Пик похорон — декабрь и февраль
Наталья Будай работает в крематории 15 лет.
В среднем в крематории проводят 20 похоронных церемоний в день. Сюда привозят покойников не только со всей Беларуси, но и из Калининграда, Смоленска.
Самый загруженный день — вторник: в выходные не работают морги, и справки о смерти близких люди получают только в понедельник. Если по сезонам, то больше всего похорон приходится на декабрь, как раз перед Новым годом, и февраль (в конце зимы много суицидов).
«Мы не принимаем покойников без документов о смерти, поскольку это кремация. Если человека похоронили в землю и возникли какие-то вопросы, всегда можно провести эксгумацию. А здесь уже нет», — вводит в курс дел Наталья Будай, которая работает организатором ритуала уже 15 лет.
В свидетельстве причина смерти записана кодом. В руках Натальи документ с буквой «С» — рак. Женщина отмечает: онкология здесь встречается ежедневно.
«Мы знаем о покойном только то, что скажут родственники. Если жена хоронит мужа, спрашиваю, можно ли сказать о нем как о любящем. Спрашиваю не из любопытства, а чтобы не сказать во время прощания чего-то лишнего. Узнаём, есть ли у покойного регалии, грамоты, ордена. Но прежде всего именно человеческими качествами интересуемся.
Негатив на церемониях не озвучивают. Организаторы имеют право отказаться зачитывать некорректные тексты.Если покойный не был добрым и чутким, как правило, ничего не говорим. Можно просто дать минуту молчания, чтобы каждый для себя что-то вспомнил», — делится Наталья.
Разборки в траурном зале? Иногда бывает и такое. Например, семья не хотела видеть кого-то из друзей во время прощания, а они пришли, или столкнулись любовницы.
Запретить кому-то присутствовать на церемонии здесь не могут: каждый имеет право попрощаться. На похоронах в крематорий приходят даже кришнаиты в сопровождении пастора и начинают танцевать и петь.
«На моей памяти драка была однажды, — рассказывает собеседница. — Трое детей — две дочери и сын — хоронили маму. Мать завещала, чтобы ее кремировали и подхоронили к мужу. И дочери исполнили эту волю. А сын стал драться с ними и называть фашистами. Но такое бывает крайне редко».
«Покойный после работы снился лишь однажды»
В предрассудки Наталья не верит.«Личные вещи очень часто кладут — часы, кольца, цепочки. Но я советую забрать и похоронить их вместе с урной. Так люди будут спокойны, что вещи никто не забрал и они остались при покойном. Приносят игрушки — даже пожилым людям. У нас женщину хоронили, которая всю жизнь собирала мягкие игрушки. Их целый чемодан наложили. Кто-то любил конфеты, печенье, фрукты — тоже приносят. Мы только не разрешаем класть зажигалки и спиртное».
«Всегда говорю: помните, что их когда-то придумали люди. Вот, например, поверье, что нельзя близким руки и ноги покойнику развязывать, потому что тот заберет их с собой. Но деликатнее, чем родные люди, этого не сделает никто.
Некоторые боятся, что покойник им будет сниться. Как батюшки говорят, покойный снится тогда, когда вы о нем забываете. Он хочет напомнить о себе, чтобы вы сходили поставили за него свечку, а не для того, чтобы вас забрать на тот свет».
Ведущая ритуала вспоминает, что ей покойник после работы снился лишь однажды. Клиенты не предупредили, что мужчина погиб от взрыва газового баллона, и когда открыли крышку гроба, женщина увидела сильно обожженное лицо. Эти впечатления не покидали ее в ту ночь.
Впрочем, есть одно, чего Наталья боится, — разбитое зеркало.
«Я за свою жизнь два раза его разбивала. Первый — когда мне было лет десять. Брат в тот же день страшно сломал руку — операцию перенес, потом три месяца на растяжке был. И второй раз — несколько лет назад. 31 декабря я собиралась утром на работу, красилась и зеркало положила на колени. Оно у меня упало, и откололся уголок. Я старалась не думать о нем, выбросила сразу. У мужа как раз был выходной. Он очень любит салат под шубой, думаю, надо напомнить, чтобы селедку почистил. Взяла телефон в руки — а тут муж сам звонит. «Здравствуйте, вас беспокоят из реанимации 10-й больницы». Я и села. Оказалось, муж сильно отравился. На остановке ждал транспорт, стало плохо, и скорую вызвал кто-то из прохожих».
Музыка, которая обычно звучит в крематории во время прощания, — это «Адажио» Альбинони.
«Оно и не траурное и не веселое. Золотая середина. Свою музыку люди также приносят. У меня вон дисков целая куча — их оставляют.
Здесь и под Бернеса прощались, и под Высоцкого. Однажды бабушку хоронили, 88 лет, она очень любила «Титаник» с Да Каприо и завещала, чтобы прощание было под Селин Дион».
«Все умирают одинаково — шишка он или бездомный»
Наталья отмечает: горе у всех разное. Нет шаблонов. Но всегда видно, когда человек скорбит искренне, а когда ему все равно, хоть и слезы текут, потому что так должно быть на похоронах.
Организаторам церемоний плакать нельзя.
«Но на детских ритуалах невозможно без слез. Как матери выразить соболезнования? Не найти нужных слов. Но пока ты в зале, стараешься держаться, ведь людям и без того тяжело. Уже когда выйдешь, выплачешься.
Когда мужчины плачут, тоже наворачиваются слезы. Но в силу профессии понимаешь, что не можешь себе позволить этого. Ты на церемонии для того, чтобы успокоить, у тебя должна быть холодная голова. Горе у них, а ты не должна себе позволить расслабиться».
Какими бывают пышные похороны? Военный оркестр? Наталья отмахивается: он здесь едва ли не каждый день бывает, военкомат выделяет музыкантов для прощания с заслуженными ветеранами.
«На богатых похоронах видно, что гроб дорогой, венки. У нас как-то дети хоронили маму, и сын хотел всё самое лучшее. Были только белые розы, белый гроб, как саркофаг, на одну сторону открывался. Но не чувствовалось пафоса — сын просто хотел маме отдать последнее.
А пафос — это когда люди бахвалятся тем, что взяли самое лучшее. Но в крематорий, по большому счету, ничего дорогого не покупают. Это же кремация. Когда здесь с Куллинковичем прощались, у него был самый обычный стандартный гроб».
В залах крематория помнят художников, поэтов. Проститься с коллегами приходили Ростислав Янковский, Шура Вергунов — всех Наталья уже и не вспомнит.
«Мы стараемся не держать в себе это. В конце концов все умирают одинаково — шишка или бомж. И ко всем у нас одинаковое отношение».
«Мама тоже работает в крематории — замуровывает прах в стену»
Что такое работа в похоронном сфере, Наталья знает с детства. Ее мама участвовала в строительстве крематория и до сих пор здесь работает — замуровывает прах в стену.
Наталья училась на монтажника радиоэлектронной аппаратуры и приборов широкого профиля.
«А потом 1995 год, сокращения на заводах, и я пошла работать в киоск. А потом в столовую технологического университета. Ушла в декрет, потом туда же вернулась. Но все было очень грустно — по деньгам и по графику, я сына очень редко видела. Мама обмолвилась: тут место освобождается, попробуешь? Меня попросили подойти, прослушали — так я и осталась. Но я прекрасно понимала, куда иду», — рассказывает Наталья.
Свою первую большую церемонию она вела на Кальварийского кладбище — там мать хоронила погибшего в Америке сына. Помнит она и первый свой ритуал в крематории. Прощались с сотрудниками технологического университета, того самого, где раньше работала Наталья, — три человека разбились в ДТП.
Психолога в штате крематория нет. Как справляться со стрессом?
«Правило наших коллег — когда садимся в автобус, стараемся меньше вспоминать негатива. Выехали за ворота — все, о работе больше не разговариваем. Обсуждаем, кто что готовить сегодня будет, куда пойдет, — делится Наталья. — У меня подруга психолог. Говорит: представь, что ты стоишь перед водопадом и видишь воду перед собой. Вот это мне помогает в сложной ситуации. Даже в зале, бывает, пользуюсь этим».
Работу в крематории не все выдерживают. Как-то девушка пришла сюда после тракторного завода. Отработала два года и уволилась: понятно, что все-таки на заводе ей было комфортнее. Еще один парень ушел из ритуального бизнеса в администрацию Фрунзенского района.
По словам Натальи, работа в похоронной сфере добавляет в характер здорового цинизма и учит разбираться в людях. Но от того, что каждый день видишь смерть, на похоронах близких легче не становится.
«Все знакомые знают, где я работаю. И я должна быть сильной. Я чувствую, что от меня этого ждут. Но когда близкий уходит, тяжело, к этому не привыкнешь никогда».
«Будучи военным, получал меньше, чем уборщица крематория»
Бывший военнослужащий Алексей Маров пришел в сферу ритуальных услуг в надежде на более высокую зарплату.
Среди организаторов ритуала есть и мужчины. Алексей Маров в этой профессии четыре года. Ранее работал в минском крематории дворником, закрывал крышки гробов, а когда место организатора освободилось, попросился на эту работу. Вспоминает, как после обучения ему устроили тайную проверку: в зале на балконе тайком стояла администрация и следила, как мужчина проводит ритуал.
«Я вообще 12 лет прапорщиком служил. Потом ушел по истечении срока контракта: зарплаты маленькие были.
У всех мнение, что военным платят много денег — нет, это неправда. Я в 2011-м получал меньше, чем уборщица в крематории — причем втрое!
Поработал на заводах, потом на биржу обратился, и мне предложили работу в крематории. Близкие сначала шокированы были, а потом успокоились.
Родственникам покойного мы стараемся помочь не эмоциональной поддержкой, а информацией. Объясняем их дальнейшие шаги после прощания — куда захоронить урну, какие документы оформить, чтобы вывезти ее за границу, — чтобы им не надо было кому-то что-то доплачивать за то, что они и сами могут сделать.
Сначала было тяжело: ты погружаешься в эту атмосферу. Потом вырабатывается иммунитет, учишься выстраивать невидимую стену, ведь это не твое личное горе. Хотя, знаете, уже казалось, что привык ко всему, а буквально пару месяцев назад мой друг умер от сердечного приступа. Родственники привезли его на кремацию, и я сам вызвался провести ритуал, ведь добрые слова о нем лучше меня никто сказать не смог бы. Это было очень тяжело. После этого я сказал, что к своим знакомым ведущим на похороны больше не пойду.
Некоторые церемонии запоминаются. На одной из таких хоронили алкоголика. И на ней, кроме родственников, присутствовал бомж, видимо, собутыльник покойного. Но он был трезвым, умытым, принес маленький дешевый венок и стоял, плакал.
Что в моей жизни изменилось? Я практически перестал ссориться с людьми. А если такое случается, не держу зла и стараюсь, чтобы ссора долго не продолжалась. По моим наблюдениям, на похоронах многие плачут не по покойнику, а потому что чего-то с этим человеком не успели решить и время ушло на обиды, а не на общение».
«Люди на нас злятся из-за того, что не успевают в кафе на поминки»
Организатор ритуала Валентина Шнип раньше шила обувь.
Валентина Шнип устроилась в крематорий полтора года назад. На церемониях она — в фирменном синем костюме, сшитом специально для организаторов ритуала, и со своим талисманом — браслетом с гравировкой «спаси и сохрани».
«По профессии я обувщик. Но такое время настало — обувщиков сокращают, скоро все будет печататься на принтере. Сюда пришла по знакомству, подруга здесь работала.
Организатор — нелегкая работа. Первое время, конечно, страшновато было, а сейчас уже привыкла. Стараюсь не запоминать церемонии. Бывает, из зала выхожу — даже не помню, с кем прощались. А любимое занятие, чтобы вечером абстрагироваться от работы, — вязание.
Бывает, что на ритуалах не сдержишься. Когда новорожденных хоронят, очень тяжело. Стоишь и вместе со всеми плачешь.
Неискренность и безразличие на похоронах вижу. Бывает, в состоянии алкогольного опьянения приходят на ритуалы. А ведь мы не имеем права не пустить — человек пришел проститься с матерью. Иногда люди на нас злятся из-за того, что не успевают в кафе на поминки!
У нас регламент — 45 минут на церемонию. А там уже зависит от людей. Одним сколько времени ни давай, от постамента не отойдут, пока мы не придем закрывать крышку гроба. А есть такие, что оставишь прощаться, заходишь через 10 минут — уже пустой зал».
Наталья Лубневская, фото Надежды Бужан
