вообще серьезные планы на развитие. Погребальные традиции разных стран, мемориальная эстетика времен СССР – эти темы проработаны столь же серьезно, но пока они существуют в виде мобильных экспозиций, путешествующих по разным городам и странам.
Впишется ли Музей погребальной культуры в «культпоходный» ассортимент новосибирских школ?
«Вполне впишется – уверен Сергей Якушин. - Во-первых, он заведомо зрелищный, для детей интересный. Во-вторых, мы учли возрастную разницу в восприятии. Детские и
взрослые экскурсии будут различаться расстановкой акцентов. Детей, например, не будут посвящать в визуальные и технические нюансы бальзамирования, а вот образ смерти в народных сказках – тема для них вполне посильная и располагающая. И в детских экскурсиях нет натяжки. Ведь это не музей смерти, а музей эстетических форм памяти».
Наблюдать за школьными экскурсиями тут и впрямь интересно. Дети, обозревающие экспонаты, выглядят серьезными и сосредоточенными. Но не испуганными. Никакого ужаса в их глазах нет. Циничных, нарочитых «гы-гыков», которыми бодрят себя школьники, столкнувшиеся с эмоционально насыщенной темой, тоже, кстати, не слышно. Детские показные смешки обычно сопровождают предмет, поданный либо с избыточным трагедийным пафосом, либо в шоковой манере. А здесь рассказывают и без пафоса, и без намерения устрашить. И выглядит все это именно как толковая экскурсия в интересном музее. Не страннее, чем в планетарии.
К слову, состязательность Музея погребальной культуры с планетарием и прочими достопримечательностями Новосибирска все, кто близко знают Сергея Якушина, оценивают как свершившийся факт. «Сергей Борисович – уникальный бизнесмен, превращающий экспромт, озарение в рыночный тренд – отмечает Дмитрий Рольбанд. – Со стороны это сначала смотрится как «игра в бисер», но все идеи потом возвращаются монетой. И у музея, создававшегося как меценатский проект, есть и реальный туристический потенциал".
«Удивительно, но факт – резюмировала начальник управления потребительского рынка мэрии Татьяна Болоболова, посетившая открытие музея – отсюда уходишь вовсе не подавленным, а с радостным мировосприятием».
К слову, состязательность Музея погребальной культуры с планетарием и прочими достопримечательностями Новосибирска все, кто близко знают Сергея Якушина, оценивают как свершившийся факт. «Сергей Борисович – уникальный бизнесмен, превращающий экспромт, озарение в рыночный тренд – отмечает Дмитрий Рольбанд. – Со стороны это сначала смотрится как «игра в бисер», но все идеи потом возвращаются монетой. И у музея, создававшегося как меценатский проект, есть и реальный туристический потенциал".
«Удивительно, но факт – резюмировала начальник управления потребительского рынка мэрии Татьяна Болоболова, посетившая открытие музея – отсюда уходишь вовсе не подавленным, а с радостным мировосприятием».
Игорь Смольников
Статья опубликована в журнале Status, июль 2012
