Советский эксперимент через призму похоронной культуры

07.02.2019
Советский эксперимент через призму похоронной культуры
Надгробие П.И. Паршина (1899–1970), Новодевичье кладбище. Фото с сайта https://iq.hse.ru/news/237364864.html



Живые и мертвые. Советский эксперимент через призму похоронной культуры


Надписи, символика, форма памятников, размещение могил на кладбище маркируют не только умерших. По ним можно «прочитать» общество — его ценности, статусы, иерархию. Что рассказывают об СССР и живших в нем советские погосты, узнала Светлана Малышева. Результаты исследования опубликованы в журнале Ab imperio.

«Говорящие» надгробия

Советские захоронения показывают, на какие общественные нормы ориентировались близкие покойного, какую социальную нишу ему отводили, подчинялись ли требованиям идеологии или воспринимали смерть как событие за рамками официоза. Иными словами: как классифицировались и идентифицировались мертвые, а через них — формировалась субъективность живых. Причем, не просто живых, а участников глобального эксперимента под названием СССР, когда осознать себя значило принять новые ценности и примерить образ «нового» человека.

Для ответа на эти вопросы Светлана Малышева изучила более 350 надгробий на четырех кладбищах: двух столичных (Новодевичьем и Донском) и двух провинциальных (Арском и Ново-Татарском в Казани), а также отдельные «коммунистические» захоронения в Александро-Невской Лавре Санкт-Петербурга.

Кроме того, в качестве источников использованы документы органов власти, выявляющие, по словам исследовательницы, «диапазон социального воображения советских администраторов». Воображения, которого далеко не всегда хватало для управления похоронной сферой и ее модернизации.

©Wikipedia
Новодевичье кладбище

Отказ от традиции

В декабре 1918 года декрет Совнаркома установил «одинаковые похороны» для всех граждан. Любой человек, вне зависимости от национальности и религии, отныне мог быть бесплатно погребен на любом кладбище.

Фактически это означало отказ от традиции. До революции кладбища в основном организовывались по принципу вероисповедания. Через захоронение распознавалась в первую очередь конфессиональная принадлежность умершего.

На это работали надгробия определенной формы, символика, тексты (например, обязательный намогильный крест или его изображение на памятниках православным). Элементы, свободные от церковного влияния (указание титулов, званий, профессий и проч.), тоже присутствовали, но на вторых ролях.

После Октябрьского переворота «церковь утратила монопольный контроль над формированием образа умерших». Советская власть получила важный идеологический ресурс, но вопрос правильного его использования оставался открытым.

Декретом 1918 года «погребальное дело передавалось в ведение местных советов, у которых не было четкого понимания того, как именно новое кладбище должно репрезентировать нового человека. Пропаганда безрелигиозных похорон не сопровождалась развитием соответствующего универсального ритуала и инфраструктуры», — говорит Светлана Малышева.

«В большевистском проекте смерть имела ценность лишь как жертва во имя торжества общества будущего. Смерть простого обывателя не входила в число идеологически значимых аспектов общественной жизни. Соответственно, на погребальную сферу у власти не хватало средств. На протяжении многих десятилетий она финансировалась по остаточному принципу, а разруха на кладбищах и беспорядки в похоронном деле стали общим местом советской действительности».

От конфессионального к общественному

«Расшатывание культуры смерти» временно приостановилось при НЭПе — в 1922 году вернулся конфессиональный принцип организации кладбищ: они были переданы под управление религиозных общин.

В 1929-м кладбищенскими хозяевами вновь стали советские структуры (коммунальные службы, сельсоветы и проч.). Разрешалось использовать памятники и ограды для нужд «социалистического строительства», погосты переносились, на их местах возникали парки и стадионы.

Индустриализация 1930-х перепланировала города, и старые конфессиональные кладбища попадали в городскую черту. Будучи переполненными, они закрывались, а новые были уже общественными — «интернациональными».

«Однако эффективного контроля и понимания того, как интернационализация должна отражаться в ритуале и символизме смерти, у власти так и не появилось. (…) сколько-нибудь отчетливо был проработан лишь революционный ритуал, дорогой и положенный только партийной элите», — отмечается в исследовании.

Идеология для избранных

Интернационализация не исключала иерархии. После 1917 года погребальное пространство оказалось пространством «социально-классового регулирования».

На протяжении советских десятилетий главными площадками элитарных погостов (захоронений вождей и героев) становились Марсово поле в Петрограде, а также Мавзолей, места у Мавзолея и Кремлевской стены и Новодевичье кладбище в Москве.

©Wikipedia
Марсово поле

В первые десятилетия для упокоения лучших граждан на кладбищах выделялись специальные участки — так называемые коммунистические площадки. Именно они соответствовали идеологическим стандартам, а их авторы искали новый язык и формы для передачи революционного видения жизни и смерти.

Религиозные символы отражали веру в вечность души, советские – «в иное, социальное, бессмертие». Не случайно на «коммунистических» могилах устанавливались промышленные конструкции (например, модель высоковольтной ЛЭП на надгробии трагически погибших при строительстве электростанции), изображалась соответствующая символика (пятиконечные звезды, серп, молот, иногда даже герб СССР), присутствовали элементы трудовой биографии с заслугами перед родиной.

На остальной части кладбища — для «обычных людей» — новая идеология сводилась к единообразию и сокращению текста на памятниках (фамилия, имя, отчество и годы жизни).

Впрочем, дело не столько в опасности крамольных высказываний на надгробиях: «памятники самых простых форм с донельзя скудной информацией» были следствием высоких цен на ритуальные услуги.

При средней зарплате по стране в 300 рублей, в 1940 году в Казани самый дешевый памятник («опоковый» — из цементной смеси или мелового известняка) стоил 250–268 рублей. Более дорогие — «мозаичные» (из мраморной крошки) обходились в 433–495 рублей, цельные мраморные — 666–705, гранитные — 1266–1584. Неудивительно, что официально приобрели памятники родственники только 3% погребенных в тот год на казанском Арском кладбище и 11% — на Ново-Татарском.

Между официальным и негласным

Строгое разделение мортального (mort — смерть) пространства на коммунистическое и общее просуществовало недолго. Кладбища уже 1930-х превратились в территорию «идеологического компромисса». Красные звезды засияли на рядовых памятниках, увенчали надгробия в форме часовни, на плите под православным крестом могло быть написано: «солдат революции, умерший на своем посту за рабоче-крестьянское дело в борьбе за социализм».

«Жесткая граница между “коммунистическими площадками” и участками, где хоронили обывателей, все больше размывалась по мере стабилизации режима и включения в его идеологическую орбиту все большего числа граждан», — комментирует Светлана Малышева.

Граждане, в свою очередь, ориентировались на официальные стандарты, но продолжали придерживаться негласных норм. Потребительские запросы на оформление надгробий оставались консервативными. На советском рынке памятников 1930–1950-х наряду со звездами и стандартными обелисками массово продавались кресты и тумбы-«часовни».

При этом спрос на религиозные символы не был оппозицией власти. Традиция сохранялась во многом в ответ на разрушение привычной системы координат в годы революции и гражданской войны. «Распад социальной ткани усилил апелляцию к базовым основам группности — семье, роду и религиозной общине», в мортальной сфере к ним обращались с помощью «маркеров, традиционных для вероисповедального погоста».

Еще более консервативным, чем символика, оставался ритуал похорон. В сталинский период повсеместно продолжал господствовать религиозный обряд. В 1930-е годы в некоторых регионах отпеванию предавали 93% умерших. Инспектировавшие московское Ваганьковское кладбище в феврале 1940 года отмечали «очереди, создаваемые из-за церковных процессий», а в 1942-м фиксировали, что «в церкви отпевается 95%» умерших. 

Новая иерархия

После Великой Отечественной религиозная риторика и учет национальных обычаев погребения чуть было не обернулись государственной политикой.

В 1946 году, в условиях запроса снизу, поворота сталинского режима к русскому национализму и изменившихся взаимоотношений власти с церковью в годы войны Министерство коммунального хозяйства РСФСР представило новый проект. В документе под названием «Основные положения по проектированию и строительству кладбищ в городах и поселках с населением от 10 до 100 тысяч человек», в частности, говорилось:

«захоронение верующих христианских вероисповеданий (православные, старообрядцы, католики, протестанты, евангельские христиане и др.) возможно на одном кладбище»;

верующих нехристианских вероисповеданий (иудейского, магометанского, буддийского) желательно хоронить отдельно, на территории, огороженной от общегражданского кладбищенского участка и места для погребения христиан;
«при наличии в населенном пункте подавляющего количества жителей, состоящих из мусульман или евреев, желательно устраивать специальное кладбище».

Эти предложения, по сути, были: а) возвратом к конфессиональным погостам, б) попыткой официально выстроить кладбища по новой иерархии — взамен разделения на коммунистические и обычные участки.

Советское язычество

Проект 1946 года принят не был, но остался свидетельством готовности властей узаконить «религиозное» в мортальном. Свидетельством, кстати, не единственным — документы на эту тему рождались и позже, а финалом стала «Инструкция о порядке похорон и содержании кладбищ в РСФСР» от 12 января 1979 года.

Порядок погребения она разрешала менять с учетом национальных обычаев. На памятниках и мемориальных плитах рекомендовалось «помещать изображения советских трудовых и боевых символов» и одновременно открытым текстом допускались символы религиозные.

Регламентировался каждый «похоронный» шаг, вплоть до времени (10–15 минут) нахождения родственников у гроба в момент прощания. Интересно, что прописывалось и такое:

«Организатор предлагает участникам похорон бросить в могилу горсть земли»;

«Гроб с телом обычно ставят на стол, покрытый тканью. Узкая часть гроба должна быть направлена к выходу»;
«Агент похоронной службы должен, если в этом будет необходимость…, посоветовать…, какими тканями закрыть зеркала…».

«Инструкция, таким образом, как бы интегрировала в советский обряд элементы религиозного и даже языческого погребения. Разработать что-то принципиально новое, несмотря на прилагаемые усилия, властям не удалось, поэтому они активно заимствовали и перерабатывали религиозные традиции и обряды, позиционируя их в качестве “народных” и “национальных”», — поясняет исследовательница.

Символы статуса

Советский идеал вечной жизни — бессмертие социальное — не мог игнорировать символику профессиональной принадлежности умерших. Со времен «промышленных конструкций» на могилах 30-х годов она не потеряла актуальности, а только совершенствовалась.

Профсоответствие и трудовые успехи подчеркивались упоминанием государственных наград, ученых степеней, званий, изобретений. Все это поддерживало вышеупомянутый идеал, а нестандартные, из дорогих материалов памятники для представителей элиты (в первую очередь чиновников, интеллигенции и военных), отражали существовавшее социальное и экономическое неравенство.

В 1950–1960-х годах пользовались спросом надгробия, стилизованные под античность — с высокими колоннами, вазонами и проч., а идентифицировали покойного, разумеется, его титулы: от «Председатель Президиума Верховного Совета» до «Директор ТЭЦ-2» или «Главный инженер Жиркомбината».

Подчас тексты разрастались до многословия:

©Wikipedia

«Уполномоченный Государственного Комитета Обороны по производству “Катюш” (1941–1945)

Нарком-Министр
общего машиностроения СССР (1939–1941)
минометного вооружения СССР (1941–1946)
машиностроения и приборостроения СССР (1946–1957)
Генерал-полковник инженерно-технической службы (1944)»
(надпись на надгробии П.И. Паршина (1899–1970), Новодевичье кладбище)

Более скромные монументы на слова были сдержаннее, обходясь эмблемами и атрибутами профессий и наград. 

С ростом символической роли Великой Отечественной войны как форматирующего фактора советской идентичности значимыми становились маркеры участия в ней. На Новодевичьем кладбище к 1960 году стояли ряды надгробий в виде скульптурных портретов военачальников. На погостах без столичных претензий — камни с изображением лавровых ветвей, армейских звезд, якорей, танков, самолетов и проч.

В 1960–1970-х к военной символике присоединились обозначения гражданских профессий, понятные всем советским людям: чаша со змеей на надгробии медиков, театральный занавес — актеров, музыкальные инструменты — музыкантов, микроскоп, формулы — ученых, раскрытая книга — литераторов…

Изменчивая субъективность

Надписи на памятниках нередко не фиксировались «навечно». В позднесоветский период они «ретроспективно редактировались». Так, после выхода Инструкции 1979 года на «коммунистические» надгробия стали «дописывать» религиозные символы. Например, к двум золотым звездам героя на монументе летчика-испытателя Амет-Хана Султана добавился мусульманский полумесяц.

Подобная корректировка (не только религиозная) показывает, что советская субъективность была изменчивой, а кладбищенские тексты конструировались достаточно произвольно — без чрезмерной идеологизации.

Граждане соблюдали минимум конформизма, и массовые практики погребения остались в значительной степени автономными от властного дискурса и представлений власти о советском обществе. Главных причин этого, по выводам исследования, две: неприоритетность похоронной сферы для государства (кладбища так и остались недорегулированной, недофинансированной и слабо контролируемой частью идеологического пространства); «неспособность советского режима предложить настолько жизнеспособный сценарий “советского человека”, чтобы его можно было примерить хотя бы после смерти».

Автор исследования:
Светлана Малышева, главный научный сотрудник Института гуманитарных историко-теоретических исследований имени А.В. Полетаева (ИГИТИ) НИУ ВШЭ


Автор текста: Салтанова Светлана Васильевна



Делясь ссылкой на статьи и новости Похоронного Портала в соц. сетях, вы помогаете другим узнать нечто новое.
18+
Яндекс.Метрика