Преодоление страха смерти в разных религиозных традициях
Импульсом к серьезному религиозному поиску, принятию той или иной веры и последующему духовному совершенствованию очень часто является страх смерти. Его преодоление — важнейшая задача религиозной практики. Решение именно этой задачи делает религию «практичной», переводит ее из области «теоретической» мировоззренческой дискуссии и изучения источников в область повседневной жизни, а назидательные похоронные ритуалы, оказывающие большое психологическое влияние на живых, только «готовящихся к смерти», постоянно сопровождают жизнь любого, даже самого нерелигиозного человека. Разделить смерть и религию невозможно.
Хотя религиозные люди, как правило, не отрицают присутствия страха смерти среди мотиваций своего мировоззренческого выбора, антирелигиозная пропаганда использует это обстоятельство как источник критики и всевозможной иронии в адрес своих оппонентов: вспомним постоянно повторявшуюся в советских учебниках фразу «Страх создал богов». Типичное рассуждение советского специалиста по научному атеизму звучит так: «У людей слабых, нестойких, не имеющих твердых убеждений, страх смерти может создать благоприятную почву для восприятия мифа о бессмертии души и других религиозных идей и представлений. Сильные эмоции, не контролируемые разумом, могут стимулировать деятельность воображения и толкнуть его в ложное русло. Это относится и к страху смерти». Советский атеизм пытался ввести всякий страх, включая и страх смерти, в «классовые рамки»: «Религию неизбежно рождает страх... В качестве источника религии страх выступает как более или менее устойчивое эмоциональное состояние масс, отражающее их социальное бытие, а не как разовое переживание отдельного индивида. Уничтожив гнет социальных сил... социализм уничтожил тем самым и важнейшую социальную причину, рождавшую такого рода массовую эмоцию».
Чуждые вульгарному «классовому» детерминизму представления о фобиях, в том числе и страхе смерти, утвердились благодаря изучению природы тревожности — постоянной спутницы жизни современного человека, особенно в мегаполисе. Особенно часто авторы, исследующие эту проблему, цитируют фразу Серена Кьеркегора:
«Если бы человек был зверем или ангелом, он бы не мог испытывать тревогу. Но, являясь синтезом того и другого, он способен ощущать тревогу, и чем полнее его тревога, тем более велик этот человек. Это утверждение было бы неверным, если бы, как принято думать, тревога относилась к чему-то внешнему, к тому, что лежит за пределами человека; но в действительности человек сам создает тревогу».
Как отмечает экзистенциальный психотерапевт И. Ялом, «страх смерти имеет огромное значение в нашем внутреннем опыте: он преследует нас как ничто другое, постоянно напоминает о себе неким "подземным грохотом", словно дремлющий вулкан. Это — темное, беспокоящее присутствие, притаившееся на краю сознания».
По мнению психотерапевта А. Б. Холмогоровой, страх смерти обусловлен тремя основными факторами, характерными для современной массовой культуры: нарциссизмом, обсессивно-компульсивным расстройством (с его практическими проявлениями: перфекционизмом, гонкой за постоянным повышением «стандартов жизни», порядком и контролем) и экзистенциальным вакуумом (отсутствием цели и смысла в жизни). «Внутреннее чувство человека подсказывает ему, что такая жизнь немногим отличается от смерти, и он острее ощущает ее близость и неизбежность. Человеческая жизнь предстает как совокупность фрагментов времени, наполненная фрагментарными предметами и отношениями, в ней нет целостности, нет проекта жизни, который возникает только при принятии и осознании факта конечности существования. Такое состояние Мартин Хайдеггер определяет как безликость, когда человек не воспринимает конечность своего существования, свою смертность, поскольку череда фрагментов не предполагает завершения. Ломка данного стереотипа при близком столкновении со смертью может приводить к неврозу. Человек не справляется с идеей собственной смерти вне попытки осмыслить свою жизнь, обрести экзистенцию, а значит, выйти за свои пределы, трансцендентировать в мир и отыскать смысл своего существования».
***
Перед тем как начать наш обзор решений этой проблемы в разных религиозных традициях, напомнюпритчу, восходящую, по преданию, к В. С. Соловьеву. С нее начинает свои курсы основного богословия (апологетики) популярный в российской православной среде профессор Московской духовной академии Алексей Осипов, к ней вот уже два десятилетия прибегает его ученик, протодиакон Андрей Кураев.
Некий человек заблудился в лесу. В отчаянии, предчувствуя скорую неминуемую гибель, он стал звать на помощь и, наконец, встретил двух обитателей этого леса. Первый сказал, что выхода из леса нет, он темен и бесконечен, надо смириться с неизбежной гибелью. Второй указал некоторые ориентиры, по которым якобы можно попробовать выйти из чащи и избежать верной смерти, хотя и не мог гарантировать надежности этого способа спасения, который проверяется лишь опытным путем. Какой вариант выберет заблудившийся? — спрашивает профессор. Разумеется, любая аудитория отвечает: второй, только он, пусть и без очевидных гарантий, дает шанс уцелеть. Если «все равно погибать», то отчего бы не попробовать спастись?
Нехитрая притча хорошо описывает стартовый механизм религиозного поиска: если кто-то говорит, что выход есть (и он сам его нашел), что все не заканчивается в момент смерти, то, естественно, ничто не мешает проверить точность его свидетельства и воспользоваться его советом. Однако для точного, объективного знания о «жизни после смерти» одних советов и духовных свидетельств недостаточно. Кроме того, разные советчики указывают на разные ориентиры и разные пути, что весьма затрудняет их опытную проверку.
С рациональной точки зрения возможен лишь один способ проверки множества «дорожных карт» спасения от смерти, предлагаемых религиозными традициями, — строго научный. Необходимо выделить из всего массива религиозных представлений и опыта то, что наиболее часто и в разных условиях повторяется, классифицировать результаты и, по возможности, дать этой классификации «позитивистское» объяснение. С самого начала допустим некоторое упрощение, не вызывающее, впрочем, протеста у большинства верующих: будем считать, что все религиозные традиции согласны с наличием смерти как объективного феномена. Но даже при таком упрощении сразу возникает трудность: дать корректный ответ на вопрос, что такое смерть, возможна ли она и стоит ли ее бояться, можно, лишь ответив на вопрос, что такое жизнь. В этом пункте мышление советского (да и постсоветского тоже) человека может давать сбой, потому что нередко в нем еще живет фраза Энгельса: «Жизнь... заключается по своему существу в постоянном обновлении... химических составных частей путем питания и выделения... Жить значит умирать». Впрочем, в этой фразе сокрыта и определенная христианская интуиция, отражающая диалектику жизни и смерти как единого феномена. Об этом говорит, в частности, апостол Павел: «Для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение... Имею желание разрешиться [от плоти] и быть со Христом, потому что это несравненно лучше». В христианстве выясняется, что «жизнь для мира» — это смерть для вечности, а «смерть для мира» — единственный путь в вечную жизнь. Этому посвящена евангельская притча о зерне, которое, сохранив себя, останется бесплодным (бессмысленным), а если, попав в землю, погибнет, то принесет «много плода».
Классифицировать религиозный опыт преодоления страха смерти невозможно без использования данных научных исследований, особенно медицинских, связанных с изучением феномена клинической смерти. Типологизация состояний клинической смерти сопряжена с обобщением описаний больными своих ощущений и, в особенности, видений, с которыми они якобы столкнулись, находясь в этом состоянии. Как правило, эти видения носят религиозный или квазирелигиозный характер — причем вне выраженной зависимости от религиозных убеждений пережившего клиническую смерть. Основные образы, которые описывают «вернувшиеся с того света», хорошо известны: коридор со светящимся концом («свет в конце тоннеля»); наблюдение за своим телом и суетой вокруг него со стороны; легкость, отсутствие силы земного тяготения. Изучение этих ощущений, получивших в американской психиатрии и реаниматологии обобщенное наименование near-death (околосмертное состояние), безусловно, затруднено невозможностью лабораторных экспериментов. Однако для современного человека распространение, стереотипность и даже некоторая научно признанная объективность рассказов об опыте клинической смерти становятся едва ли не более значимыми факторами в формировании веры в загробную жизнь и в преодолении страха смерти, чем традиционное религиозное откровение. Некоторые исследователи связывают это с духовностью New Age, приходящей на смену традиционной религиозности. Я бы сказал более осторожно: происходит интеграция традиционных представлений с новейшими данными, производящими впечатление научных.
***
Выделим пять основных типов восприятия смерти, а затем отдельно рассмотрим средства преодоления страха смерти, которые предлагает каждая из религиозных традиций.
1. Идея смерти как абсолютного конца сводит весь спектр проявлений человеческой личности к обмену электрическими импульсами между нейронами головного мозга, с прекращением которого прекращается и всякое субъективное бытие. Чтобы понять, абсолютный это конец или нет, надо разобраться, существует ли объективное бытие независимо от субъективного, то есть можно ли назвать существующим то, чего никто не видит, не воспринимает, о чем никто не знает и т. п. Безусловно, религия (а мы ведем речь о религиозных способах преодоления страха смерти) предпочитает иметь дело с субъективно воспринимаемым бытием: в большинстве религий признается существование Субъекта или субъектов, которые не оставляют в бытии невоспринимаемых частей — по большей части из-за того, что Он (они) это бытие и сотворили. В чистом виде идея «абсолютного конца» невыразима, непредставима и неописуема. Как правило, провозглашающие эту идею — например, радикальные атеисты-нигилисты — на уровне аргументации впадают в противоречия, начиная признавать то или иное «постбытие». Так, марксизм-ленинизм, пропитанный пафосом непрестанного социального прогресса, ведущего к созданию идеального общества (рая), утешал умирающих тем, что они внесли свой вклад в это строительство, а значит, обретут продолжение своей жизни в счастье будущих поколений, которое и станет для них неким идеальным посмертным бытием. Еще одним важным аргументом марксистов служил пример великих людей (особенно «всегда живого» Ленина), продолжающих жить в своих творениях, литературном наследии, научных открытиях и т. п.
Иногда встречаются ошибочные интерпретации буддийского учения о нирване (окончательном освобождении) как учения об «абсолютном конце».
Но ближе всего к утверждению «абсолютного конца» подходит солипсизм, радикально противоположный материализму марксистского толка с его верой в бесконечность материи и времени. Поскольку солипсизм с уверенностью утверждает лишь существование мыслящего субъекта (Я), порождающего в своем сознании весь тот мир явлений, который принято называть объективным, то с прекращением деятельности субъекта исчезает и мир порожденных им явлений, наступает «абсолютный конец» пространства-времени. Солипсизм — настолько специфическое мировоззрение, что, рассматривая его, едва ли можно говорить о страхах, всегда возникающих, как мы полагаем, на стыке «субъективного» и «объективного» миров, в точке их антагонистического столкновения и вследствие этого столкновения. Если стыка нет ввиду отсутствия самого объективного мира, если нет ни пространства, ни времени, то неуместно говорить о смерти как пространственно-временном событии, и тем более о страхе перед ней. Смерть с этой точки зрения — такой же «плод воображения», как и все остальное.
2. Различные версии представлений о реинкарнации присущи большинству религиозных традиций, включая атеизм. Можно заметить некоторую зависимость между архаичностью той или иной религиозной традиции и, так сказать, степенью прямолинейности ее учения о реинкарнации. В раннем политеизме реинкарнация понимается буквально как посмертное физическое водворение невидимой души в новое тело. Адаптированную к философскому восприятию версию реинкарнации предлагает индуизм, испытавший в ХХ веке значительное влияние монотеистических религий, вследствие которого возник так называемый неоиндуизм, известный большинству наших соотечественников по Обществу сознания Кришны. Признавая наличие цепочек перерождений, современный индуизм видит идеал в их прекращении, в исходе личности из «колеса Сансары» ради достижения неизменного состояния вечного блаженства. Переводя это учение на язык христианской традиции, можно сказать, что реинкарнация в индуизме — это своего рода чистилище, позволяющее через страдания в разных телах очистить уникальную душу, чтобы она рано или поздно выросла в богоподобную личность. С другой стороны, христианское учение о смерти как разлучении души и тела и о последующем всеобщем воскресении в обновленных или совсем новых телах можно выразить на языке индийской философии как учение об однократной реинкарнации, что является пределом духовных устремлений и для индуиста. А католическое учение о чистилище как особом промежуточном месте между земным телесно-душевным существованием личности и ее вечным блаженством после Страшного суда — на языке индийской философии может быть названо двукратной реинкарнацией. Признанное еретическим учение об апокатастасисе — постепенном восстановлении всего творения (включая и души всех грешников) — для последующего его вхождения в Божественную жизнь, в состояние вечного, неизменного совершенства, — также перекликается с индуистским представлением о конечной цели реинкарнации.
3. Поскольку представление о реинкарнации несовместимо с христианством, необходимо выделить в отдельную категорию христианское учение о смерти как переходе в вечную жизнь. По сути этот подход отрицает смерть, сводя ее только к физиологическому, и то недолговременному, разделению души и тела. Первым преодолевшим этот водораздел между временной жизнью и вечностью стал Христос, по образу Которого, как учит апостол Павел, и все христиане, однажды умерев, воскреснут. Различные предсказания о таком всеобщем воскресении для вечной жизни разбросаны по иудеохристианскому Писанию — часть из них читается на православном богослужении кануна Пасхи.
С традиционной христианской точки зрения смерти не существует, поскольку она — безусловное зло, а Бог зла не творил (другого же творца, разумеется, нет). Смерть — это временной способ прекращения греха, внесенного в мир свободными существами — падшими ангелами и человеком, а значит, не уничтожение какой-то части бытия, но только очищение его, прекращение греха — для всеобщего возвращения к святости и совершенству. «Смертью Законодатель останавливает распространение греха и в самом наказании являет человеколюбие, — пишет святитель Кирилл Александрийский. — Так как Он, давая заповедь, с преступлением ее соединил смерть, и поскольку преступник подпал этому наказанию, Он и устраивает так, что самое наказание служит спасению. Ибо смерть разрушает нашу животную природу и таким образом, с одной стороны, останавливает действие зла, а с другой — избавляет человека от болезней, освобождает от трудов, прекращает его скорби и заботы и заканчивает страдания. Таким-то человеколюбием растворил Судия самое наказание».
4. Слова святого Кирилла подводят к пониманию смерти как излечимой болезни, которое сформулировали русские философы-космисты, прежде всего Николай Федоров, певец «общего дела» — воскрешения ныне живущими умерших предков. В духе своей позитивистской эпохи Федоров, принимая в целом христианское учение о временной смерти и будущем всеобщем воскресении, истолковал его технологически: обетованное воскресение должно совершиться усилиями самих людей, которые выступят сотворцами Бога: «Потому-то и нет в природе целесообразности, что ее должен внести сам человек, и в этом заключается высшая целесообразность. Творец чрез нас воссоздает мир, воскрешает все погибшее; вот почему природа и была оставлена своей слепоте, а человек своим похотям. Чрез труд воскрешения человек, как самобытное, самосозданное, свободное существо, свободно привязывается к Богу любовью. Поэтому же человечество должно быть не праздным пассажиром, а прислугою, экипажем нашего земного... корабля». Нередко учение русских космистов о воскресении рассматривается как своего рода мировоззренческий мостик между христианской верой во всеобщее воскресение и коммунистической утопией, рисующей социально справедливый рай на земле. На самом деле «общее дело» отличается от христианского святоотеческого видения воскресения мертвых не принципом веры, а лишь техникой решения вопроса о методах излечения от «болезни смерти». Поскольку русский космизм делает определенный акцент на современных технологиях (например, крионике, постепенно входящей в моду и в России), он вступает в противоречие с ортодоксией, которая считает условием воскресения и вечной жизни душевное очищение, спасение души.
5. В некоторых квазирелигиозных традициях смерть рассматривается как переоформление жизни, поток которой непрерывен по определению, как непрерывно и бытие, неспособное быть небытием. В современных футурологических построениях смерть белкового организма может рассматриваться как его переход к более высоким, небелковым формам жизни; с этим подходом смыкаются «уфологические» представления о возможности смерти в виде перелета души в иную, более высокую цивилизацию, на другую планету. Что-то подобное — с поправкой на вектор изменения — есть даже в вульгарном нигилизме: это представление о разложении белкового человеческого тела, включая мозг, «обиталище души», на молекулы и атомы, которые станут строительным материалом для более низких форм жизни (вспомним знаменитый «лопух на могиле» из «Братьев Карамазовых»).
***
Какие же средства преодоления страха смерти предлагают различные религиозные традиции?
Реинкарнация как наиболее архаичное и «естественно-циклическое» представление о смерти, использующая сходство с циклом «рождение — становление — смерть» естественных циклических процессов (смену дня и ночи, лета и зимы, голода и сытости и т. п.), утешает самой своей бесконечностью — ведь настоящий страх вызывает только та смерть, которая воспринимается как абсолютный конец. Помимо возможности отложить решение вопроса о смысле жизни до следующего воплощения реинкарнация дает надежду «начать новую жизнь» и предлагает достаточно легкое и очевидное объяснение причин человеческих неудач и успехов. Вера в реинкарнацию способна вообще снять страх смерти и действует психотерапевтично (как пел Высоцкий: «Хорошую религию придумали индусы!»).
Индуистские представления о смерти выражаются через соответствующие обряды. Важнейший из них — кремация тела (шмашана). Очистительное действие огня позволяет душе не ждать полного разложения мертвого тела и страдать из-за этого, а сразу вознестись на небо либо воплотиться в новом теле. В индуизме, как и в христианстве, особое внимание уделяется первым трем дням после смерти, когда тело считается нечистым, а душа еще не имеет возможности его покинуть (христиане, кстати, настойчиво напоминают и подчеркивают, что Христос воскрес на третий день после смерти). Затем отношение к телу смягчается, его омывают и переодевают в светлые одежды. Душа получает гарантированное освобождение от тела через нанесение священной бхасмы на лоб и окропление рта покойника святой водой (например, из Ганга). Впрочем, мертвое тело, уже использованное и не могущее воскреснуть, в индуизме остается нечистым — поэтому транспортировкой его к месту кремации занимаются члены касты неприкасаемых. Важен запрет индуизма оглядываться на кремируемое тело после того, как родственники покинули место шмашаны, — на созерцание души, которая в этот момент может вылететь из тела, наложено табу. Невольно вспоминается библейская история о бегстве праведного Лота и его семейства из погрязшего в грехе Содома, который Бог решил сжечь огнем, о чем и предупредил Лота через ангелов: когда жена Лота оглянулась на содомскую шмашану, она нарушила табу и превратилась в соляной столп. Основная масса погребальных и следующих за ними обрядов в индуизме объясняется заботой родственников умершего об очищении (или хотя бы неухудшении) его кармы — «суммы» добрых и злых дел, которая определяет дальнейшую судьбу покинувшей тело души.
Карма перекликается с христианским представлением о грехе, только накапливается она механически и не исчезает в процессе покаяния. Христианские крещение, покаяние или монашеский постриг — это тоже своеобразные реинкарнации, позволяющие разорвать связь с накопленной неблагоприятной кармой.
Вот как говорится о крещении в древнейшем памятнике христианской литературы апостольского времени вв.) «Пастыре» Ерма: «Невозможно войти в Царство Божие, кроме как отложив мертвость прежней жизни. Ибо человек до принятия имени Божия [в это Имя совершается Крещение] мертв, но как скоро примет печать, он отлагает мертвость и воспринимает жизнь. Печать эта есть вода, в нее сходят люди мертвыми, а восходят из нее живыми». Подобным образом рассматривается в христианстве покаяние: «Новая духовная жизнь рождается в купели покаяния и слез для всех, потерявших благодать крещения. Другого пути в царство Жизни, в Царство Божие — нет. Так учат все Отцы»; так же оценивается и постриг: монах в этот момент «как бы заново рождается. Он отрекается от мира, от своей прежней жизни в нем и от всего, что было связано с этой жизнью. Умирает для мира. Это третье рождение человека после его телесного рождения и крещения. Причем, как и в крещении, это рождение человека в новом качестве». И это весьма важный фактор преодоления страха смерти, поскольку в христианских сознательных реинкарнациях — «новых рождениях» человек, не дожидаясь физической смерти, умирает для той плотской жизни, которая заканчивается плотской же смертью, и уже на земле начинает вечную, бессмертную жизнь.
Преодоление страха смерти в современном иудаизме принято, хотя и не совсем корректно, рассматривать как нечто подобное христианским практикам (благо основа Откровения общая). Уже Евангелие говорит об «иудеях» в третьем лице, противопоставляя их религию времен Христа подлинному ветхозаветному благочестию; тем более эволюционировал иудаизм за две тысячи лет сознательного неприятия христианства, исторически вышедшего из религии еврейского народа. Для правильного понимания иудаистского отношения к смерти необходимо иметь в виду две фундаментальные особенности этой религии: во-первых, отсутствие общечеловеческого закона: от всех людей вовсе не требуется то, что требуется от иудея, вступившего через обрезание в Завет с Богом в составе избранного и отделенного от иных народа; во-вторых, крайние формы «законничества»: вера в гарантированный результат правильно исполненного ритуала, в возможность «манипуляции» Божеством, учение о котором достигает крайних форм в каббализме с его физическим пониманием Божественных Имен и сакрально-магической нумерологией. Вот характерный пример «законничества», связанный с обрядом погребения: семь ближайших родственников усопшего должны надорвать край своей одежды в знак скорби, причем от степени родственной близости зависит длина разрыва и его расположение; если умер кто-то из родителей, разрыв надо произвести слева от сердца, причем вручную, а в случае с остальными родственниками — с помощью инструментов; разорванную одежду в случае смерти кого-то из родителей носят семь дней. В иудаизме свято блюдется обычай использования савана при облачении умерших, который в христианстве сохранили лишь наиболее консервативные общины. Весьма сложны иудейские обычаи облачения, омовения, переворачивания, расположения тела усопшего, в которых в строго определенном порядке участвует множество людей и используется множество предметов, а также читаются разные ритуальные тексты — тоже в строго определенном порядке, с определенными скоростью и громкостью. Весьма различается порядок погребения в иудаизме в зависимости от календарного периода или праздника, во время которого человек умер. Для сколько-нибудь подробного описания этих «чинопоследований» не хватило бы объема настоящей статьи.
Погребальные обряды в исламе, основанные на шариате, менее сложны, но также достаточно строги и, очевидно, испытали на себе некоторое иудеохристианское влияние. Мусульманина еще до наступления смерти следует положить на спину так, чтобы ноги были направлены в сторону Мекки — по сути, единственного мусульманского жертвенника-храма — и прочитать ему шахаду (исламский «символ веры»: исповедание единобожия и пророческого достоинства Мухаммада), а также дать испить холодной воды или гранатового сока (напоминает христианское причастие перед смертью). Сразу после смерти мусульманину подвязывают подбородок, закрывают глаза, выпрямляют конечности, накрывают лицо, на его живот кладется тяжелый камень, а затем не менее четырех человек начинают троекратное ритуальное омовение покойного, завершающееся помазанием благовониями. Шариат запрещает хоронить мусульманина в повседневной одежде, поэтому его облачают в особый саван, состоящий из трех (для мужчин) или пяти (для женщин) кусков материи. На саване завязываются различные узлы, которые развязываются после опускания усопшего в могилу. У тела покойного читается намаз, который отличается от обычного тем, что не совершаются коленопреклонения и земные поклоны, дабы ненароком не поклониться творению вместо Творца. Широко известной особенностью мусульманских похорон, нередко шокирующей европейцев, является их безотлагательность: шариат требует хоронить умершего в день его смерти и на ближайшем кладбище, причем гроб не используется. Завершается похоронный обряд своеобразным исповеданием веры в реинкарнацию (читается 57 аят 20 суры Корана): «Из Него Мы сотворили вас и в Него возвращаем вас, из Него изведем вас в другой раз». По мусульманскому преданию, в первую же ночь после погребения над усопшим совершается «подземный суд», помощь в котором могут оказать родственники и друзья, поминая покойного добром и всячески его восхваляя.
В буддизме принято встречать смерть по возможности активными размышлениями о карме, которыми с умирающим делится лама. Поскольку смерть может стать окончательным освобождением и прекращением мучительной цепочки реинкарнации, для буддиста очень важно осознавать все, что происходит с ним в момент смерти, и, насколько возможно, управлять процессом (этому служит в первую очередь медитация). Обряд погребения зависит от фазы Луны, положения Солнца и звезд в момент смерти: если смерть наступила в «благоприятный» по неким астрологическим вычислениям момент, то это знак доброй кармы. В любом случае, даже если такого знака нет, усопшему можно помочь в окончательном освобождении его души, если правильно и вовремя — то есть сообразуясь с положением светил, — совершить подобающие обряды, как то: перемещение тела усопшего, отбор участников церемонии, прикосновения к телу, подготовка земли на месте погребения и т. п.
Едва ли преодолению страха смерти у родственников усопшего способствуют ламаистские представления о том, что малейшая ошибка при погребении обернется тяжелыми последствиями для них, серьезно испортив их карму. Тем более ценен правильно совершенный обряд, который оставляет у родных и близких чувство полностью выполненного долга, да еще и с немалой пользой для себя. «Посмертным» сроком считаются 49 дней (семь седмиц) — именно в течение этого времени душа, если она все-таки не освободилась, переселяется в новое тело.
Христианские обряды, пожалуй, наиболее разнообразны — по крайней мере так представляется носителям христианской традиции. Не будем подробно останавливаться на протестантизме, который вообще не склонен к сложной обрядности, видя в ней языческий пережиток. Протестантское погребение сводится к чтению различных молитв и мест из Писания, уверяющих, что «побеждена смерть Воскресением», и соответствующим проповедям на эту тему. Католицизм и православие сохранили сложные ритуалы подготовки к смерти и прощания с умершим, основные элементы которых идентичны. Память о смерти считается важной христианской добродетелью, а богослужебные тексты содержат множество молитв о достойной кончине, так как для христианина смерть не неожиданность, а предмет постоянных размышлений. Для тяжело, «к смерти», больных людей специально установлено одно из семи таинств — соборование, состоящее в посещении умирающего несколькими священниками, молитвах над ним, чтением Евангелия и помазанием различных частей тела освященным маслом (елеем). Идеальной христианской кончине должна предшествовать исповедь, причем в отличие от остальных исповедей, когда христианин может и не получать разрешения от особо тяжких грехов, на предсмертной исповеди это разрешение происходит, после чего следует причастие. В Древней Руси, особенно среди богатых и влиятельных людей (в частности великих князей), в обычае было еще и принимать в этот момент иноческий постриг, чтобы предстать на Страшный Суд в качестве новоначального монаха: монашество, как мы писали выше, — это реинкарнация, новое рождение. В православной традиции имеется особое молитвенное чинопоследование — канон на исход души, — во время чтения которого и должна наступить христианская смерть. Новопреставленного омывают, облачают в светлые одежды, особенно нарядные у священнослужителей, после чего над его гробом начинается чтение Псалтыри, перерывы в котором делаются только для заупокойных молитв. Ключевым моментом похорон, которые, как правило, совершаются на третий день после смерти, по образу «тридневного погребения» Христа, является отпевание — торжественное богослужение с чтением ветхо- и новозаветных отрывков о грядущем всеобщем воскресении, с обилием поэтических молитв и песнопений, которые, конечно, большинству присутствующих на богослужении непонятны из-за архаичности языка. Но многие видят в этом достоинство: непонятность добавляет таинственности и величественности; приверженцы церковнославянского утверждают, что перевести тексты такой красоты на русский язык невозможно. В православной традиции священнослужители облачаются на отпевание в светлые пасхальные одежды, потому что смерть праведника — это его воскресение в жизнь вечную, это его индивидуальная Пасха. Как и в иных традициях, в христианстве есть свои особые «времена и сроки», связанные с памятью об умершем — они имеют, как правило, ветхозаветное происхождение и символическое значение (это третий, девятый и сороковой дни после смерти, особенно последний). Анализ этого значения выходит за рамки нашей статьи.
Отметим существенную социокультурную деталь, которая отличает традиции, представляющие смерть как уникальное и неповторимое событие, от традиций, допускающих многократную реинкарнацию. Особая выделенность момента смерти является важнейшим фактором, формирующим взгляд на человеческую личность, — уникальностью и неповторимостью в таких традициях наделяется и каждый человек, здесь он представляется чем-то исключительным и самоценным. Разве случайно представления о правах и достоинстве личности как высшем предмете защиты со стороны государства получили наибольшее развитие в христианской, а также — в несколько меньшей степени — в других авраамических культурах? В свою очередь цивилизационное влияние Востока (имеется в виду Восток Орды, Китая или Индии, а не античный христианский Восток) проявляется в приоритете интересов общего над интересами частной личности, которая рассматривается лишь как эпизод в великой цепи перерождений. Так почему же в России, где вроде бы распространено христианское представление о смерти, доминирует «восточное» представление о достоинстве личности? Думается, ответ надо искать в специфической модели церковно-государственной симфонии, которая минимизировала статус отдельной личности, подчинив ее либо «коллективной личности» государства, либо ее персонификации — самому государю.
***
В заключение предложим самый общий список способов борьбы со страхом смерти в религиозных учениях:
1. Разделение бытия человеческого индивидуума на видимое (телесное) и невидимое (духовное), что позволяет рассматривать смерть не как «конец», а всего лишь как разлучение разнородных начал, за которым последует новое, как правило, более совершенное бытие этого индивидуума.
2. Убежденность в возможности «родиться заново» еще во время этой земной жизни, причем так, чтобы уже не зависеть от обычной, физической смерти, и наличие соответствующих практик — таких как монашеский постриг или стяжание благоприятной кармы.
3. Исследования феномена клинической смерти, постоянное увеличение числа людей, имевших опыт такой смерти и способных его описать; технологии увеличения продолжительности и качества жизни, порождающие реальную надежду на успехи в будущем крионики и других биотехнологий.
4. Вера в святых, в нетленные мощи и чудотворные реликвии, в видения, приоткрывающие потусторонний мир.
5. Собственный опыт религиозно-мистической жизни, позволяющий прикоснуться к «тайнам будущего века», — в частности, практика молитв и медитаций.
6. Сложный, детализованный погребальный ритуал, создающий ощущение управляемости со стороны участников ритуала процессами, происходящими с человеческой душой во время и после смерти.
