Наверное, наша встреча 22 сентября этого года на Норильской Голгофе была предопределена свыше. В этот день мы с друзьями решили собраться в мемориальной часовне, которая была открыта и освящена ровно четверть века назад. С нами были коллеги из СМИ, работники музея. Батюшка Георгий отслужил литию в память о невинных узниках Норильлага, и после мы задержались, чтобы вместе вспомнить о том, как по народной инициативе часовня стала первым символом памяти на территории бывшего кладбища, в 1980–х закатанного под асфальт. После рассказа краеведа Виктора Филиппова, который принес с собой видеозапись открытия часовни в 1990 году, расходиться не торопились... И вдруг к нам подошли Екатерина Горецкая и Марина Петрова из Норильской художественной галереи, с ними была незнакомая пожилая женщина. Очень волнуясь, она стала тихо рассказывать:
|
| Валентина Ананьева |
– В 1937 году мы жили на Алтае в глухой деревне Поперечка... Через несколько месяцев после моего рождения, за две ночи в ноябре у нас выбрали всех крепких, молодых мужиков. Моему отцу Михаилу Алексеевичу Ананьеву было 36 лет. Его с товарищами угнали бог знает куда, без переписки, и только через 12 лет лишь один вернулся и рассказал, что по дороге у них забрали теплые вещи и обувь, выгрузили где–то под Норильском, кругом снег, сказали — обживайтесь. Мужики рыли лунки, один в середине место грел, все остальные рядом прижимались, потом рыли шурфы, через месяц так обмерзлись, что уже не узнавали друг друга... Если человек слабел, то все равно тащили его на шурфы, иначе паек не давали. Парни были крепкие, но стали вымирать, наш отец прожил в лагере восемь лет, и в похоронке потом написали, что умер от туберкулеза 20 января 1945 года, но не указали место смерти. Человеку, который из наших выжил в Норильске, разрешили на двое суток заехать в деревню, чтобы семью забрать. Этот мужчина по фамилии Скрыпник был художником от природы, на снегу рисовал портреты, и надзиратели это заметили, поэтому и осмелился попроситься работать в тепло. От него мы впервые в 1949 году и услышали о Норильске...
Валентина Михайловна смогла прилететь в наш город через 70 лет после кончины отца в Норильлаге. С собой у нее была справка о его полной реабилитации, выданная Алтайским краевым судом в 1959 году. В Норильске пожилую женщину никто не ждал. Полицейский, у которого она простодушно спросила: «А где тут у вас КГБ–НКВД?», ответил улыбкой: мол, у бабушки, наверное, не все дома... Некий сердобольный гражданин в аэропортовской маршрутке, выслушав ее рассказ о том, что приехала найти могилу отца, дал денег таксисту и велел отвезти путешественницу в ФСБ. Там отчаянную бабушку внимательно выслушали, нашли ей частную гостиницу и даже сопроводили к подножию горы Шмидта, где в 1940–х был норильский погост. А на следующий день она пришла в Свято–Скорбященский собор, заказала панихиду по своему сгинувшему в Норильлаге отцу. Из храма собиралась поехать на старое кладбище, что в районе улицы Нансена, о котором ей рассказали добрые люди, — там сохранились захоронения. Но Господь так распорядился, что рядом оказались наши отзывчивые галерейщицы, которые знали, что в это время мы находимся в часовне... Так и состоялась наша встреча с удивительной путешественницей, с которой я почти не расставалась до самого ее отъезда.
На Норильской Голгофе, которая стала единой братской могилой, Валентина Михайловна по традиции предков высыпала земельку, освященную на панихиде в соборе, рядом оставила голубенькие незабудки: «Мертвых обижать нельзя, земля всех ровняет, пусть им всем будет вечный покой...» Затем мы сопроводили норильскую гостью в общество «Защита жертв политических репрессий» и в Музей истории НПР, где она поведала еще немало о годах сталинских репрессий:
– Очевидец событий в Норильлаге, который вернулся в нашу деревню, еще рассказывал, что остался в живых второй земляк, но справку об освобождении ему выдали, когда пароход уже отошел. И тот человек бежал вслед по берегу, он сошел с ума от горя, что его не взяли... Когда отца репрессировали, нашу маму с двумя детьми выгнали из дома. И еще при раскулачивании молодую семью из родни забрали в Нарым, и при перевозке их ребеночек упал с трапа, но его не разрешили достать из воды... В нашем большом роду все поддерживали друг друга, так мы и выжили. Моя мама Федора Степановна не окончила даже первый класс, заглавные буквы писать не умела, но была в ней врожденная интеллигентность. Она никогда не жаловалась, в семье у нас не обозлились, не было проклятий по поводу советской власти. Да, на наш народ такая страшная была кара, видно, мы в чем–то виноваты...
|
| Михаил и Федора Ананьевы (в центре) |
По совету Елизаветы Иосифовны Обст, председателя общества «Защита жертв политических репрессий», мы сразу же созвонились с красноярским обществом «Мемориал». Его председатель Алексей Бабий прислал в редакцию ссылку на мартиролог, в котором есть и короткая информация об отце Валентины Михайловны Ананьевой.
| АНАНЬЕВ Михаил Алексеевич. Род. в 1901 г. в с. Сидоровка Борисоглебского р–на Тамбовской обл. Русский. Из крестьян. Колхозник. Проживал в с. Поперечное Колыванского р–на НСО. Сапожник. Арестован 04.11.1937. Обвинение по ст. 58–10 УК РСФСР. Осужден 27.11.1937 тройкой УНКВД Алтайского края на 10 лет ИТЛ и 5 лет лишения политических прав. Срок отбывал в Норильлаге, прибыл 10.06.1938 из Сиблага, умер 20.01.1945. |
А мы, пересняв поблекшие фотографии семьи Ананьевых 1930–х годов, которые Валентина Михайловна привезла с собой, отправили их в «Мемориал». Теперь информацию о Михаиле Алексеевиче дополнят его портретом.
На память о встречах в Норильске мы успели сделать фотоальбом для нашей гостьи. Ее скромный рюкзачок потяжелел и от подарков музейщиков, и от мешочка с брусникой, которую в тундре собрала Елизавета Обст. Мы не могли расстаться до позднего вечера, вместе посмотрели выпуск местных новостей, попили чаю, все удивляясь целеустремленности седовласой путешественницы. Оказывается, она через посольство России в Бишкеке добилась льготного перелета. Себя она, выпускница географического факультета, работавшая инженером в Гидрометслужбе, считает богатой — «получаю аж шесть тысяч пенсии!» (сейчас киргизский сом почти сравнялся с нашим рублем. — Авт.). А в солнечный Бишкек ее родня перебрались после того, как начала вымирать родная деревня, которая находилась недалеко от Семипалатинска, где проводились ядерные испытания...
– Жизнь у меня была непростая, всего и не рассказать, взяла на воспитание родственницу–сироту, сейчас она живет с семьей в Новосибирской области, мне бы хотелось к ней перебраться. Я видела много горя и много доброго. Представьте: Алтай, глухая деревня, снега, трубы из сугробов торчат, бураны, волки всех собак переели. И вот похоронки идут, а молиться нельзя, в церкви что–то другое устроили, и женщины тайком с иконами, крестами приходят и отпевают сами, голосят, и этого забыть никак нельзя. Наши родители все умели: пряли, ткали, мама мне изо льна в первый класс соткала сумку, шаровары. Я и сама рукодельничаю, не смотрите, что у меня такие больные от работы руки... В дороге с вязальным крючком не расстаюсь — очень помогает держать голову в порядке, чтобы «крыша не съехала». И очень важно детей приучать все уметь делать, пусть это будет никчемная работа, но главное — научить трудиться. Мы благодаря этому не пропали. А за то, что вы здесь делаете в память о невинно загубленных людях, пусть Бог воздаст вам, даст здоровье. Низко кланяюсь всем норильчанам, кто помогал мне в поисках. Столько тепла и внимания, наверное, я никогда не встречала. А ведь когда ехала в Норильск, думала, что буду эти два дня ночевать на вокзале, но заранее на все была согласна, полагалась на Божию волю, только бы памяти отца поклониться. Теперь моя душа спокойна.
***
На днях Валентина Михайловна вернулась в Бишкек, успев по пути навестить родные места на Алтае, где не была сорок лет. Теперь она зовет нас в гости. И первой, кому я позвоню в праздник пожилых людей, будет эта достойная женщина, которая стала для нас примером мудрости, чистоты помыслов и верности памяти предков. Кланяюсь ей низко, до родной земли.
