Не каждому дано оставить о себе память в веках. Порой единственный след человека в истории — слова, высеченные на его надгробии. В большинстве своем надписи эти очень личные. Но при всем том по ним можно изучать отношение общества к смерти. Корреспондент “Ъ” бродил по кладбищам Санкт-Петербурга.
МАРИЯ БАШМАКОВА
— Сын позвонил из ритуальной конторы, спросил, что написать отцу на могиле. Я и сказала: «Достойному при жизни — достойная память!». Сын удивился и одобрил. Муж в 2004-м умер, удивительный был человек. Думала, рядом с нами никого не поселят, раньше тут деревья росли… — рассказывает на Ново-Волковском кладбище пожилая женщина.
Тут особенно важна та личная интонация, с которой моя случайная собеседница говорит о «своей» могиле — могиле мужа. «Никого не поселят» — так люди рассказывают о больничной палате, например, опасаясь нарушения личного пространства близкого человека. А эпитафия (с греческого «надгробная надпись» и есть) — текст, написанный на надгробном камне, при всей заштампованности жанра,— всегда высказывание о личном, атрибут памяти. Тема памяти была и остается вечным мотивом надгробных текстов.
Когда тебя забудут люди
Забудут все твои друзья.
Тебя лишь сердце помнить будет.
И этим сердцем буду я.
Нехитрое народное творчество по душе многим. Надписи вроде: «Одной звездой богаче небо стало, одной душой беднее стал рассвет» блуждают по провинциальным погостам как минимум с начала ХХ века. На столичных кладбищах художественные эпитафии встречаются реже, чем штамп: «Помним, любим, скорбим» или «Вернуть нельзя. Забыть невозможно».
Народная тропа
— А Иисус Христос где? — интересуется дама на тропинке Новодевичьего.
Речь о надгробии генеральши Анны Вершининой, скончавшейся в 1914-м. На ее могиле помимо гранитного креста установлено еще и бронзовое изваяние Спасителя,— вот к нему-то и проторена тропа. На камне можно разобрать слова: «Возьмите иго Мое на себя и научитеся от Мене, яко кроток есмъ и смирен сердцем, и обретете покой душам вашим». Это Евангелие от Матфея (в Синодальном переводе: «Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим»). Иго — ноша, бремя. Правда, для паломников этот текст не так и важен, как биография погребенной здесь женщины.
Многие даже не знают, что написано на почитаемой ими могиле. Но молятся о чуде, за ним и приходят, в него и верят.
Народных версий биографии Анны Вершининой несколько. По одной из них, покойная была бездетной и кручинилась, что после смерти никто ее не навестит. Во сне Анне явился Спаситель и велел установить на ее могиле свою скульптуру. Госпожа Вершинина рассказала дивный сон мужу, и, когда супруга почила в Бозе, он исполнил завещание. Но на самом деле у Вершининых было двое детей. Впрочем, это обстоятельство не смущает многочисленных паломников, приходящих поклониться бронзовому Христу на могиле генеральши, а может, и самой генеральше тоже. Вандалы пытались украсть изваяние, но его спасли. Спасение верующие восприняли как акт Божьей милости и полюбили изваяние еще больше, а история обросла соответствующими легендами. Паломники приносят цветы, зажигают свечи, читают молитвы перед надгробием, целуют и омывают бронзовую руку Христа водой, которую потом собирают в бутылки, считая чудотворной. А в жестяной коробке на могиле оставляют записки (к кому обращаются с просьбами о самом насущном — вопрос).
— Читать лучше «Отче наш» и «Богородице, Дево, радуйся», но она короче, хотя Господь все видит: кто какие молитвы читает, — со знанием дела поясняет женщина с палочкой и рюкзаком «Зенита» за спиной, поцеловав руку Христа.
Чтобы сделать это, ей пришлось вскарабкаться на надгробие, похоже, это не впервой. Текста эпитафии Вершининой паломница, как и большинство почитателей, не знает. И кажется, ее ритуальное напутствие повторяет завет, начертанный на другой известной могиле этого кладбища — Анастасии (племянницы инокини Исидоры, в миру — почитаемой блаженной странницы Дарьюшки): «А ты как придешь на мою могилку, перекрестись тогда да прочти три раза: "Богородице, Дево, радуйся"!».
От эллинов к славянам
— Жанр эпитафии в том смысле, как мы его понимаем, зародился в Древней Греции, и его распространению в огромной степени способствовало алфавитное письмо. Вместе с греками-колонистами оно пришло в Италию, где эпитафии стали создавать этруски, а позже — римляне. В итоге этот жанр распространился по просторам державы Александра Македонского и Римской империи. Не увяла эпитафия и в христианскую эпоху, тем более что первые христиане, порвавшие с язычеством, смогли приспособить сложившиеся традиции к своим религиозным убеждениям и «спрятать» их за строками обычных эпитафий,— рассказывает Александр Авдеев, кандидат исторических наук, научный руководитель проекта «Свод русских надписей» при поддержке Фонда развития Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, Университета Дмитрия Пожарского и Лаборатории RSSDA.
В Древней Руси, рассказывает Авдеев, эпитафии вошли в повседневный быт очень поздно: распространение подписных надгробий начинается со второй половины XV века и связано с двумя обстоятельствами. Во-первых, с общехристианским переосмыслением образа смерти, которая стала представляться всемогущей, и, во-вторых, с реформ в поминальной практике, проведенных Иосифом Волоцким. С 1492 года надгробные надписи появляются на монастырских и приходских кладбищах. Эпитафии были строго формализованы: отмечались год, месяц и день смерти, факт благой кончины, христианская принадлежность умершего (раб Божий), часто — имя святого, на день памяти которого пришлась смерть. (День смерти был важнее дня рождения, так как человек переходил из мира тленного в мир вечный.) Кроме того, указывались имя, отчество, фамилия, иногда — сословная принадлежность и профессия. С середины XVI века в эпитафиях стали отмечать час смерти, а в годы Ливонской войны — факт гибели на государевой службе, каковая стала рассматриваться как одна из ценностей служилого сословия. Каноны начали меняться в середине XVII века, когда возрос интерес к человеку: в эпитафиях появились сведения о днях тезоименитства и количестве прожитых лет.
— Автором первой стихотворной эпитафии на Руси, — рассказывает Александр Авдеев,— был преподобный Максим Грек, в конце XVI века отметивший ею смерть тверского монаха. Правда, писал он на греческом и гекзаметром, потом попытался перевести этим стихотворным размером на русский, но справился с задачей только в первой строке, остальное перевел прозой. Эта эпитафия не была перенесена на надгробие.
Стихотворная эпитафия появляется в последней четверти XVII века. Ее создателем у нас можно считать Симеона Полоцкого, который до приезда в Москву писал эпитафии на польском, а в Москве перевел их на русский. Первая стихотворная эпитафия появилась на могиле монаха Епифания Славинецкого, похороненного в Чудовом монастыре Московского Кремля в ноябре 1675 года. Ее автором был малороссийский монах Евфимий Чудовский. Стихотворная эпитафия начинает медленно, но верно завоевывать место на русских кладбищах.
Первыми отечественными авторами стихотворных эпитафий стали ученики Симеона Полоцкого — Сильвестр Медведев и Карион Истомин. Стали появляться и стихотворные эпитафии с загадкой для читателя: по акростиху, первым буквам строк, можно было узнать имя автора и цель написания надгробного текста.
В конце XVII века стихотворные эпитафии уже можно было увидеть на надгробиях как бояр, так и приходских священников, и крестьян (допетровская Русь была страной очень грамотной).
— Стихотворные эпитафии могут быть вызваны к появлению эмоциональными мотивами, могут оказаться данью моде, а могут быть продиктованы эстетическими соображениями,— объясняет Александр Авдеев.— Если о человеке вообще нечего сказать, ему пишут огромную эпитафию.
В XVIII–XIX веках в жанре эпитафии пробовали себя многие великие поэты — и Державин, и Пушкин писали их на заказ.
Надгробные тексты известных поэтов можно увидеть в некрополях Александро-Невской лавры. Однако большинство эпитафий XVIII–XIX веков анонимны: тексты зависели от «сюжета» и клишировались (то же происходит и сейчас).
Статус и биография
Эпитафия — жанр лапидарный. Но емкий. В надгробной надписи может содержаться указание на общественный статус человека, семейное положение, признание близких, на причину смерти; может делаться попытка раскрыть индивидуальные черты покойного.
Надгробные слова — это и мольба о прощении, и надежда на скорую встречу, и кроткое принятие неизбежного, и уверения в вечных чувствах, и (гораздо реже) обращение к живым, а главное — фиксация памяти. Сходство с античными образцами очевидно.
Пожалуй, одна из самых лаконичных, строгих и сильных по эмоциональному посылу эпитафий начертана на надгробной плите Суворова в Благовещенской усыпальнице некрополя Александро-Невской лавры: «Здесь лежит Суворов». Авторство приписывают Державину.
А вот так выглядит типичная эпитафия второй половины XIX века на могиле женщины: «Во имя отца и Сына и Святаго Духа. Здесь покоится прах жены художника потомственного почетного гражданина Ольги Михайловны Зиновьевой. Скончалась 20 ноября 1871г., от рождения 60 лет, 5 месяцев, 29 дней. В супружестве прожила 41 год». Муж этой почтенной женщины, погребенной на Новодевичьем кладбище, пережил супругу, его похоронили рядом, естественно, указав общественный статус. Правда, никто не уточнил, сколько лет господин Зиновьев прожил в законном браке. К чему?
Статус женщины в дореволюционной России — быть при мужчине. Потому на могилах читаем: «жена такого-то», «дочь такого-то», «вдова такого-то».
Можно увидеть и формулировки: «отроковица» или «петербургская мещанка», но — реже.
Указание социального статуса умершего — важная функция эпитафии, не утраченная и сегодня. Как правило, в XIX веке этот пункт исполняли строго: «статский советник», «купец такой-то гильдии». Но бывали и курьезы. На надгробии композитора Николая Титова, похороненного на Смоленском кладбище в 1875-м, написали: «Дедушка русского романса». На надгробии студента Артиллерийского училища графа Василия Орлова-Денисова в некрополе Александро-Невской лавры значится, что скончался он… «отъ чрезмерного прилъжанiя къ наукамъ и отличного къ службе усердiя», 18 января 1827 года.
Современные эпитафии заставляют задуматься все о тех же обстоятельствах — от статуса покойного до причин его смерти. О последних, впрочем, далеко не всегда. Скажем, надгробный монумент Константина Карольевича Яковлева о причине его кончины в 2003 году не говорит. Однако все, кому надо, знают: серьезный был человек и известный в не самых узких кругах, хотя начинал свой профессиональный путь, копая могилы. Говорят, делал это виртуозно. Но помнят его не как скромного сотрудника кладбища, а как криминального авторитета Костю Могилу. Мимо его памятника на Северном кладбище никто не пройдет: мускулистый каменный исполин с волевым лицом метростроевца обнимает крест. По ноге исполина ползет змея и готовится ужалить, а окружают фигуру с крестом ангелы. Недвусмысленную ассоциацию усиливает текст эпитафии: «Я всем прощение дарую. И в Воскресение Христа меня предавших в лоб целую. А не предавшего — в уста». Говорят, покойный был религиозным.
Виктор Новоселов — знакомец Константина Яковлева — тоже был человеком уважаемым. Величественное надгробие у центральной аллеи на привилегированном Новодевичьем кладбище украшает надпись золотом: депутат Законодательного собрания. А вот начальник Николаевской железной дороги, погребенный по соседству, упокоен в 1911 году под скромным мраморным крестом. Родственники пышных фраз покойному не написали.
Путник и милый прах
Древние греки в эпитафиях нередко обращались к путнику (прохожему). В Западной Европе, объясняет Александр Авдеев, в эпоху Римской империи появляются эпитафии, которые пользуются огромной популярностью вплоть до наших дней — «Сегодня я, завтра — ты», «Ты сегодня такой, каким я был вчера, завтра ты станешь таким, как я сегодня». Русский аналог этих эпитафий сочинил племянник известного поэта и драматурга Сумарокова, Павел, в 1802 году.
Прохожий, ты идешь, но
ляжешь так, как я!
Присядь и отдохни —
На камне у меня.
Сорви былиночку и
вспомни о судьбе —
Я дома!.. Ты в гостях —
Подумай о себе!
Автор издавал журнал, который прогорал из-за недостатка подписчиков, и этим стихотворением Сумароков думал поднять тираж. Журнал благополучно почил в Бозе, а эпитафия превратилась в один из популярнейших намогильных текстов. В 9 из 10 случаев его можно встретить на российских (и не только) кладбищах, причем в разных вариантах.
В ХХ веке калужские старообрядцы «разобрали» сумароковскую эпитафию по строкам и включили в погребальные плачи.
Затем плачи перешли на надгробия. Словом, текст Павла Сумарокова дожил до современности.
Среди других «бродячих сюжетов» — «Покойся, милый прах, до радостного утра». Однострочную эпитафию в 1792 году сочинил историк Николай Карамзин по просьбе безутешной матери, у которой умерла двухлетняя дочь. Образ «радостного утра» — метафора всеобщего воскресения при втором пришествии Христа. Именно эти слова братья Достоевские в 1837-м выбрали эпитафией на могиле своей матери. Но из-за частоты употреблений уже в средине XIX века моностих Карамзина стал восприниматься с иронией.
Ушел из жизни друг бесценный
На мраморном надгробии княгини Александры Урусовой, скончавшейся в 1808 году и погребенной на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры, супруг написал (орфография современная):
Супруга милая, тебя уж
нет со мной.
Дни счастья моего с тобой
навеки скрылись!
Так что ж осталося в сей
участи мне злой.
Желать, чтоб в вечности
скорей мы съединились.
Стиль романтизм, популярный в XIX веке, породил мотив встречи любящих душ в загробной жизни. Традиция не прервалась и сегодня. «Поэты бессмертны. Я — с вами. Хотя среди вас меня нет»,— высечено на могиле поэта Вячеслава Кузнецова, умершего в 2004 году и похороненного на Новодевичьем. Текст на надгробии его вдовы, ушедшей пятью годами позже, в 2009-м: «Жизнь мы прожили с тобой, может, лучшую на свете». Портреты покойных на обоих надгробиях, сделанных в форме книжного разворота, усиливают иллюзию «живого диалога» умерших супругов.
«Мы любили друг друга 59 лет» — пронзительное признание на другой современной могильной плите супругов на том же кладбище. Автор текста, видимо, вдова: дата ее смерти еще не выбита. Интересно, что семейная жизнь в XX веке становится важной ценностью, особенно в глазах потомков. На Ново-Волковском кладбище есть могилы супругов, умерших с разницей в 16 лет: в 1987-м и 2003-м. Дети написали эпитафию: «Здесь покоятся любящие супруги. Помним, любим, скучаем». Замена одного-единственного слова в штампованном тексте «Помним, любим, скорбим» меняет тональность. Сама плита напоминает поздравительную открытку многослойной символикой: под православным крестом фото покойных в молодости — жена нежно целует мужа; трогательная эпитафия и нарисованный котик усиливают мотив семьи.
Другой популярный мотив — избранничества тех, кого призывает к себе Бог. На могиле умершей в 2016 году женщины написано: «Бог забрал с земли самого светлого ангела — мою мать». Ангел, конечно, тоже изображен. Бывает, с ангелом на современных эпитафиях родители сравнивают умершего ребенка, такие тексты особенно пронзительны и часто связаны с просьбой прощения перед тем, кого не уберегли.
Дела семейные
Порой в тексте эпитафии раскрывается настоящая драма. Обычно это касается обстоятельств смерти покойного. Филипчук Антон Иосифович родился в 1875 году. А в 1929-м жена написала на его надгробной плите: «Убит электрическим током на заводе "Электросила" 7 марта 1929 года. Любимому незабвенному мужу». Вдове Филипчука важнее было показать, что покойный супруг был человеком семейным, чем обозначать его должность. Но ситуация быстро менялась. На том же Новодевичьем на одном из брошенных постаментов можно найти более грамотный с точки зрения нарождавшейся идеологии пример декларации статуса покойного. Эпитафия гласит: «И. П. Спогис. Стойкому большевику секретарю парткома трампарка имени тов. Коняшина». Гранитный обелиск на могиле молодого мужчины, умершего в 1935 году. Видимо, постамент, на котором выбита эпитафия, использован вторично и ранее это дореволюционное надгробие имело крест, совершенно неуместный в новое время. Прежний текст был сбит и вырублен новый. Как звали товарища Спогиса, мы не знаем, зато нам сообщили главное — он был достойным коммунистом.
«Дорогой друг, результат твоего титанического труда помогает пережить боль утраты. Жена, дочь»,— написали умершему в 1962-м отцу семейства родные. И приписали: член КПСС с 1917-го.
Ключевых слов два: «друг» (а муж был именно другом, соратником, сантименты не уместны), и «КПСС».
Эпитафия, при кажущейся семейной интимности, получилась торжественно отстраненной, как речь на партсобрании.
Последний завет
— У современных россиян, если употреблять выражение Фрейда, «работа скорби» — это попытка найти слова, которые были бы достойны покойного, а не только содержали бы сожаление. Сколь бы ни было личным и сентиментальным обращение на могиле, оно напоминает о заслугах покойного, поддержанных достойной памятью о нем потомков. Эпитафия здесь не только завет и клятва, но веха, разделяющая и объединяющая поколения,— рассказывает историк культуры, профессор РГГУ Александр Марков.
Эпитафия может звучать как от лица живущих в адрес умершего, так и от лица умершего — живым. «Все у вас пусть будет с любовью» (1 Кор. 16:14). Эти слова выбиты на надгробии 86-летней женщины, умершей в 2011-м. Цитата звучит как завет уважаемого родственника — матери, бабушки — детям и внукам.
Под надгробным фото 59-летней женщины, скончавшейся три года назад, выведена посмертная мольба: «Я люблю всех своих детей. Господи, благослови их». Умершая мать в эпитафиях как бы наделяется функцией Небесной заступницы.
Нередко на эпитафиях умерший выступает утешителем осиротевшим близких. «Не надо обо мне печалиться. Я с вами вечно и навсегда»,— написано на плите молодой женщины, похороненной в 2013-м на Ново-Волковском кладбище. На «тыльной» стороне плитын еожиданное патриотическое послание:
Быть может быть, когда-нибудь
Поймешь ты и почувствуешь,
Что вся та жизнь и эта Русь
В тебе самом присутствует.
Проповеднический пафос эпитафий усиливается, когда религия делается в жизни общества особенно значимой. Так произошло во второй половине XIX века. Так происходит и сейчас. На современных надгробиях слова из Библии или святоотеческой литературы становятся едва ли не обязательным атрибутом. Более того, сегодня православные и светские тексты или даже советские символы нередко соседствуют на одном памятнике, как, например, на надгробии умершего два года назад ветерана на Ново-Волковском кладбище. Под пятиконечной звездой высечены слова: «Бог — в каждом сердце». Православная цитата — это и проповедь, и ритуальный жест христианина. И дань моде.
Мозаичная картина мира
Здесь, под этим, под крестом,
Спит наш Саша сладким сном,
Долго Саша будет спать,
Папу с мамой будет ждать.
Таких штампованных текстов — великое множество. О детях на могильных памятниках в Российской Империи писали: «Младенец, сын такого-то», нередко имя ребенка писали кратко и снабжали пронзительной эпитафией. Советская власть не сломала эту традицию. На Смоленском кладбище недавно похоронена маленькая девочка. На ее могиле игрушки и цветы. Родители обратились к дочери со словами: «Мы тебя любим сильно-сильно, крепко-крепко. Очень скучаем по тебе, наша принцесса». Вторая часть эпитафии: «Мы встретились. И это была встреча навсегда. Митрополит Антоний Сурожский». Первая часть эпитафии напоминает семейную эсэмэску, котораяинтонационно никак не совпадает с изречением митрополита.
«Думаю, обращение к строгой православной символике связано с той свободой 1990-х, от которой начинают отходить. У людей, бывших вне духовных ориентиров и взявших от разных культур по чуть-чуть, мозаичная картина мира.
Свобода выражения скорби — явление, не характерное для XIX и XX веков.
Это черта нового времени»,— считает Анна Соколова, кандидат исторических наук, научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН.
Принять и не отпустить
Смерть в эпитафиях XIX века, как и во всей лирической поэзии того времени, чаще предстает желанной, чем страшной, пишет филолог Татьяна Царькова в книге «Русская стихотворная эпитафия XIX–XX веков». В XX веке больше внимания в текстах уделяется обстоятельствам гибели и чувствам живых. Возможно, это происходит потому, что жизнь куда менее загадочна, чем смерть, которую родным предстоит осмыслить и принять. «Саня, ты жив в своих картинах»,— обращаются к похороненному на Смоленском кладбище другу-художнику близкие. Нередко в современных эпитафиях на смерть пожилого человека слышится принятие этой смерти:
Склоняемся в земном поклоне,
Прими последнее прости,
Покойся с миром, дорогой мой.
А нам утраты крест нести.
Это эпитафия на надгробии умершего в 2008 году пожилого мужчины на Ново-Волковском — «бродячий сюжет».
Надгробные надписи XX века по сравнению с XIX гораздо больше говорят о восприятии смерти другого, чем о другом, считает филолог Татьяна Царькова.
Это наблюдение можно отнести и к современности. «Ты больше не придешь домой с улыбкой и цветами»,— написано на могиле мужчины, умершего в 1999-м и похороненного на Северном кладбище. Пожалуй, личное переживание живых на эпитафиях XXI века выражено даже отчетливее. На современной могиле 17-летней девушки написано:
Увы, бессильна медицина
перед болезнью этих лет.
Борьба за жизнь для нас — кончина.
Для Бога — нет.
Бывает, близкие выбирают надгробным текстом собственные стихи (или прозу) либо стихи покойного, как на надгробии хирурга Ярослава Зайцева на Ново-Волковском кладбище. Стихотворение о жизненном пути занимает одну из трех створок монументального надгробия, на другой — слова поминальной молитвы. Таким образом, надгробный памятник отражает и статус, и род деятельности, и мировосприятие покойного.
А бывает, надгробные тексты даже создают иллюзию беседы. «Сегодня столетие твое. Мы — дети, внуки, правнуки, помним и любим тебя. 26.06.2016» — такой текст написали потомки женщины, родившейся в 1916-м и умершей в 2006-м, в ее юбилей. Текст размещен как дополнительная эпитафия на табличке на обороте плиты. Мужу этой женщины — отцу, деду и прадеду — в день его годовщины написан похожий текст на обороте надгробия. Получается непрерывный диалог всех поколений семьи с предками.
Еще один жанр — эпитафии–эпиграфы. Так, на Ново-Волковском кладбище есть могила ветерана Великой Отечественной войны с текстом: «Путь к Победе был долгим и трудным. Г. Жуков».
Эпитафии воинам продолжают античную традицию, реализацию которой можно увидеть в некрополях XVIII, XIX, XX веков. Не угасла она и сегодня. Такие надгробные тексты отличаются строгостью и торжественностью. Нередко на памятниках воинам пишут цитаты из стихов и песен военных лет, как, например, перефразированный куплет из «Застольной Волховского фронта» на надгробии ветерана на Северном кладбище:
Вспомним мы тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробивался болотами,
Горло ломая врагу.
Умышленно ли написано «ломая» вместо «сжимая», или текст наносили по памяти, не известно.
Иногда получается рапорт — сын написал на плите отца: «Дмитриев Виктор Дмитриевич, гвардии полковник, прошел две войны. 1919–2011. Защитнику Отчества. Спи спокойно, отец. Я сделал все, как ты хотел».
Виртуальная реальность
Тексты эпитафий, которые можно прочитать на кладбище, обретают и виртуальное воплощение: в интернете люди создают сайты памяти, в соцсетях есть специальные группы.
Если собственная фантазия подводит, но хочется написать текст особенный, а в каталогах не найти,— в помощь инструкция, заботливо составленная автором сайта «Памятники и надгробия».
Ресурс строго инструктирует, как писать эпитафию. Текст должен быть «проникновенным», серьезным и таким, «чтобы даже незнакомый человек, проходящий мимо памятника или надгробия, задумался о том, что написано». А еще ему надлежит быть «чувственным», то есть «вызывать эмоции», причем печальные. «Ни в коем случае не стоит злословить или высмеивать некоторые качества человека, которые назвать положительными никак нельзя. Даже если у умершего не было много добродетелей, лучше написать те, которые у него были, но никак не лгать и не приписывать ему несуществующие заслуги»,— предостерегает автор.
Сказано, может, и не слишком удачно, зато понятно. И эти прописные истины срабатывают в большинстве случаев, однако в последние годы табу на иронию или ерничество ослабевает. На Смоленском кладбище похоронен народный целитель Алексей Марченко, умерший в 2003-м. На надгробии он изображен во весь рост с бутылкой, надетой на указательный палец. А ниже текст: «Болезнь? Ну и хрен с ней! Институт звероводства вывел новую породу выхухолей, похухоли и нахухоли. Зверьки отличаются отношением к жизни…». В эпитафии — название книги, которую Марченко, ученик и соратник деятеля нетрадиционной медицины Мирзакарима Норбекова, писал перед смертью. Впрочем, такие эпатажные тексты скорее исключение.
Интернет убивает стихотворную эпитафию. По словам сотрудников ритуальных служб, в основном надгробные надписи в Москве и Петербурге заказывают женщины старшего возраста. Правда, предпочитают предложения из каталогов. В Сети широкий выбор «эпитафий для элитных и эксклюзивных памятников». При желании можно заказать и «эксклюзивный текст», но это редкость. Ритуальный ресурс «Помни всегда» предлагает подобную услугу по цене от 3000 рублей. Получается, смерть как творческий акт должна быть особенной, а это уже задача специально обученных людей. Александр Авдеев рассказал, что в глубинке в одном селе на дереве при входе на погост даже висит листочек с рекламой погребальной конторы, обещавшей вырезать требуемые эпитафии.
Председатель Ассоциации ритуальных организаций Ленинградской области «ПроЖИЗНЬ» Арслан Эльсалиев сравнил выбор эпитафии из каталога с поиском стихов из интернета ко Дню рождения. И рассказал, что в его практике встречались неожиданные примеры эпитафий. Так, девушка часто употребляла фразу: «VIP по-любому». И это написали на ее памятнике.
— Правил и норм нет,— рассказали в Московской ритуальной службе Ritual.ru.— Мат наносить не будем, но таких случаев в практике не было. Тексты, нарушающие общественное спокойствие или этические нормы, наносить не доводилось. Если поступит подобная просьба, попытаемся ненавязчиво отговорить, но нанесем на надгробие или плиту, если заказчик настаивает. На крест такого рода надписи наносить не будем — это кощунство. И наказуемо по нынешнему законодательству об оскорблении чувств верующих.
От Танатоса к Эросу
Порой современные надгробия изумляют витальным посылом. Скажем, могила пожилой женщины, умершей в 2015-м, оформлена на первый взгляд традиционно: «Упокой, Господи, во Царствии Твоем» — на лицевой стороне плиты. А на «тыльной» стороне — швейная машинка «Зингер» и фраза: «Все будет хорошо».
Или неожиданное приветствие на могиле похороненного на Богословском кладбище: «Здравствуйте, мои дорогие». А бывает и реклама: футболист «Зенита» с логотипом «Газпрома» получил такие посмертные слова на могильном памятнике:
Ты город зажигал голами.
И душу Питеру дарил.
Как жаль, что ты сейчас не с нами.
Горды мы тем, что с нами был.
Под именем и датами жизни покойного указано, от кого этот памятник: «Любимому мужу, папе, другу, футболисту, товарищу».
Современные эпитафии индивидуализируют умершего, а порой напоминают статус «ВКонтакте».
Мария Гаврильчик прожила всего 23 года. На ее надгробном кресте начертано: «Я самая счастливая женщина на свете». А на обороте: «Вечная светлая память самой замечательной принцессе».
Порой родственники стремятся в надгробном тексте выразить главное о покойном лаконично. Получается, например, так: «Любила жизнь и сад».
А вот надгробный памятник актеру Алексею Федотову обращает на себя внимание отнюдь не лаконизмом. С обеих сторон монумента — художественные тексты, цветное фото, автограф, православный крест, икона, знак зодиака. На лицевой стороне обелиска — фрагмент песни «Город золотой» на стихи Анри Волхонского, на «тыльной» — стихотворение «Не плачьте над могилою моей — меня там нет. Я не уснул в ней!», авторства американки Мери Фрайер. В русском переводе стихотворение звучит от лица мужчины, следовательно, умершего.
Если поискать, можно найти и эротические надгробные послания:
Твои нетроганные плечи,
Твои жемчужные глаза
Я целовал бы целый вечер,
Но ты сказала, что нельзя.
Ты добротой своей манила,
Своею девственностью жгла
И очень просто слово «милый»
Однажды ты произнесла.
И ты, и я терпели муки,
И боль терзала нас не раз.
Но где божественные руки
Твои, любимая, сейчас.
Эти стихи (орфография и пунктуация сохранены) написаны на надгробной плите не женщины, как может подумать прохожий, а мужчины, похороненного на Смоленском кладбище в 2009 году. Тут простор для догадок — возможно, именно женщина с «жемчужными глазами» и установила обелиск.
Среди текстов, выбитых на современных надгробных плитах петербургских кладбищ: японская лирика, стихи Пушкина, Гумилева, Цветаевой, Есенина, Омара Хайяма, перефразированные слова из стихотворения Ивана Тургенева «Утро туманное», стихи Евгения Долматовского, парафраз из «Мастера и Маргариты» Булгакова, строки из песен Владимира Леви, Игоря Талькова, Бориса Гребенщикова, парафраз стихов Юлии Друниной… Но это особенность городского кладбища, в провинции такой «художественный подход» к смерти невозможен, там все консервативнее.
В целом же, при всей своей консервативности, эпитафия не исчезает с надгробных плит и отражает приметы времени. Интонация мемориальных посланий медленно, но меняется, как меняются и сами кладбища: бетонные кресты соседствуют с гигантскими стелами с вмонтированными в них фото умерших во весь рост. Желание поразить, запечатлеть и самовыразиться порождает новые формы. Возможно, на кладбищах в недалеком будущем появятся голографические изображения покойных, а эпитафии голосом усопшего станет шептать неутомимый робот.
«Эпитафии отражают текущее состояние общества»
Кандидат исторических наук, научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАНАнна Соколова рассказала Ъ о современной обрядности
— Сегодня мы практически не видим смерти, в отличие от XIX и XX веков. Люди умирают где-то вдали от нас — в больнице или хосписе, — а если это происходит дома, их сразу же увозят в морг. Наши современники могут дожить до 30–40 лет и ни разу не увидеть мертвого, что ранее было невозможно. Кроме того, существенно снизилась смертность, в том числе и детская. Раньше детская смерть при всем трагизме этого события была делом обыденным: Бог дал — Бог взял.
Современный человек меньше готов к смерти и поэтому не может остановиться в своей скорби.
Сегодня детские могилы говорят о неготовности родителей смириться с потерей ребенка. Смерть для современного человека, скорее, вытесненная и непонятная история, от которой он отделен.
Значительная часть подданных Российской Империи были включены в православную традицию. Советская власть отделила Церковь от государства, произошел отказ от обязательной церковной обрядности, все акты гражданского состояния стали регулировать светские власти. Происходили попытки сформировать новую обрядность, не связанную с Церковью. XX век стал сложным периодом слома идеологии — и было непонятно, что писать на надгробии. Эпитафии отражают текущее состояние общества. Скажем, в 1920–1930-е было важно указать, что человек был членом ВКПб с такого-то года, а то, что он был любящим мужем, никого не волновало.
Поскольку в современной России нет сословий, следование определенному статусу менее формализовано, чем в XIX веке. В 1990-е наступил идейный вакуум — никто никого ни к чему не принуждал, как в советское время, но нового ритуала сформировано не было. А сегодня у людей есть запрос на то, чтобы ритуальные церемонии были подчинены некоему правилу, чтобы все было строго и «как положено». Это стремление и формирует новые жанры. Использование православных цитат считается хорошим тоном.
