Известный петербургский философ, доцент кафедры социальной философии и философии истории СПбГУ Александр Секацкий стал частым гостем на Квартирниках в информационном агентстве «Росбалт». Очередная встреча была посвящена философии возраста. Ученый рассказал о старости с точки зрения метафизики и философии, рассмотрев ее как жизнь внутри жизни. «Петербургский авангард» предлагает своим читателям некоторые интересные тезисы выступления.
О стареющих червяках и эмбрионах
В разговоре о старости существует определенная ловушка, связанная с тем, что философия по большей части создавалась людьми в возрасте, можно сказать — старцами, которые зарезервировали за собой звание мудрых. Поэтому мы как бы оказываемся в плену цеховой солидарности: коль скоро старцы говорят о правилах жизни и о философии, то конечно они говорят отчасти и о себе. Старость представляется чем-то вроде освобождения от страстей, высшего пика жизненной умудренности.
Интересно, что старость, с точки зрения биологии, — это очень позднее достояние. Представить себе старую амебу или старого дождевого червя практически невозможно. Чем ближе мы подходим к вершине эволюции, тем большую роль играет старость. То же самое происходит и со смертью: индивидуальная смерть и старость нуждаются в объяснении, которое найти почти невозможно. Например, зачем эгоистичному гену, нашему генетическому набору эта странная команда — «построить организм»? Зачем организм в утробе матери идет путем эмбриогенеза. Этот процесс в биологии в некоторой степени является загадкой: зачем этот краткий конспект эволюции? На него тратятся месяцы утробного развития. Почему нельзя сразу произвести готовый организм? Пока ученые этого не знают.
Жизнь без присмотра
Феномен старости — загадочен, поскольку это жизнь, оставшаяся без присмотра природы, практически невидимая. Человеческое существо, выполнившее свою репродуктивную функцию, явно больше не пригодится природе. Однако это существо не умирает, а живет еще какое-то время само по себе, заполняя мир своими социальными смыслами и результатами своих размышлений. Хотя с точки зрения природы, чем дольше живет такое существо, тем абсурднее это существование.
Прелесть развалин
Наша эстетическая реакция предполагает особого рода отношение к следам времени, к прожитым годам, к старости. В этих следах таится какая-то удивительная притягательность, нуждающаяся в осмыслении. Например, современный исследователь и философ Сергей Лишаев написал в свое время книгу «Эстетика ветхого и бренного». В ней он систематизирует особого рода состояния, обладающие уникальной и необъяснимой эстетической притягательностью. Он пишет, в частности, что зеленые листочки на дереве, полные хищной жизни, не интересует нас по отдельности — они просто листва. А вот те листы, которые уже пожелтели, странным образом сохраняют свою индивидуальность и чем-то притягивают нас. Почему руины замка, полуразрушенная скамья, покосившееся крылечко, завалинка или разбитая телега в поле — то что брошено и осталось без присмотра природы и Бога — так сильно нас притягивает? Странным образом старость привлекает нас, и ясно, что в этом отчасти есть притягательность винтажных вещей. Они никогда не исчезнут из мира, как и руины.
Эстетическая свобода
В любом случае очевидно, что и вещи, и люди обретают в старости странную свободу жить в состоянии ненужности свыше, как будто бы тебя уже никто не видит. Это излишняя, избыточная жизнь, которая по каким-то причинам продолжается. В силу этого она абсолютно эстетически свободна. В таком контексте старость может продолжаться невероятно долго. Тут можно вспомнить фольклорное выражение про старость и стариков: «Все меня забыли, и даже — смерть».
Мы пока не знаем, что делать с существующей в мире ветхостью, и для чего она нужна. Но тот факт, что эстетическая реакция на нее существует, может быть, свидетельствует о том, что какие-то радикальные моменты в метафизике старости мы еще не до конца понимаем. Само это беспризорное существование может оказаться источником удивительных директив и даже инноваций.
Цивилизация Альцгеймера
В архаическом социуме существовала когорта старейшин, заведомо мудрейших и уважаемых. Но современная цивилизация Альцгеймера радикально изменила биологию старости из-за успехов медицины и технических революций. Благодаря этому очень многие люди стали доживать до преклонных лет. В условиях архаического социума они вряд ли смогли бы прожить так много. Если тысячелетия назад те, кто преодолел 70-летний рубеж, вне всякого сомнения могли рассматриваться как мудрейшие, то сегодня этот рубеж преодолевает кто угодно.
В современном мире фальсификация старости привела к тому, что численный состав старцев изменился радикально и катастрофически. Именно поэтому современную цивилизацию можно называть цивилизацией Альцгеймера. Подавляющее большинство обретает эту стадию жизни — старость — как вроде бы незаслуженно.
Старожилы и мутации
В архаическом социуме старейшины выполняли функцию универсальной цензуры. Их задача состояла в том, чтобы не допустить накопление помех в общественном опыте, поскольку каждый отдельный личный профессиональный и жизненный опыт может быть нечетким. Публично рассказывая о своих удачах и неудачах, взрослые члены племени могли повлиять на других. Для этого и существовали старцы, которые отбраковывали этот материал. Сегодня эту функцию несут мифические старожилы. Все же знают, что «старожилы не припомнят». Неважно, чего они не припомнят: главная их задача — не припомнить вообще ничего.
Инновации в архаическом социуме — очень ограниченны. Та же ситуация наблюдается и в мутациях. Социокод близок к биокоду — в том смысле, что подавляющее большинство мутаций являются вредными, а иногда и летальными. То же самое можно сказать о социальных инновациях, поэтому наши мудрые старцы должны их выбраковывать, обеспечивая чистоту трансляции совокупного опыта. Единственная возможность внедрить инновацию — это пробить память старцев. То есть выдать нечто такое, что даже старейшины не могли бы отвергнуть. Возможность пробить память старцев — это единственный способ пропустить подходящую мутацию, которая может способствовать техническому прогрессу.
Бунтующие юнцы и бесполезные философы
В силу возраста и функции универсальных цензоров, которые все запрещают, старцы несут и сдерживающую роль в развитии общества. Поэтому в какой-то момент восстание юнцов против геронтократии неизбежно. Старцы сбрасываются со своих позиций, и торжествует ювенильное господство.
Диалектика здесь очень хитра и многообразна. Тут можно вспомнить старцев Эллады, которые благодаря ювенильному господству получали возможность проводить свое свободное время произвольным образом, не выполняя никакой миссии. Именно поэтому возникло занятие рассуждениями и обменом мнениями — то есть занятие философией. Это странное времяпрепровождение старцев получило высокий статус. Невозможно переоценить ту роль, которую приобрела философия. Если бы им вдруг вздумалось ловить рыбу или играть в мяч, то у нас были бы другие ценности.
Полезная бесполезность
И тут обнаруживается, что это удивительное занятие философией и эстетика ветхого, бесполезного представляют собой важный сброс, который люди получают благодаря тому, что среди них сохраняются существа, оставшиеся без присмотра природы, выполнившие свою репродуктивную функцию, не замечаемые естественным отбором и Богом, но все-таки продолжающие существовать и заниматься вроде бы бесполезными вещами. Хорошо, если их существование не сводится к некому ворчанию, к тому, чтобы вмешиваться в дела молодых, а вместо этого сосредоточено на самодостаточном производстве речи и форм мироощущения. Именно в этом случае обнаруживается, что старость становится сама по себе произведением духа, не известно почему внедрившемся в мир. Возникает некая форма легитимации старости.
Тем не менее, всех интересует наличие хоть каких-то способов противодействия старости, борьбы с ней. Биологи сейчас говорят о том, что поскольку человеческий организм постоянно обновляется, то существуют специальные гены, которые передают команду «умри». Но есть еще один важный момент. За счет чего передается команда «умри»? Безусловно, она связана с каким-то моментом внутреннего метаболизма.
Бросить на полуслове
Например, простейшие организмы могут размножаться безостановочно, если их среда обитания будет постоянно обновляться. В противном случае их ожидает смерть. Антропологи середины ХХ века считают, что в психическом плане происходит похожий процесс. В частности, один из признаков старости — слишком большое накопление старых вещей, которые можно рассматривать как загрязнение среды обитания. Поэтому отказ от накопления старых вещей, воспоминаний и устоявшихся знаний может стать симулятором, обманом смерти и старения.
Не надо цепляться за одну единственную доставшуюся тебе жизнь, за опыт и знания, как за некий шедевр. Кто запретил жить несколько последовательных жизней? Кто запретил нам что-то бросить на полуслове и попробовать что-то еще? Величайшая вещь — навык ученичества, который позволяет в любом возрасте, в любой момент изучить что-то новое. Не теряя навыка ученичества, не теряя дерзости, мы можем открыть какую-то форму бытия заново.
Смертельная гипероперка
Старость, с одной стороны, обладает высокой оценкой, а с другой — у окружающих стариков людей возникает некая форма гиперопеки, которую можно определить как геронтоцид. Не успеет бабушка что-то предпринять, как ей уже помогут, все сделают заранее, уступят место. Эта форма гиперопеки на самом деле приводит к летальному исходу. То есть бабушке помогают, опекают ее, но она при этом идет к приговору о старости. В итоге именно эта опека становится причиной капитуляции организма. То ли дело старуха Шапокляк! Это — настоящий герой и пример для подражания!
В этом смысле интересна стратегия последователей даосской философии. Постепенно, по мере того, как человек обучается следовать дао, он все время остается в состоянии, в котором не демонстрирует никому своих немощей. Наоборот — всегда старается повернуться своей лучшей стороной, в том числе — к своим близким. А это достаточно сложно. Кроме того, даосы должны обладать искусством незаметного исчезновения, чтобы никто не видел его слишком немощным и старым.
