Дмитрий Воденников об одиночестве, тепле и трубах.
Мы всё стонали, что не дают тепло в батареи.
И не знали, как нам повезло.
Есть дом, есть батарея, а главное, есть люди, которым мы можем на эти холодные батареи пожаловаться. А есть такое одиночество, которое мы и представить себе не можем. В том числе и после смерти. Ты умираешь, а то, что ты умер, обнаруживают только через тринадцать лет.
Эту цифру нельзя представить. Не в землянке, не в подполе заброшенного дома, не в лесу, а в Туле, в доме, где есть другие квартиры, соседи, те же самые батареи, лежит труп, превращается в мумию, пахнет, и никто его не находит.
Ходила какая-то нелюдимая старуха, пела иногда (слышно было через стены, потолок и пол) популярные песни советских композиторов, играла самой себе какие-то вальсы на аккордеоне, потом перестала.
И никто не хватился, не спросил, где она. Где ее вальсы, где ее популярные песни советских композиторов. Даже, как звали ее, никто из соседей не знал.
Я была рада, когда бабушка умерла.
Сначала она начала задумываться, замолкать,
смотреть куда-то между нами,
потом каким-то последним усилием воли
возвращаться обратно.
Только что процитированный отрывок – из стихотворения Екатерины Симоновой. Я выбирал как член жюри тексты для премии «Поэзия» (номинация «стихотворение года») и вот выбрал и этот. Симонова ничего не знала про историю, на которую я натолкнулся вчера; я не выбирал этот текст специально к этой колонке – выскочил материал «Медузы» об одинокой женщине, которая пролежала мертвой в многоквартирном доме 13 лет, выскочил случайно, но вот эти два текста столкнулись, аукнулись, «поженились», стали одним (так бывает).
Тема трубы (двоюродная родственница батареи) тут, кстати, тоже мелькнет.
… В 1995 году во всем доме меняли трубы. В седьмую квартиру слесари никак не могли попасть, странная жилица, видно, уехала куда-то, ни разу не открыла. Тогда коммуникацию проложили в обход: «трубу над квартирой № 7 обрезали и поставили заглушку».
Наверное, женщину забрали в дом престарелых, решили соседи. Или забрали в психушку (думали более злые).
Через месяц вдруг спросила маму:
«Что это за мальчик сидит на холодильнике?
Видишь, смеется, хорошенький такой, светловолосый.
Смотри, смотри же — спрыгнул, побежал куда-то,
куда побежал?»
Назавтра увидела деда, молодого, веселого,
наконец впервые через семнадцать лет после его смерти:
«Что за рубашка на тебе, Афанасий?
Я у тебя что-то не помню такой, я тебе такую не покупала».
Через пару дней напротив за столом
сидела ее мачеха. Бабушка толкала мою мать в бок локтем:
«Оль, ничего не пойму – что она молчит и улыбается и молчит,
молчит и улыбается. Матрена, да что с тобой?»
«Более злые», может, и не были так уж неправы. Нелюдимая соседка никогда не выходила с ними посидеть на лавочке, пошуршать. Но это еще полдела. Зимой, когда все нормальные люди катают на санках своих детей, странная тетка ставила на санки свой зеленый аккордеон и возила его за собой, как возят ребенка.
Самая макабрическая деталь в этой истории, что со временем, уверенные, что седьмая квартира пуста, соседи стали заставлять ее дверь своим барахлом. Теми же санками, швабрами, вениками, ящиками, коробками от кухонной техники, старыми складными стульями и другой рухлядью. А квартира была не пуста. Там лежала мумия. И на стуле стоял аккордеон. А на желтых обоях кнопками были прикреплены вырезанные из газет и журналов стихотворения, а еще картинки: байкальская нерка, белый медведь, лебеди и котята. Игрушечный мишка на новогодней елке. «И открытки с цветами; на обратной стороне детским почерком написаны добрые пожелания».
Через неделю людьми был полон дом.
Бабушка днем и ночью говорила только с ними, знакомыми нам,
ни разу нами не виденными, мертвыми, довольными,
рассказывающими наперебой,
какой в этом году будет урожай,
как они рады встрече,
а что это за черный котенок прячется в ванной?
При следующей нашей встрече не узнала меня,
как будто меня никогда и не было.
Перестала вставать, открывать глаза, только что-то шептала,
тихо, нехорошо так смеялась –
пустая оболочка, полная чужим духом, как дымом.
Это была не жизнь и не смерть, а что-то совсем чужое,
что-то гораздо хуже.
Потом перестала и смеяться.
Когда мы с мамой меняли простыни, пытались вдвоем ее приподнять –
измучились, крошечное тело стало втрое тяжелее,
будто уже заживо пыталось уйти в землю,
стремилось к ней.
В 2008, в марте, был вскрыт замок с воткнутым с той стороны ключом, перекушена цепочка, открыта дверь – и сотрудница ЖЭУ сразу выбежала из квартиры: ее затошнило. Обволакивающий смрадный запах и мумия, лежащая на тахте. Толстый слой пыли и паутина. На стуле рядом с мумией – эмалированная кружка, голубой карандаш, нотная тетрадь и газеты. «Самая свежая из них — ежедневная газета «Тульские известия» — была датирована 25 января 1995-го».
В день похорон мама первой пришла в бабушкину квартиру,
присела на кухне.
Рассказывала, что вдруг стало тихо,
потом вдруг ни с того, ни с сего
начали трещать обои по всем комнатам,
вдруг заскрипели, приближаясь, половицы в коридоре.
Но, слава богу, тут кто-то постучался в дверь.
Целовать покойницу в лоб никто не целовал:
тело начало неожиданно чернеть и разлагаться.
Говорят, в похоронном бюро переморозили тело.
Что-то, говорят, пошло не так.
Я не хочу об этом помнить.
Я всегда думаю об этом.
Ужасно скучаю.
В итоге
смерть дает нам не меньше, чем жизнь:
законченный образ, историю,
которую нужно однажды рассказать,
чтобы не сойти с ума.
Треск обоев в пустой утренней квартире,
маленький-невидимый-смеющийся мальчик.
В стихотворении Екатерины Симоновой нет одиночества. Если только одиночество смерти. Слишком много родственников, слишком много видений (смеющийся мальчик, другие мертвые и живые). А в истории Валентины Абрамовой (вы заметили, что только сейчас появилось имя? – следователь лишь в квартире узнал, как ее зовут: нашел паспорт) это одиночество есть.
Один тульский режиссер снял про эту историю фильм. Зачем, почему именно про эту? «Я просто не хочу так же умереть. То есть мне все равно, конечно, что будет [когда я умру], но я не хочу вот так 13 лет лежать один».
Мы просто не знаем, насколько нам повезло. Смерть нам дает не меньше, чем жизнь: законченный образ, историю, которую нужно рассказать, чтобы не сойти с ума. Проходит осень, наступает зима, потом весна, потом еще двенадцать зим и вёсен. Не дай нам бог такого одиночества и такого сыночка-аккордеона.
Сегодня встал утром, потрогал батареи – тепло дали.
