Как могло случиться, что опытнейший путешественник, десятки раз дёргавший смерть за усы, тихо скончался в самом расцвете сил?
Осенью 1888 года Россию потрясла весть о неожиданной и нелепой смерти Николая Михайловича Пржевальского, случившейся в самом начале его 5-й экспедиции в Центральную Азию. Экспедиции, которая, в случае удачи, должна была затмить собой все предшествовавшие предприятия этого неутомимого землепроходца и исследователя. Своему сводному брату Н.И. Топтыго, встречавшему его в Самарканде, сам Пржевальский говорил:"Теперь для нас только один маршрут – вперёд до Лхасы; через два года увидимся".
Заветная Лхаса была главной целью и стержневым устремлением великого исследователя в течение всех его предшествующих путешествий в дебри Азии. Понятно, какое значение придавал он своей пятой попытке достичь "запретного города", чувствуя приближение неминуемого – старости. Если бы экспедиция не оказалась последней – она бы всё равно могла оказаться… последней.
"Самая грустная будущность ожидает меня в старости. – говорил он своему ученику и спутнику Всеволоду Роборовскому. – С завистью смотрю я на тебя с Козловым, – вот бы мне ваши лета, я бы всё отдал". Тревожные предчувствия терзали Пржевальского. Правда, о том, насколько обоснована тревога – никто серьёзно не думал. Каждое начало каждой настоящей экспедиции переполнено таким беспокойством и волнением. Уж кому, как не ему, была известна нервозность этого момента.
Однако на сей раз Пятая Центрально-Азиатская экспедиция Пржевальского так и не вышла за пределы Российской Империи. (Позже её довершили ученики под руководством ещё одного масштабного исследователя Центральной Азии в чине генерала – Михаила Васильевича Певцова, но не полностью, до Лхасы так и не добрались). Пржевальский скоропостижно умер от нелепой болезни ещё в Семиречье.
Роковые события, послужившие началом трагической развязки, случились где-то на границах современного Казахстана и Кыргызстана, а свой вечный покой вечный странник нашёл на высоком берегу Иссык-Куля, недалеко от города Каракола. Он сам завещал в последние часы своей беспокойной жизни, предчувствуя неминуемое: "Похороните меня непременно на Иссык-Куле, на красивом берегу. Надпись сделайте простую: "Путешественник Пржевальский". Положите в гроб в моей экспедиционной одежде".
Впечатление от смерти Пржевальского сравнимо с тем шоком, который в следующий раз страна испытает спустя сто лет, в день гибели Гагарина. Неудивительно: фигуры – сопоставимого масштаба.
"Смерть скосила одного из великих людей XIX века. 20 октября, в городе Караколе, Семиреченской области, на 50-м году жизни скончался Николай Михайлович Пржевальский. Весть о том, что его не стало, прочли, без сомнения, не только те, кто знал настоящую цену научному делу покойного, но и вся грамотная Русь", – так писал в некрологе, открывающем мемориальный сборник Императорского Русского Географического общества, знаменитый востоковед Иван Минаев.
Шокирующее известие порождало у всех один неизменный вопрос – как? Как могло случиться, что опытнейший путешественник, десятки раз дёргавший смерть за усы в заоблачных дебрях Тибета и раскалённых пустынях Монголии, тихо скончался в самом расцвете сил в самом неподходящем месте?
Подробнее на причинах смерти Пржевальского остановился великий вице-председатель ИРГО Пётр Семёнов (тогда ещё не Тян-Шанский) в речи на чрезвычайном собрании 9 ноября 1888 года:
"Тяжкая болезнь в пять дней унесла в могилу этого мощного телом и духом русского богатыря, память о котором долго будет жить в легендарных почти рассказах полудиких племён Нагорной Азии. Схватил он, по-видимому, тифозную горячку ещё при проезде своём через Пишпек, где, разгорячившись на охоте, выпил холодной воды из источника и продрог на холодном ветру в отсыревшей одежде".
О том, что конкретно приключилось на той злосчастной охоте, подробнее поведал верный спутник Николая Михайловича, В. Роборовский в письме генерал-лейтенанту Ф.А. Фельдману, отправленном сразу после печального события, 24 октября 1888 года:
"Спешу несколько подробнее сообщить вам о несчастии, постигшем экспедицию. Дело было так:
4-го октября приехали мы с Николаем Михайловичем в Пишпек из Верного, куда ездили вдвоём за серебром и по другим делам. Не доезжая одной станции до Пишпека, дорогою видели массу фазанов, которые искусили Николая Михайловича отправиться 5-го числа на охоту. Охота была удачная по числу убитой дичи (Николай Михайлович убил 16 фазанов), но несчастная по последствиям.
Уже совсем вечером Николай Михайлович пришёл усталый и вспотевший на станцию, напился холодной воды и лёг спать. Утром, перед отъездом домой (т.е. на бивак в Пишпек) мы снова поохотились".
"Одна станция до Пишпека" – это почтовая станция Константиновская, в 17 вёрстах от Пишпека, на правом берегу реки Чу. В том месте позже появилось село Георгиевка, знакомое всем казахстанцам, отправляющимся к берегам Иссык-Куля. Таким образом, начало трагической развязке великолепной жизни Пржевальского было положено в фазаньих тугаях реки Чу, возможно – на территории нынешнего Казахстана.
"Следующий день Николай Михайлович почти весь провёл на охоте; было настолько жарко, что китель и бельё сделались совершенно мокрыми от пота", – сообщает другой источник.
Недомогание почувствовалось по дороге в Каракол, куда путешественник прибыл 10 октября. Здесь Пржевальский слёг окончательно: "По объяснению докторов, у Николай Михайловича был брюшной тиф…"
И всё же уяснить истинную причину смерти из полуофициального письма Роборовского сложно. Брюшной тиф – болезнь достаточно распространённая в те времена. И достаточно заразная. Но каким образом единственным заболевшим и единственной жертвой его стал один только Пржевальский?
Настоящие причины раскрывает другой спутник Николая Михайловича – Пётр Козлов (ещё один из "плеяды великих") в книге, посвящённой жизни и деятельности своего учителя ("В азиатских просторах"):
"…Он встретил массу фазанов и на следующий день отправился с Роборовским поохотиться за этими красивыми пернатыми. Эта поездка вышла роковой: охотясь в камышах, Николай Михайлович несколько раз пил сырую воду как раз в тех местах, где незадолго до этого жили киргизы, повально страдавшие тифом. Мы долгое время не хотели верить, чтоб Пржевальский мог позволить себе делать то, чего не позволял нам, в данном случае – никогда не пить некипячёную воду, а сам… сам пил и сам признался в этом".
Неужели вот так, прозаично и нелепо, может закончится даже такая целеустремлённая и неординарная жизнь? Вопрос мучил современников. Вопрос волнует всех почитателей великого Пржевальского и поныне. Наверное, он беспокоил и Антона Павловича Чехова, которому принадлежат следующие "оправдательные" фразы:
"Понятно, чего ради Пржевальский провёл свои лучшие годы в Центральной Азии, понятен смысл тех опасностей и лишений, каким он подвергал себя, понятен весь ужас его смерти вдали от родины и его предсмертное желание продолжать своё дело после смерти: оживлять своей могилою пустыню. Читая его биографию, никто не спросит: зачем? почему? какой тут смысл? Но всякий скажет: он прав".
Использованы иллюстрации из изданий XIX века.
