Будни протезостроения

Николай Иванович работал в одном малоинтересном КБ, где занимал самую среднюю должность. Каждое утро приходил на службу, делал какие-то расчеты, потом обедал в столовой в том же здании и опять что-то считал. Без десяти четыре он заканчивал: выключал компьютер, аккуратно складывал в портфель бумаги, надевал пальто или плащ, в зависимости от времени года, и шел на трамвайную остановку. Дома его ждали жена и две тихие девочки, десяти и двенадцати лет, очень похожие на мать, застенчивые, с бледными лицами и неопределенного цвета волосами.

КБ было расположено как раз напротив того места, где трамвай делал поворот. Одна трамвайная остановка находилась примерно в трехстах метрах от проходной, а другая на таком же расстоянии дальше по улице. Николай Иванович выходил из здания ровно в четыре, застегивал пальто (или плащ) поправлял шляпу и шел на ту остановку, что была впереди по ходу трамвайных путей. Примерно через две минуты, позванивая и искря на повороте, его обгонял трамвай, который, как и Николай Иванович, никогда не спешил, но и не опаздывал, а шел всегда аккуратно по расписанию. Это был не его трамвай. Николай Иванович всегда садился в следующий, подходивший к остановке в четыре пятнадцать. За эти пятнадцать минут он мог неторопливо прогуляться от дверей проходной до металлического навеса остановки, поставить портфель на лавочку, достать сигарету и с удовольствием ее выкурить. И ни разу в жизни (до того дня) Николай Иванович не нарушил привычного хода событий. Да и зачем бы ему это делать, ведь все было уже давным-давно точно заведено, рассчитано и не требовало никаких изменений.

Но в тот день с миром что-то случилось. Как-то особенно ярко светило солнце, бежали по своим делам веселые ручейки, а на ветках деревьев непривычно громко чирикали неизвестные Николаю Ивановичу птички. Даже воздух казался прозрачнее, чем всегда. И так Николаю Ивановичу стало вдруг весело, так легко и радостно, что захотелось безумства. Николай Иванович расстегнул пальто, сдвинул на затылок шляпу и легкомысленно размахивая портфелем зашагал прямо по лужам в сторону нужной ему остановки. В это время, следуя точно по расписанию, его обогнал трамвай. Конечно это был еще не его трамвай. Его — должен был подойти лишь через пятнадцать минут. Но день был таким замечательным, а одна половинка задней двери первого вагона так заманчиво открыта...

Трамвай притормозил и стал медленно поворачивать, и тут вдруг неожиданно для себя Николай Иванович побежал. Ему страшно захотелось прямо на ходу запрыгнуть в раскрытую дверь вагона. Бежал Николай Иванович грузно и неловко, размахивая портфелем, расстегнутый плащ нелепо развевался, но ему казалось, что он летит — сильный, ловкий, молодой. Николай Иванович поравнялся с задней площадкой первого вагона и прыгнул. В это время трамвай дернулся на стрелке и заевшая половинка двери захлопнулась. Николай Иванович ударился о закрывающуюся перед ним дверь, взмахнул руками и упал, неудачно подвернув обе ноги под передние колеса второго вагона.

Познакомились мы с Николаем Ивановичем примерно через полгода после произошедшего, осенью. Познакомились в прогулочном дворике Центрального института протезирования и протезостроения. Николай Иванович сидел в коляске, рядом находились его жена и две тихие дочки, очень похожие на мать, застенчивые, с бледными лицами и неопределенного цвета волосами.

— А знаете, о чем я все это время думал? — спросил меня Николай Иванович, — может, вы мне объясните, почему я тогда за трамваем побежал? Ведь я же никогда, понимаете, никогда в жизни ничего такого вот глупого не совершал. Что на меня тогда вдруг нашло?

Будни психиатрии

В классе на Элю особого внимания не обращали. Тихая и застенчивая девочка из 10 «А». Ни с кем близко не дружила. После школы спешила домой, чтобы помочь маме. Мама болела гипертонией и сахарным диабетом и из дому выходила редко. Дни были похожи один на другой, но грусти или обиды у Эли это не вызывало. Это была ее обычная жизнь, и другой она не знала и не хотела.

А потом Эля влюбилась. Сейчас она уже и сама точно не смогла бы вспомнить, что произошло вначале. Может быть вначале она услышала его голос. Как будто одна из ее мыслей вдруг стала жить сама по себе и тихо заговорила: «Ты очень красивая, у тебя нежные руки и такие чудесные губы. Я люблю тебя». А может быть, это случилось тогда, когда она впервые увидела его по телевизору. Он пел «Белую невесту», а Эля читала по губам: «Ты самая лучшая, я хочу тебя. Только тебя». Может быть, кому-то другому все это и показалось бы странным, но девочка совсем не удивилась. Она давно знала: нечто подобное должно произойти и ждала.

Его звали Илья Лагутенко, и он был мумийтролем. Наверное, он обладал телепатическими способностями, потому что стоило Эле захотеть, и его голос появлялся внутри Элиной головы, рассказывая о любви и их будущем счастье. Если же она хотела его увидеть, то нужно было просто-напросто включить телевизор. Это было как игра. В телевизоре Илья притворялся другими людьми, да так ловко, что никто, кроме Эли, не смог бы его узнать. Однажды вечером голос Ильи сказал, что время пришло и уже сегодня они будут вместе. Сегодня они наконец-то станут мужем и женой. Эля вымылась, сделала прическу, надела свое лучшее платье и принялась ждать. Вдруг ей пришла в голову ужасная мысль, а что если им помешают? Проснется мама, встанет из-за своей ширмы и пойдет в ванную — толстая, растрепанная, в ночной рубашке...

Чтобы этого не произошло, Эля взяла молоток, подошла к спящей маме и ударила ее по голове. Потом закрыла маму одеялом, зажгла на столе свечи и стала разливать чай. Себе и Илье.

Евгения Ивановна, мама Эльвиры, пришла в сознание от громких голосов. В комнате смеялись и разговаривали. Один голос бесспорно принадлежал ее дочери, но был необычно звонок и весел, другой был скорее мужским, с интонациями нежными и томными: «Милая, теперь нас никто не разлучит». Заиграла музыка. Разлепив залитые уже запекшейся кровью глаза, Евгения Ивановна с трудом поднялась и отодвинула ширму. В колеблющемся свете свечей она увидела танцующую в одиночестве дочь.

Три месяца спустя Эльвиру в первый раз отпустили из больницы домой на выходные. О произошедшем она старается не вспоминать, а в разговорах с врачами быстро соглашается, что все ею пережитое было лишь галлюцинацией и осталось далеко позади. Но врачи, почему-то не особенно ей верят и предлагают еще немного полечиться. Может быть, до весны.

Будни геронтологии

В 23-м геронтологическом, или, как его обычно называют, старческом, отделении ПБ N15, с диагнозом «сосудистая деменция» (то есть слабоумие) находилась на лечении Анна Филипповна К. 1920 года рождения.

Из-за склероза в голове Анны Филипповны все давно перепуталось. Текущие события смешались с минувшими, живые с умершими, а на ее календаре шел теперь послевоенный 1946 год.

Утром, 26 сентября, после завтрака Анна Филипповна собралась в лес за грибами. Сложив в снятую с подушки наволочку чашку, два йогурта и печенье, она вышла из палаты в коридор. До леса было недалеко. Нарисованный на стене, он находился сразу же за процедурным кабинетом. Входя, Анна Филипповна зацепилась ногой за плинтус, потеряла тапочку, но решила не возвращаться — дурная примета. Вначале лес шел редкий и пустой. Его Анна Филипповна знала хорошо, недаром целый месяц разглядывала, стоя в очереди за лекарствами. За грибами идти следовало дальше, к холмам. Туда и направилась. Постепенно деревья стали гуще, появился подлесок. В одном месте пришлось обойти болото. Видимо, там Анна Филипповна и потеряла направление. Еще через час она поняла, что заблудилась и скорее всего к дневной раздаче таблеток теперь опоздает.

Отсутствие больной в отделении заметили только после ужина. Обыскали палаты и подсобные помещения, но нашли лишь тапочку, в коридоре за процедурной. Стало ясно, что из отделения она каким-то образом смогла выйти. Искали на территории больницы, позвонили родственникам и в милицию. Безрезультатно. Старушки — соседки пропавшей по палате — на расспросы отвечали, что Филипповна пошла за грибами. Звала и их, но они идти в лес побоялись — после войны развелось много волков.

А Анна Филипповна до позднего вечера искала дорогу назад. Иногда откуда-то издалека она слышала голоса зовущих ее по имени медсестер, шла на них, но голоса скоро стихали. Вторая тапочка и наволочка с йогуртом остались на кочке — там, где старушка немного отдыхала. Когда стемнело, она села под вывернутыми корнями огромной ели. С минуту казалось, что она дома и вот-вот должен вернуться с работы погибший в 1958-м муж. Засыпая, услышала шаги. Тихие, но быстрые. Крадущиеся. Кто-то приближался. Серая треугольная голова с торчащими ушами внимательно присматривалась к Анне Филипповне… страшная, безобразная…

Ни на следующий день, ни позже отыскать Анну Филипповну не смогли. Так и исчезла старушка. Бесследно. В результате главврач больницы получил строгача, а завотделением — выговор с занесением.

Сложно сказать, что же произошло на самом деле, но думаю, Анну Филипповну съели в лесу волки. За железными дверьми отделений психиатрических больниц происходят порой весьма странные вещи.