Во второй половине 1920-1930-х годах в Ленинграде существовала художественная студия при Институте народов Севера, который готовил новые кадры для руководства северными народами из числа самих оленеводов и рыболовов. За 3-4 года из неграмотных, почти не говорящих по-русски людей Севфак должен был подготовить педагогов, инструкторов промыслов, работников партийного аппарата, словом, согласно терминологии того времени – "туземную" интеллигенцию. Одним из способов "окультуривания" молодых ненцев, селькупов, чукчей, эвенков и др. были занятия в специально организованной для них художественной студии. Под руководством талантливых педагогов П.И. Соколова, А.А. Успенского и Л.А. Месса студенты севфака стали создавать свои уникальные произведения, среди которых преобладал жанр пейзажа.
Необычайно яркие краски произведений северян словно "горят" в затемненных выставочных залах и поражают даже современного зрителя, привыкшего к эффектам акриловых красителей. Основной их мотив – смена времен года, вечное преображение мира. Эта тема была характерна и для ненецкого народного эпоса и мифов других народностей Севера. Фантастически яркими красками, которые не в состоянии передать репродукция, студенты-северяне воссоздавали мифологическую картину мира, где предки обитают в стихии воды, а на лодках отплывают их души. Стихия живых - земля. В горах живут духи, а небеса - царство богов.
Так, например, в центре V-образной композиции картины нанайца Василия Узы "Охота на кабана" (1936, Музей Арктики и Антарктики, СПб.) "стоят" два ручья, впадающие в синюю реку, полосою лежащую по нижнему краю картины. Песчаный обрыв прибрежного склона обозначен лимонно-желтым цветом с подпушкой черного земляного слоя, где видны корни растений. Кабан удирает от перевернутого кроной вниз дерева. Слева охотник в лодке, скользящей по воде, нагнулся, чтобы взять ружье. Желтые, красные, розовые кроны деревьев придают листу исключительную нарядность. Облака на сиреневом небе изображены неожиданно графично, в виде стилизованных черных завитков. Все части картины – деревья, ветви, кроны ритмически согласованы друг с другом. Плоскостность композиции и удивительная локальная расцветка, делающая работу похожей на орнаментальный ковер, не мешает ощущению реального воспоминания, запечатленного художником.
Живописные и графические опыты северян можно рассматривать как адаптированные древние тексты. Так, можно отметить, что наиболее часто в их произведениях встречался образ воды - озера, реки, моря. В ряде мифологий космос ориентируется по большой реке. Река может выступать демаркационной линией, разделяющей космос и хаос, жизнь и смерть. У нескольких авторов мы наблюдаем образ раздваивающейся реки (К.А. Панков, В.М. Уза). В трудах исследователей фольклора (например, В.Я. Проппа) мы нашли интересные указания, относящиеся к пояснению значения живой и мертвой воды в волшебной сказке. Как утверждает ученый, слева находится источник с живой водой, которая может воскресить покойника, а справа – мертвая вода, которая умерщвляет. Следуя такой логике, мы можем предположить, что в произведении В.М. Узы мы встречаемся с образом загробного мира.
Возможно, именно поэтому автор этой картины пользовался такими яркими – нереальными красками, ведь этот мир недоступен взору простого человека и в нем царят другие законы. В этом случае человек, плывущий в лодке по реке, может быть интерпретирован как "перевозчик" душ умерших. Высокие синие горы на заднем плане картины можно рассматривать как образ сказочных толкучих гор. Как рассказывалось в одной из народных сказок: "В том царстве есть две горы высокие, стоят они вместе, вплотную одна к другой прилегли; только раз в сутки расходятся, раздвигаются, и через 2-3 минуты опять сходятся. Промеж тех толкучих гор хранятся воды живущие и целющие". Указание на существование воды рядом с этими горами еще раз подтверждает правильность наших предположений.
В шаманских мифах селькупов мир описывается как бассейн двух рек: "Орлиной речки" (Лимпыль-кы) и "речки Кедровки" (Косыль-кы), имеющих общий исток и текущих параллельно. Начало мировой реки (ассоциируемое с верхним миром) на юге, в "семиямном болоте", а устье (ассоциируемое с нижним миром) - на севере, у обиталища Кызы и его сына - холодного "моря мёртвых". В верховьях реки находится стальное жилище старухи-покровительницы Ылэнта-кота, селение кузнецов - её помощников (они куют железные детали для шаманского облачения), "море с кровавой водой" и "дерево неба с почками" (мировое дерево) - лестница, соединяющая землю, небо и подземный мир. Оно имеет семь ветвей на правой, солнечной, и семь ветвей на левой, ночной, стороне, на верхних ветвях сидят кукушки - священные птицы, покровительницы рождений. В дупле дерева хранятся души ещё не родившихся людей, в семи корнях живут семь змей, охраняющих дорогу в нижний мир. Представления о мировом дереве сохранились также у ненцев (миф, в котором его гибель вызвала всемирный потоп; обычай ставить в священных местах "светлое дерево" - лиственницу) и нганасан (похожее на молодую лиственницу "дерево к небу", достигающее вершиной небосвода, рядом с которым растут семь трав - родоначальниц всех земных растений).
С космогоническим циклом связаны мифы о всемирном потопе – великом бедствии, повлекшем смерть многих живых существ на земле. Согласно ненецкому мифу, некогда росла берёза (мировое древо) с семью ветвями и семью корнями, к которой люди ходили поклониться и принести жертвы, но её корни начали гнить, и, когда сгнил последний, дерево упало. Из его ствола хлынула кровь (в которой воплотился священный огонь), а затем - поток воды, поглотивший все реки. Так начался великий потоп. Люди от него спаслись на плоту, на который они взяли по одному представителю каждого вида животных, а великие шаманы семикратно прокричав на вершине священной горы не позволили воде приблизиться к ним. Отметим, что на картине В.М. Узы мы также можем наблюдать упавшее дерево. Мы не берем на себя смелость утверждать, что картина В.М. Узы является иллюстрацией к мифу ненцев о всемирном потопе, но вполне вероятно, что художественный образ упавшего дерева был подсказан именно фольклорными сказаниями.
Наблюдаемая яркая художественная традиция, "подпитанная" мифами и преданиями, с одной стороны, и знакомство с памятниками древнего и современного искусства, с другой, стали мощным творческим импульсом для начинающих художников-северян. Их искусство складывалось из соединения архаической традиции и современного художественного языка. В современном мире все меньше остается носителей мифологического сознания. Близкими им могут быть только аутсайдеры – люди, не имеющие желания и умения вписаться в окружающую их социальную среду. Архаика в их работах проявляется в использовании образов древнего мира, ритуальных знаков, символов жизни и смерти.
Студенты–северяне не ощущали себя вполне художниками, они по-прежнему оставались охотниками, оленеводами, рыболовами. Их работы – живой слепок их синкретичного сознания, где эстетическое не отделено от магического. Поэтому они сегодня нас так притягивают. В своих рисунках они пытались выразить мелодии природы – шум леса, свист ветра, плеск воды. Как и первобытные люди студенты-северяне фиксировали свое целостное ощущение природы – аудиовизуальное, обонятельное, вкусовое. Именно поэтому горы на картинах Константина Панкова "играют", статичными остаются только люди – охотники, притаившиеся в засаде или рыбаки, сидящие с удочкой.
Тема смерти, существования человека в условиях иного мира, не раз становилась центром эпических сказаний и фольклорных сочинений разных народов мира. Опыт предков, передаваемый изустно новым поколениям, был воспринят молодыми художниками в родной среде таежных стойбищ и перенесен на холст в городских условиях дворцового Петербурга-Ленинграда. Разгадывая смысл этих картин, мы вновь прикасаемся к великой тайне потустороннего мира, скрытой от нас суетой сегодняшнего дня.
Надежда Мусянкова,
старший научный сотрудник Государственной Третьяковской галереи
старший научный сотрудник Государственной Третьяковской галереи
