Лучшая модель смерти – обморок. И название подходящее – омут, рок, мрак. Выныриваешь из него, как из небытия, и тут тебе в подарок радость рождения. Эпилептики, наверное, знают про смерть больше. Магомет, Цезарь, Достоевский… Страх перехода в другое состояние (нежелание ребенка идти спать) и страх небытия – разные вещи. Небытие уже было, до рождения, и оно, по сути, не страшно. Оно уже есть там, где нас нет и не будет. Где-нибудь в Новой Зеландии. В страхе смерти главная компонента – страх нового состояния, потери идентификации (как развод, отказ от курения, переезд). Эволюционный инстинкт сохранения статус-кво. Инициация воспринималась древними людьми как рождение и смерть. Смерть мальчика и рождение мужчины. Часто даже давалось новое имя. К смерти же относились прозаичнее: человек оставался «здесь», в племени, в виде духа предка и присутствовал в ритуалах и обрядах.
Главная причина страха, возможно, – непроработанность общественным сознанием, своеобразное табу на размышления и обсуждения этой темы, поскольку она считается мрачной, а мы все настроены на потребление удовольствий. Смерть удалена от нас, даже покойника стараются сделать похожим на живого, да еще молодого живого. Можно обсуждать войну, эпидемию и т.п., но не смерть, свою или своих близких. А тема, лишенная обсуждения, не может быть продумана.
Вообще, если бы похороны были веселым мероприятием, умирать было бы легче. Как было бы здорово, если бы собирались праздновать достижение финиша, конца пути. Если избавиться от стыда интимности, стыда авторства, то смерть – это презентация результата: «я при моих исходных способностях сделал все, что мог, то есть прожил так-то и так-то… Больше, лучше – не получилось. Могло быть и хуже». На похоронах можно не страдать, что жизнь кончилась, а радоваться, что она была.
Хорошо бы, конечно, если бы, как в древности, тело съели; из уважения и чтобы оно не досталось гниению – «неконтролируемому уходу в небытие». Ну этого не дождешься. Будут бесстыдно смотреть на беспомощного, еще и чужие придут. Вот этого можно избежать четким завещанием.
Начинаешь бояться смерти тогда, когда уже минимум на две трети умер. Прошла молодость и зрелость тоже. Выросли дети. Или, точнее, ушли куда-то маленькие дети и не вернулись, их не стало. Вместо них появились взрослые и часто неудобные родственники. Да еще новых приводят, «псевдородственников». Похоже, страх старости и смерти – это догоняющий, нестрашный страх: «страх после страшного события». Уже стар, уже большая часть жизни прошла…
Женщины боятся потерять сексуальную привлекательность. И тоже чаще тогда, когда уже потеряли. Наступило то, чего они опрометчиво (или правильно?) желали в молодости, – мужчины видят в них личность. Теперь этому видению не мешает стремление «затащить в постель». Так что нужно увидеть свободу старости. Ее никто не объявляет; наступает свобода, свобода от желания понравиться каждому встречному, свобода от давления будущего, его неопределенности, от ответственности.
Свободу часто трудно заметить. И нужна смелость ей воспользоваться. Научиться получать удовольствие от завершенности, отсутствия «долгов», обязательств. От всего того, что всю жизнь мешало наслаждаться настоящим. Прошлое – для памяти, будущее – воображение, настоящего имеем столько, сколько есть внимания. Старость наконец-то дает возможность направить луч внимания на то, что есть «сейчас и здесь».
По количеству событий жизнь – бесконечна. Это наша память – конечна. Каждый день с нами и внутри нас происходит очень многое. И где память об этом через год-два? На месте богов я бы наказывал нас за неблагодарность – «мы даем им столько всего, а они выбрасывают это из памяти и жалуются, что жизнь коротка». Жизнь фрактальна, каждый день – без дна, вглубь-вширь бесконечна. У нас не «линия жизни», а трубка жизни, и толщина этой трубки определяется культурой, полнотой понимания окружающего. Она должна увеличиваться с возрастом, с опытом, с умением видеть, а видение – это опыт и знания. Со старостью зрение падает, но видение может улучшаться.
И еще нужно попробовать точно понять – что страшит, что беспокоит. Отделить нормальные инстинкты самосохранения от страха, рожденного непонятным, непривычным для рассмотрения. Табуированность темы рождает странности поведения: человек надевает по два презерватива и после секса лихо перебегает дорогу в неположенном месте. Тогда как на дорогах гибнет больше, чем от СПИДа. И поскольку ныне общество не помогает сделать размышления о смерти обычными, включить их в размышления о жизни – нужно сделать это самому. Боязнь перемен – побочный родственник самоидентификации: я есть то, что меня окружает, и потому лучше его не менять. Противоположный полюс – попытка «заштриховать собой» как можно большую площадь, судорожная активность по «использованию времени».
Нужно сымитировать определенность. Чтобы не мешала временная неопределенность, я всегда представляю, что ЭТО случится через год (очень «свежит» восприятие и примиряет с происходящим). Были времена, когда помогало представлять срок в две недели. Следующий вопрос – как это будет? Это, на мой взгляд, самое сложное. Самоубийцы устают от этой неопределенности и убирают ее. Остальным можно воспринимать ее как вызов, к которому интересно готовиться, и постараться прилично проявиться, тем более что это последняя задачка в жизни. Подготовиться – завершить дела, дабы жизнь, по крайней мере самому, представлялась законченным произведением. Попробовать ярко представить, что ты бессмертен, и ощутить скучищу. Если ты один бессмертен, то переживешь всех близких – плохо. Если все бессмертны, новым людям «места» нет. Этот ужас легко понять, если представить, что живы все твои предки. Возникает куча вопросов: живы в каком возрасте, каком состоянии ума? Помнят всю свою жизнь? Если нет, то что такое живы?..
Поможет и погружение себя в континуум жизни – природа вокруг, ее вечность и т.д. Понимание себя частью целого. Иногда на природе приходит чувство согласия с неизбежным, почти даже «активного» согласия: «сейчас и здесь готов умереть». И это от восторга красотой или величием природы, хочется как-то закрепить с ней единство, союз... Может быть, это и есть бессмертие «не вширь, а внутрь», как космос бесконечен вширь, а каждая точка, атом, электрон – внутрь.
Страх смерти – это еще и страх стыда: «это все», все, что я скрывал, считал сокровенным, своим личным, теперь либо явно, либо исчезло безвозвратно. Аристократы придумали честь, чтобы не бояться смерти. Если самое дорогое – жизнь, то игра проиграна заранее, ее-то точно потеряешь. Если самое дорогое – честь, то самое дорогое можно сохранить. Отсюда и безрассудная храбрость и дуэли как способы без «лишних затрат» на длинную жизнь сохранить самое дорогое.
Мне лично хочется, чтобы меня никто не жалел и потому не плакал. А уж если плачут, то пусть знают, что это они на самом деле свою жизнь жалеют – плачут от необратимости времени и от трудности понять это. Куда легче представлять свою смерть по такому сценарию: на берегу океана собралось много людей вокруг костра, на вершине которого лежишь ты. Под торжественные (не печальные, а торжественные) звуки барабана все начинают танцевать и зажигается костер. И тогда все кричат: «Прощай, спасибо за компанию, что ты был с нами на этом празднике!» Что-нибудь в этом роде.
Михаил Лазарев. Об авторе: Михаил Иванович Лазарев – эссеист, основатель образовательных проектов.
