В июне по телевидению показали, как президент Путин пригласил в Кремль четырехлетнюю Веру Смольникову из Новосибирска. Год назад девочка перенесла пересадку сердца в Италии, целый год провела там на реабилитации. Правда, в сюжете не прозвучало, что Вера фактически стала последним ребенком из России, которому была сделана трансплантация на территории Евросоюза.
Пересадка донорских органов от граждан одной страны гражданам другой противоречит принципам ВОЗ, официально закрепленным так называемой Стамбульской декларацией. В России же до сих пор не регламентирован забор органов у погибших малышей и передача их тем детям, которых еще можно спасти. Вступивший в силу 1 января 2012 года обновленный закон «Об основах охраны здоровья граждан» лишь установил такую возможность — с письменного согласия родителей. Также в Минздраве разработан и вскоре будет вынесен на общественное обсуждение законопроект «О донорстве органов и их трансплантации». О том, даст ли новый закон надежду тем детям и взрослым, которые сегодня практически обречены, рассказал «МН» директор Федерального научного центра трансплантологии и искусственных органов имени Шумакова академик Сергей Готье.
— С какими чувствами вы смотрели сюжет про Веру Смольникову?
— Спасена детская жизнь, и это самое главное. С одной стороны, можно порадоваться, что наше правительство старается оказать помощь пациентам, которые по ряду причин не могут получить ее в России, с другой — на это затрачиваются колоссальные деньги, причем не только на само лечение, но и на пребывание за границей родных больного. Это огромный финансовый груз, который берет на себя Минздрав.
— Сколько стоила бы операция по трансплантации сердца, если бы ее сделали в России?
— 808 тыс. руб., включая восстановление и лекарства.
— Сообщалось, что на операцию в Италии Минздрав выделил 630 тыс. евро: 378 тыс. на саму операцию, остальное — на проживание в Италии матери Веры. В России на эти деньги можно было сделать примерно 30 трансплантаций, спасти 30 человек.
— Я являюсь членом комиссии по отправке за границу при Минздраве, и каждый раз возникают большие проблемы, связанные не только с оплатой такого лечения, но и с поиском клиники, которая взяла бы на себя ответственность, например, за пересадку органа иностранцу. Потому что от этого страдают их собственные больные, ожидающие трансплантаций. А мы, имея эту «форточку» и отправляя пациентов за рубеж, тормозим развитие донорства в собственной стране, оказываемся в беспомощном положении. Именно в отношении пересадки сердца и легких. Пересадки, например, печени и почки мы успешно делаем от живых родственных доноров. А вот если у ребенка заболевание сердца, несовместимое с жизнью, у нас в стране он обречен. Хотя закон не запрещает ни пересадку органов детям, ни донорство в каком-то определенном возрасте, у нас нет технической возможности для такого донорства. Потому что не существует обязательного протокола исследования, чтобы врач смог поставить ребенку диагноз «смерть мозга», нет четких ведомственных инструкций. Такой документ — дело детских реаниматологов и неврологов. Когда они придут к согласию, что после определенных тестов можно твердо говорить о смерти мозга, когда это будет закреплено приказом Минздрава, вот тогда появятся предпосылки к тому, что мы сможем пересаживать детские сердца. Сегодня мы отправляем таких пациентов за границу.
— У нас вообще количество трансплантаций на порядок меньше, чем в США и многих европейских странах. В чем главная причина — в нехватке квалифицированных врачей, оборудования, средств, в дефиците органов для пересадки?
— Финансы — второй вопрос. Главное, в обществе нет понимания необходимости посмертного донорства. Люди осознают проблемы больных, которым требуется пересадка жизненно важного органа, только когда заболевают сами. И вот тогда человек начинает спрашивать: как же так, в такой огромной стране, где столько денег, олигархов, дорогих машин, ему не могут пересадить почку? Дело не в деньгах, а в нехватке органов. А почему этот человек раньше об этом не задумывался — когда, не дай бог конечно, погиб от черепно-мозговой травмы кто-то из его родных, а он не разрешил врачам взять его органы для трансплантации. Кстати сказать, в некоторых европейских странах человек, выразивший несогласие с посмертным изъятием своих органов или запретивший использовать для пересадки органы родственников, сам лишается права на получение такой помощи.
— Президент на встрече с Верой и ее мамой сказал: для того чтобы такие операции были возможны в России, нужно совершенствовать законодательную базу. У нас, по словам президента, недоработаны стандарты, связанные с вопросами донорства. Новый министр здравоохранения Вероника Скворцова уже пообещала, что в ближайшее время будет принят новый закон «О донорстве органов и их трансплантации». Как в нем будет решаться эта самая больная проблема?
— В основе подхода к донорству органов в нем будет лежать тот же принцип, что и в действующем законе о трансплантации 1992 года, по которому мы работаем сегодня. Это «презумпция согласия». Если человек при жизни не отказался от того, что после смерти его органы могут использоваться для трансплантации, считается, что он согласен. О несогласии на изъятие органов у умершего могут заявить родственники. Этот принцип зафиксирован и в недавно принятом законе «Об основах охраны здоровья граждан в РФ». Причем если раньше не было никакого механизма фиксации прижизненного согласия или отказа, то теперь он появится. Это будет регистр, в котором будет отмечено волеизъявление человека. Механизм сейчас разрабатывается. Предстоит создать компьютерную базу, определить, кто будет иметь к ней доступ. Потому что эти сведения должны быть конфиденциальными. Прописаны и права родственников отказаться от изъятия органов у умершего.
— В большинстве стран Европы действует принцип «презумпции информированного согласия» — человек при жизни должен согласиться на донорство в случае своей смерти. Если такого согласия нет, медики должны обязательно получить разрешение у родственников умершего. Это принципиально другой подход. Вы тоже, как и разработчики закона, считаете, что наши граждане не готовы сделать осознанный выбор?
— Должен сказать, что все больше и больше цивилизованных стран, наоборот, переходят к презумпции согласия. А вот наши граждане, я убежден, просто обязаны делать осознанный выбор. В «Основах» и будущем законе подробно прописывается механизм прижизненного волеизъявления. «Основы» ввели «презумпцию информированного согласия» только для родителей при донорстве детей. Если у ребенка нет родителей, в случае смерти он не может стать донором. Это будет гарантией от злоупотреблений. Я это чисто умозрительно говорю, потому что, несмотря на грубые наезды на Минздрав и трансплантологов, на страшилки желтой прессы про продажу детей «на органы» их опекунами и детскими домами, таких случаев не было и до принятия этого закона.
— Может, нам стоит приглядеться к Европе, где миллионы граждан дают согласие на посмертное донорство и даже носят при себе карточки донора, как, например, канцлер Германии Ангела Меркель? Или изучить опыт Испании, где нет очередей на пересадку органов.
— Там тоже есть листы ожидания, но не такие, как у нас, где люди не доживают до пересадки. Испания — пример для всего мира. Хотелось бы на нее равняться. Для этого, например, необходимо, чтобы среди медиков появились транспланткоординаторы, люди с медицинским образованием, отвечающие за взаимодействие между центром трансплантации и лечебными учреждениями, врачи которых констатируют смерть пациентов. На них лежит вся работа по коммуникации, анализу листов ожидания, общению с родственниками, администрациями больниц, которые предоставляют возможность получить органы для спасения людей. Именно транспланткоординаторы обеспечили взлет трансплантации в Испании.
— В Испании католическая церковь признала органное донорство одним из наивысших проявлений братской любви и человеческой солидарности. 12 лет назад, когда в Риме проходила международная конференция трансплантологов, Папа Римский Иоанн Павел II подписал специальное послание, приветствуя пересадку органов для спасения человеческих жизней. А православная церковь, как вы однажды выразились, недостаточно участвует в этом деликатном вопросе. Какого участия вы ждете?
— К сожалению, я мало обсуждал это с представителями церкви. Основная проблема, насколько я понимаю, в отсутствии консолидированного мнения православной церкви по этому вопросу. Патриарх Кирилл провозгласил то, что в какой-то мере отражено в законе «Об основах охраны здоровья граждан в РФ», — что это богоугодное дело, в котором должны участвовать все. Естественно, все должно происходить с согласия людей. Вопрос в том, как это согласие получить. Ничто ведь не происходит вдруг. «Вдруг» развернулась только программа трансплантации в Белоруссии, после того как Александр Лукашенко проявил политическую волю и был принят закон, по которому непредоставление сведений о возможности взять органы для пересадки стало предметом прокурорского разбора. Теперь в Белоруссии избыток органов для трансплантации. Два минских трансплантационных центра не могут использовать все органы, они просто не в силах сделать такого количества операций. Недавно на международном конгрессе в Берлине коллеги спрашивали меня: неужели это действительно так? Да, это так. В Белоруссию теперь едут иностранцы, которым требуется трансплантация.
— А как же ваши западные коллеги относятся к инициативе белорусского батьки, которого даже на Олимпиаду в Лондон не пустили?
— А при чем здесь Олимпиада? Могу сказать, как относятся к тому, что сделал Лукашенко, российские трансплантологи. Они просто плачут от восторга. Не знаю, что делают администрации больниц в Белоруссии, но порядок там навели.
— У нас в стране вопрос о добровольном согласии на посмертное донорство, как вы сказали, еще долго не будет решен. Как вы считаете, дело в тотальном дефиците доверия — друг к другу, к власти, к медикам? Но ведь у вас в центре люди с готовностью ложатся на операционный стол, когда дело касается спасения их родных.
— Помните шуточную притчу про то, как умирает крестьянин. Бог спрашивает про его последнее желание, а тот просит, чтобы соседская корова, которая каждый день по 30 литров молока дает, сдохла. При том что российский народ по природе своей очень жертвенный. Я же вижу, как происходит родственное донорство — когда взрослые дети отдают родителям, например, половину своей печени. Это настоящий подвиг. Но когда речь заходит о «чужом дяде», все меняется. Нужно заниматься образованием людей. Образование — это и значит доверие. Обсуждать возможности трансплантологии нужно еще в школе. Рассказывать детям, что после смерти иногда органы людей используются, что если отказало сердце, это не значит, что человек должен умереть. Его можно спасти, пересадив ему донорское. Что согласие на посмертное донорство — акт любви к ближнему. И в семье должны говорить об этом. Что человек, погибший в ДТП, может спасти порой трех и даже пятерых человек. В конце 1980-х, когда мы обучались в испанских клиниках, я видел, как там работали с населением. Про каждую операцию, которая производилась то в Барселоне, то в Мадриде, то в Малаге, сообщали по телевидению, писали в газетах. По всему Мадриду стояли вагончики — это были пункты сдачи крови, потому что поначалу при таких операциях кровопотери были жуткие, нужна была кровь. Люди понимали, для чего они сдают кровь. Знали, что, например, в Барселоне в этот момент идет операция по пересадке сердца или печени.
— Несколько лет назад комиссия по отправке больных за границу рассматривала вопрос о направлении на операцию по трансплантации сердца 17-летней девушки. Но в итоге операцию ей сделали в России.
— Причем в нашем центре. В Америке ежегодно делается около двух тысяч таких операций, у нас — на порядок меньше. Владимир Путин недавно побывал в Белгороде, где мои коллеги рассказали ему, что уже около семи лет они пересаживают пациентам почку и печень. Но за это время сделано очень немного операций. Поразительно мало. Естественно, речь зашла о трансплантации сердца, к которой в Белгороде готовы — я, как главный трансплантолог Минздрава, еще несколько лет назад лично дал белгородским врачам разрешение проводить такие операции. Но где взять органы для пересадки? И вот буквально на днях в Белгороде при помощи кардиохирургов нашего центра наконец-то сделали первую трансплантацию сердца. А могли бы делать их уже несколько лет, если бы больницы региона участвовали в донорской программе, если бы все медицинское сообщество включилось в обеспечение больных органами для пересадки. Но этого у нас нет нигде, не только в Белгороде. И это не определено никакими законами и актами Минздрава. За рубежом врачи в любой клинике знают, что должны исполнить свой долг, вылечить больного, но если это не получается и больной все-таки умирает, они должны сделать все возможное, чтобы от него можно было взять максимальное количество органов. Только при таком подходе медиков есть шансы развивать трансплантологию.
— В чем же польза нового закона?
— Он даст населению возможность ощутить свое соучастие в процессе спасения людей с помощью пересадки органов. Понять, что донорство — это не убийство, а сохранение нации. Человек, которому пересадили жизненно важный орган, может не только радоваться жизни, работать. Многие наши пациентки после трансплантации почки, печени и даже сердца родили здоровых детей.
— Пока что в интернете пишут, что в нашей уголовной и мафиозной стране пересадки органов нежелательны.
— Пусть люди, которые так считают, придут в наш центр и посмотрят, как люди годами «плещутся» на диализе (процедура очищения крови на специальном аппарате, которую больным с почечной недостаточностью нужно проходить по четыре часа три раза в неделю. — «МН»).
— Однажды вы сказали, что люди у нас больше любят покойников, чем живых, которые могут стать покойниками в результате провала отношений между людьми. Вам не показалось, что сегодня, когда москвичи начали ходить на демонстрации, общественная атмосфера стала меняться к лучшему?
— Вот когда донорство у нас пойдет, тогда я скажу, что общественная атмосфера меняется. Потому что это самый тонкий индикатор отношения человека к человеку.
— То, что активизировались волонтеры, что после трагедии в Крымске люди бросали свои дела и мчались на помощь пострадавшим, разве не повод для оптимизма? Может, просто нужно больше объяснять населению, рассказывать, показывать? Как люди живут после трансплантации, чего достигли.
— Это необходимо, но этого мало. Должна быть политическая воля. Вот пример — когда в Новосибирске сменилась администрация, там сразу закончились и донорство, и трансплантация. По идее у нас в стране должны выполняться тысячи трансплантаций сердца, а мы выполняем сто. И в листе ожидания у нас на всю страну — десятки, а не тысячи человек. Люди с больным сердцем не доходят до трансплантационного центра, потому что их не досылают. То есть проблему трансплантации сердца надо начинать с кардиологии. Не с Чазовского центра, а с районной поликлиники. Мы в России находимся сегодня на таком техническом и профессиональном уровне, что можем поставить такие операции на поток. Дело за политическим решением.
— Это высокотехнологичный и очень дорогой вид медицинской помощи, ее оказывают только в государственных клиниках и за госсчет. Мы можем себе это позволить?
— Новый министр здравоохранения заявила, что и трансплантацию, и донорство нужно развивать по всей стране. Да, это большие затраты. Но они окупятся сохранением нации. Мы не можем ждать — нельзя наладить сначала кардиохирургию, стоматологию, а потом взяться за трансплантации. Мы и так занимались этим с того самого момента, как в 1965 году пересадили первую почку. Трансплантология может и должна продлевать жизнь очень многим людям. Она потому и является высокотехнологичной отраслью, что вмещает все наиболее передовые достижения медицины, техники, электроники. Она побуждает к развитию. Поэтому в ней заинтересовано все общество.
Трансплантация в России и мире
Ежегодно в мире выполняется около 100 тыс. трансплантаций органов и более 200 тыс. — тканей и клеток человека. Из них до 26 тыс. приходится на трансплантации почек, 8–10 тыс. — печени, 2,7–4,5 тыс. — сердца, 1,5 тыс. — легких, 1 тыс. — поджелудочной железы.
Лидером среди государств по количеству проводимых трансплантаций являются США: ежегодно американские врачи выполняют 17 тыс. пересадок почек, 6 тыс. — печени, 2 тыс. — сердца. В России ежегодно производится 100 трансплантаций сердца, 200 трансплантаций печени, 1000 трансплантаций почек, что в сотни раз ниже потребности в данных операциях.
Согласно исследованию американских экспертов, расчетная потребность количества трансплантаций органов на 1 млн населения в год составляет: почка — 74,5, сердце — 67,4, печень — 59,1, поджелудочная железа — 13,7, легкое — 13,7, комплекс «сердце–легкое» — 18,5.
