Крематории России. Первый московский крематорий.

После установления советской власти и резкого притока в город иногороднего населения Москва сразу же столкнулась с проблемой захоронения тысяч умерших. В Европе уже действовало несколько крематориев. Этот опыт показался привлекательным. Кремация обрела легальный статус в городе, да и во всей православной России благодаря декрету Совнаркома РСФСР «О кладбищах и похоронах» от 7 декабря 1918 г. Не успели еще высохнуть чернила под пером Ленина, как начались поиски подходящего места для крематория. Однако сложные события в стране прервали работу над внедрением идеи. Вернулись к ней лишь после окончания Гражданской войны. 

Пока обсуждались различные нюансы вопроса кремации, комендант Кремля, бывший матрос П. Мальков использовал идею еще до подписания декрета. Как известно, 30 августа 1918 г. Ф. Каплан (или женщина, выдававшая себя за нее) ранила вождя мирового пролетариата В. Ленина. Без суда и при минимальном расследовании ВЧК признала ее виновной и приговорила к расстрелу. Приговор исполнил Мальков. Выстрелом в затылок он убил женщину, затем с помощью известного пролетарского поэта Д. Бедного засунул тело в железную бочку, облил керосином и сжег. Получилось не очень гигиенично, но исполнители не отличались брезгливостью. 

Строить крематорий времени не было. Всесоюзный староста М. Калинин писал зампреду Моссовета: «Тов. Рогов! Больше ждать нельзя. Необходим, и как можно скорее, крематорий; боюсь, что умру раньше, чем вы его сделаете!» А посему решили приспособить под крематорий... церковь. Москомхоз провёл конкурс на проект такого приспособления. Главным условием была поставлена задача так изуродовать храм, чтобы он не был виден в крематории. Печальный выбор пал на недавно возведённую церковь св. Серафима Саровского и Анны Кашинской в Донском монастыре. Победил проект архитектора Д. Осипова. Непосредственной переделкой храма в крематорий руководил ученик скульптора Щусева Н. Тамонькин. Вместо купола установили прямоугольную башню-фонарь. В центре храма был устроен провал под пол... Кто-то назвал это «преисподней» с «адским огнём»... 

Печи и всю техническую начинку заказали в Германии у фирмы «Топф» (Topf – «горшок»). В начале 1926 г. в Москву приехали немецкие инженеры, спустя год начались пробные кремации. Известно, что первый крематорий в Москве заработал 12 января 1927 г. В этот день там кремировали рабочего мытищинской водокачки Ф. Соловьева, коммуниста, специально завещавшего похоронить себя самым передовым способом. А для тех, кто опасался последовать его примеру, предназначались десятки рекламных статей о кремации, публиковавшихся на протяжении 1927 года во всех крупнейших газетах и журналах страны. 

Еще в январе 1925 г. в музее МКХ (Московского коммунального хозяйства) была открыта выставка, на которой посетители могли увидеть модели и фотографии крематориев, печей, познакомиться с последними достижениями в этой области. Здесь же шла активная запись в Общество содействия кремации. Конечно, у всей этой кампании были не «благоустроительные» мотивы, а идеологические. Главной задачей была борьба против православной церкви, и власть старалась любой ценой лишить ее материальной и денежной подпитки. С этого же времени, кстати, начался и массовый снос храмов («по желанию трудящихся» или «как мешающих уличному движению»). Для подготовки общественного мнения в МКХ собирали письма членов правительства, ученых, писателей и даже представителей религиозного культа (так называемой «живой церкви», созданной советской властью). 

Кремационное движение в советской культуре начала XX века, вслед за европейской, пошло по пути замещения культовых памятников: колумбарии должны были заместить кладбища, а крематории — занять место церквей. В Петрограде крематорий предполагали построить сначала в Александро-Невской лавре, а в Москве под крематорий перестроили церковь Серафима Саровского и Анны Кашинской. При этом в верхнем храме, в честь Серафима Саровского, работал ритуальный зал; в нижнем, в честь благоверной княгини Анны, стояли немецкие кремационные печи. Из московской лютеранской церкви святого Михаила (ее закрыли в 1928?г.) был изъят орган и установлен в ритуальном зале. И только в 1996 году постановлением правительства Москвы его вновь передали лютеранскому приходу св. Петра и Павла в Старосадском переулке. По словам пастора, от жирной копоти его очищали очень долго... 

Новый вид похорон был немедленно объявлен самым передовым. Молодежь двадцатых годов не боялась смерти и не верила в загробную жизнь. Пропагандистская шумиха была поднята на небывалую высоту. «Правда» писала: «Выбирайте сами, что вам по душе – разлагающийся мертвец, несущий страшную заразу, или труп, который в огнеупорной камере при температуре 1000 градусов через два часа превращается в несколько фунтов безукоризненно чистого пепла». 

К слову, еще в 1919 году была опубликована статья Л. Троцкого, в которой предлагалось лидерам революции подать пример и завещать свои трупы сжечь. 

«Первый советский офицер» и универсальный специалист по всем вопросам К. Ворошилов заявил, что «принадлежит к сторонникам кремации, и не только потому, что считает быстрое сжигание трупов более современным и культурным способом их уничтожения. Вследствие роста наших городов кладбища давно уже стали занимать чуть ли не центральное положение в городе, препятствуя жилищному строительству». 

Всецело и безоговорочно поддержал идею кремации и Д. Курский, нарком юстиции и первый советский генпрокурор: «Считаю весьма желательным открытие крематория в Москве в ближайшее время». Главный советский врач Н. Семашко разъяснил пользу нового дела: «Кремация устраняет много угроз здоровью населения. За последние 100 лет в Москве было закопано в землю около 4 млн. трупов людей. Можно представить себе, какое количество разлагающихся веществ отравляет почву. Кремация дорога тем, что она разрушает вековые предрассудки. Кремация, наконец, дорога тем, что борется с заразой, оздоровляя население». Главный советский историк М. Покровский тоже был решителен: «Захоронение в земле есть самый варварский способ погребения. От него надо отрешиться, тем более что экономические и гигиенические мотивы говорят в пользу кремации». 

«Рабочий класс, как передовой, призванный к переустройству старого общества, в деле сжигания умерших также будет в числе первых клиентов крематория и потащит за собой остальных», – писал И. Дрожжин, председатель профсоюза коммунальников. (Ж. «Коммунальное хозяйство», 1927 г.). 

Из путеводителя Н. Шебуева «Москва безбожная» 1930 г.: «Донской монастырь является пионером в части кремации в СССР. Трупосжигание существовало у таких культурных народов, как римляне, греки, евреи, японцы, но было привилегией богатых и знатных... Лишь в СССР кремация так дешева, что доступна всем... Для полного сжигания человеческого трупа и получения белых, чистых, обезвреженных, легко распадающихся в порошок костей и пепла необходима температура в 860-1100 градусов Цельсия и 75 минут времени. Московский крематорий за рабочий день может совершить 18 сожжений. Какое облегчение для Москвы!» 

«Кремация, – говорится в первом издании «Большой советской энциклопедии» 1937 г., – является наилучшим способом погребения, к тому же в полной мере удовлетворяющим чувствам эстетики и уважения к умершему». 

На территории России первый крематорий был построен ещё до 1917 года, во Владивостоке, с использованием печи японского производства, вероятно, для кремации граждан Японской империи (во Владивостоке в те годы проживало немало выходцев из Нагасаки). Однако кремация в России не получила широкого распространения, в основном, из-за приверженности народа к веками сложившимся православным традициям погребения, предписывающим предавать тело земле. Лишь в начале XX века, по мере роста революционных настроений и влияния атеистических идей, появились первые кружки приверженцев кремации. Во время Гражданской войны началось строительство первого крематория в Петрограде, завершённое в 1920 году. Крематорий был открыт в здании бывших бань на Васильевском острове, 14-я линия, дом 95-97. Основу его составляла одна английская кремационная печь. Крематорий использовался исключительно для сжигания невостребованных и неопознанных тел. 

Сохранился акт о первой в истории советской России кремации, подписанный председателем Постоянной комиссии по постройке 1-го Государственного крематория и морга, управляющим делами отдела управления Петрогубисполкома Б. Каплуном и другими лицами, присутствовавшими при этом мероприятии. В акте, в частности, записано: «14 декабря 1920 г. мы, нижеподписавшиеся, произвели первое опытное сожжение трупа красноармейца Малышева, 19 лет, в кремационной печи в здании 1-го Государственного Крематория – В. О., 14 линия, д. 95/97. Тело задвинуто в печь в 0 час. 30 мин., причем температура печи в этот момент равнялась в среднем 800 Ц при действии левого регенератора. Гроб вспыхнул в момент задвигания его в камеру сожжения и развалился через 4 минуты после введения его туда…»

Печь проработала недолго, с 14 декабря 1920 по 21 февраля 1921, и была остановлена «за отсутствием дров». За этот промежуток времени в ней было сожжено 379 тел, большую часть из которых предали сжиганию в административном порядке, а 16 – по желанию родных или согласно завещанию. 

Первым «настоящим огненным погребением» в московском крематории считается 12 января 1927 г. В этот день сожгли рабочего мытищинской водокачки Ф. Соловьева. Перед смертью он завещал сжечь себя в крематории. Но поскольку режим опытной отладки печи еще не закончился, родственникам поначалу отказали. Пришлось пробиваться наверх, привлекать партийные органы, и просьбу заслуженного человека все-таки уважили. 

Насколько почетной в СССР считалась кремация, видно и из следующего факта. Спустя неделю произошла катастрофа на Северной железной дороге – погибло много людей. В МКХ поступило несколько заявлений о сожжении погибших, но всем решительно отказали. Тем временем шли опытные сжигания, где использовали трупы бродяг и тому подобный «контингент». 

После окончательной отделки и сжигания двух десятков трупов 24 августа состоялась «первая кремация, выполненная во вполне нормальных условиях». Сожгли труп американского журналиста Вальтера Виффена. На следующий день урна с прахом была доставлена на Центральный аэродром (на Ходынском поле). Но не для того, чтобы отправить прах на родину. В. Виффен, корреспондент агентства «Ассошэйтед Пресс», жил в России с 1914 г., сроднился с нашей страной и завещал, чтобы его прах развеяли в московском небе. Самолет, убранный траурными лентами, под управлением летчика Боженка, оторвался от земли и полетел по направлению к Ваганьковскому кладбищу. На высоте около 1000 метров самолет сделал 5 больших кругов над кладбищем. В это время и был развеян прах. Кстати, этот случай был уникальным - такие похороны произошли второй раз в мировой практике. В первый в воздухе развеяли прах погибшего американского летчика. 

Хотя сжигание пошло полным ходом, эксплуатационников не устраивала вентиляционная система крематория. Опять вызвали немцев, которые за месяц устранили неполадки. К 24 сентября сожгли 67 трупов. Торжественное открытие московского крематория хотели приурочить к 10-й годовщине Октябрьской революции. Но некоторые товарищи из Политбюро сообразили, что подарок к годовщине получится слишком специфичным и с двусмысленным намеком. Поэтому открытие состоялось (без особой помпезности) 6 октября 1927 г. Именно в этот день, в 11 часов утра, «было проведено первое сожжение, носящее не опытный характер». Прибыли лишь чиновники из МКХ, которым показали процесс. Гроб установили на небольшой помост среди зала, потом он начал медленно опускаться вниз на тележку. На крышку положили небольшую керамическую тарелочку с порядковым номером покойника. После кремации этот номер должен был засвидетельствовать подлинность праха. Гроб на тележке медленно двинулся к автоматически открывающимся дверцам печи. В топке видно нестерпимо белое бушующее пламя. Занялась дальняя часть гроба. Весь процесс длился около полутора часов. Собственно тело сгорало за полчаса, а кости тлели долго. Вначале думали, что крематорий из-за небольшой мощности печей не сможет «удовлетворить всех желающих». Но спустя несколько дней после открытия поступление трупов почти прекратилось. Причиной, как выяснилось, послужил нелепый слух о том, что покойники при сожжении чуть ли не физзарядку делают: у них дергаются руки и ноги, и они корчатся, словно в предсмертных мучениях. Пришлось опять обращаться к помощи газет, которые опубликовали следующее сообщение: «В крематории опровергают довольно распространенную легенду, что при сожжении труп-де вскакивает от рефлекторного сокращения мышц. Ничего подобного не происходит. Рефлекторное сокращение мышц незаметно, поэтому нет надобности перерезать сухожилия покойникам». 

И все же первое время крематорий часто простаивал (советские граждане предпочитали хоронить по старинке — в землю). Но с началом 1930-х, т.е. с началом массовых репрессий, дело пошло – в столице заработал настоящий конвейер смерти. 

Пепел – все, что оставалось от тысяч «врагов народа», сваливался в братские могилы – траншеи с циничной табличкой «могила невостребованных прахов». Таких общих могил три. Тела расстрелянных из подвалов Лубянки, из Лефортова и некоторых других мест Москвы и ближнего Подмосковья, где «приговоры приводились в исполнение», под покровом темноты привозили в крытых грузовиках на Донское кладбище. Трубы крематория коптили черным дымом ночи напролет. Эти тайные операции длились вплоть до 1953-го. 

На территории нового Донского кладбища покоится прах полководцев Блюхера, Егорова, Тухачевского, Уборевича, Якира, Косарева, Косиора, Постышева, Рютина, журналиста Кольцова, режиссера Мейерхольда... В глубине кладбища, на перекрестке двух дорожек, стоит обелиск в память о жертвах репрессий, а вокруг него – десятки табличек с их именами. 

Точное количество сожженных и захороненных в общих могилах на новом Донском кладбище неизвестно. Одних только солдат Великой Отечественной, умерших в госпиталях, здесь кремировали и похоронили в братской могиле более 15 тысяч. По сохранившимся учетным документам, в период с 1937 по 1941 год в печах крематория было «утилизировано» около 4500 тел расстрелянных. Итоговое же число может достигать, по мнению некоторых исследователей из общества «Мемориал», 13 тысяч. Потом наступило время забвения. И до 1991 года, когда этим местом занялись люди из «Мемориала», здесь была свалка, куда с кладбища вытаскивали опавшую листву, мусор, старые венки. 

За годы работы Донского крематория через него прошли десятки тысяч тел. Он и был долгое время единственным активно действующим крематорием в стране. Именно в нём кремировали многих деятелей КПСС для последующего захоронения в колумбарии, построенном на территории монастыря, или в Кремлёвской стене. 

Главным из нескольких колумбариев считается само здание бывшего крематория. Здесь по всем стенам устроены ниши, в которых стоят урны с прахом революционеров и военных, крупных ученых и деятелей культуры, политкаторжан и участников революции 1905-го. Причем не только большевиков, но и членов других социалистических партий, которых в начале 30-х хоронили еще по-человечески. Здесь покоится даже совсем «экзотический» революционер — участник Парижской коммуны Гюстав Инар (1847-1935). 

Некоторое время в этом зале находилась урна с прахом В. Маяковского, но затем ее перенесли на Новодевичье кладбище. А в 1934-м здесь кремировали и похоронили в стене автора проекта первого московского крематория – Д. Осипова. 

Крематорий в Донском монастыре закрыли в 1972 году, но закрыли для простых смертных. Для тех, кто оказался «равнее» других, он продолжал работать до 1982 года, когда печи окончательно вышли из строя. Еще долгое время здесь проводили торжественно-траурный церемониал, а само сожжение проходило в Николо-Архангельском, или Хованском крематории. Сегодня над церковью восстановлен пирамидальный купол с крестом: в храме Серафима Саровского и Анны Кашинской возобновлено богослужение. 

В качестве послесловия можно сказать, без политических сносок, что история первого московского крематория не только интересна, но и в чем-то поучительна. Ведь по сути это была государственная программа для решения проблем крупного города. В нынешней России таких мегаполисов все больше. Число крематориев также растет. Как бы кто ни считал, жизнь сама вносит коррективы в систему и культуру погребения. Нет сомнения, исторический опыт может быть полезен.