Накануне Октябрьской революции в Петрограде 90% всех случаев смерти сопровождались религиозными обрядами и захоронением на кладбище. В 1909 г. специально созданная при Святейшем Синоде комиссия составила «Заметку о сожигании трупов с православной церковной точки зрения», в которой указывалось, что «самым естественным способом погребения признается предание трупов земле… предание тела близкого не земле, а огню представляется по меньшей мере как своеволие, противное воли Божией и дело кощунственное». Изъяв декретами от 17-18 декабря 1917 г. регистрацию актов смерти из ведения Церкви, Совнарком попытался взять под свой контроль и весь обряд похорон. Отпевание усопших стало разрешаться только при получении удостоверений о регистрации смерти в местных органах советской власти. Но наиболее радикальным средством вождям революции представлялась замена традиционного погребения тела его сжиганием. Согласно наблюдениям В. Паперного, в системе ранних большевистских ценностей с характерным для нее культом разрушения, огонь и сжигание имели особое место. Крематорий «постоянно противопоставляется кладбищу. Слово «кладбище» употребляется с негативным значением».[1]
В советской печати пропаганда нового обряда похорон развернулась с весны 1918 г., в связи с чем канцелярия Поместного Собора Русской Православной Церкви 3 апреля обращалась в канцелярию Священного Синода с просьбой прислать материалы трудов синодальной комиссии 1909 г. В северной столице уже в 1918 г. разрабатывался вопрос устройства временного крематория в одном из зданий Патронного завода на Выборгской стороне, в это время служившим в Комиссариате городского хозяйства инженером Н.И. Епишкиным был составлен эскизный проект с использованием печей фирмы Германсена. В начале 1919 г. В. Ленин лично подписал декрет о допустимости и даже предпочтительности кремации покойников. В это же время Л. Троцкий опубликовал статью, в которой предлагал лидерам революции подать пример и завещать сжечь свои трупы. Большевистские руководители исходили из того, что традиционный обряд похорон, принятый у русского народа, связан с культовыми действиями Православной Церкви и поэтому должен быть изменен. 30 января 1919 г. нарком здравоохранения Семашко подписал «Санитарные правила об устройстве кладбищ и крематориев и о погребении умерших», в которых говорилось, что «сожжение мертвых тел производится в крематориях, устраиваемых с особого каждый раз разрешения Народного комиссариата здравоохранения». В 1920 г. журнал «Революция и церковь» объявил конкурс на проект первого в республике крематория под лозунгом: «Крематорий – кафедра безбожия».[2]
Но в Петрограде к тому времени подобный конкурс уже состоялся. Власти «колыбели революции» воспринимали сооружение крематория как символический акт уничтожения прежней нормы захоронения, установления социального равенства и открытый вызов Церкви. Об этом в частности говорилось в докладной записке архитектора С. Грузенберга в Комиссариат здравоохранения от 2 января 1919 г. Погребение трупов в ней называлось анахронизмом, так как «…кладбища подчинены религиозным организациям и культам, что противоречит современной идее свободы совести». Преимущества же кремации якобы заключаются в том, что «уравниваются классы населения, в смысле равного для всех эстетического способа и места погребения», происходит «уничтожение векового предрассудка, тормозящего естественное стремление культурного человека» и т.п. Впрочем, для обоснования необходимости постройки приводились и рациональные доводы. Так на совещании, созванном 23 января 1919 г. Комиссариатом внутренних дел в связи с проведением в жизнь декрета Совнаркома о похоронах и кладбищах, заведующий городского санитарного подотдела Кашкадамов, отметив недостаток свободной земли для кладбищ, заявил, что «одним из действительных средств, могущих быстро и значительно облегчить существующее положение вещей, нужно считать введение в практику сжигание трупов в крематориях… Если же принять во внимание, что крематорий может быть построен в самом городе, то и расходы по погребению умерших в значительной степени сократятся».[3]
26 января 1919 г. Совет комиссаров Союза коммун Северной области принял декрет, подписанный Г.Е. Зиновьевым и в качестве комиссара городского хозяйства М.И. Калининым, об учреждении при Комиссариате внутренних дел комиссии по составлению проектов и ведении построек «Государственных крематориев, в первую очередь в Петрограде, а затем и в других местностях Северной области». Комиссии предоставлялся срок до 1 апреля для детальной разработки проекта крематория в Петрограде и выбора места постройки, после чего предписывалось приступить к началу строительных работ. 19 февраля была создана «Постоянная комиссия по постройке Первого государственного крематория и морга в Петрограде». В нее вошли пять членов: профессор С. Баниге от Совнархоза, инженеры В. Малейн и В. Бекташев от Комиссариата внутренних дел, доктор С. Каменцер от Комиссариата здравоохранения и инженер Н. Мухин от Комгорхоза. Председателем комиссии был назначен член коллегии Комиссариата внутренних дел Б.Г. Каплун – двоюродный брат уже убитого к тому времени председателя Петроградской ЧК М.С. Урицкого.[4]
Известный художник Ю.П. Анненков вспоминал: «Чрезвычайное увеличение смертности петербургских граждан благодаря голоду, всякого рода эпидемиям и отсутствию лекарственных средств, а также недостаточное количество гробов, выдаваемых тогда напрокат похоронным отделом Петросовета, навело Каплуна на мысль построить первый в России крематорий. Это показалось ему чрезвычайно своевременным и прогрессивным. Каплун даже попросил меня нарисовать обложку для «рекламной брошюры», что я и сделал. В этом веселом «проспекте» приводились временные правила о порядке сожжения трупов в «Петроградском городском крематориуме» и торжественно объявлялось, что сожженным имеет право быть каждый умерший гражданин».[5] Анненков оказался не единственным художником, привлеченным для популяризации идеи кремации. Сохранившаяся в архиве эмблема крематория – сидящий на дымящемся черепе ворон, очень напоминает творческую манеру И.Я. Билибина.
21 марта комиссия утвердила архитектурную программу конкурса на лучший проект крематория. Здание предусматривалось двухэтажным с несколькими залами для «совершения обрядов» и даже с 2-3 комнатами для священнослужителей и комнатой для певчих. Комиссия отказалась от предложения построить сначала небольшие временные трупосжигательные станции и считала необходимым сразу воздвигнуть «грандиозный крематорий-храм» с «роскошной архитектурной обработкой», чтобы внешним видом воплощенной идеи «содействовать созданию в массах необходимого духовного настроения». Сроком предоставления проектов называлось 1 июня, и уже к 21 июня планировалось выплатить победителям пять премий от 5 до 15 тыс. рублей. Их значительный размер должен был обеспечить привлечение лучших архитекторов.
В начале апреля был объявлен еще один – «технический конкурс на составление проекта печи для сжигания человеческих трупов». Эти проекты должны были быть представлены к 15 июня, победителям выделялось три премии от 10 до 15 тыс. рублей. До 25 апреля принимались вопросы относительно неясностей программы, ответы на которые намечалось опубликовать в правительственных петроградских и московских газетах не позднее 1 мая.[6]
Антирелигиозная направленность идеи проявилась прежде всего в том, что комиссия сразу наметила для постройки крематория лишь участки земли на территории Александро-Невской Лавры. Сначала она выбрала площадь на берегу Невы, занятую лаврскими амбарами, но в них хранились товары и фураж Комиссариата продовольствия, и Совнархоз отказался уступать это место. Тогда комиссия остановилась на обширном участке земли рядом с резиденцией Петроградского митрополита Вениамина. 5 марта была выполнена выкопировка из плана города с указанием места, предназначенного для постройки крематория – большей части Митрополичьего сада и участка на наб. Обводного канала, 17-19 у здания Духовной семинарии.
13 марта комиссия обратилась в Президиум исполкома Петроградского Совета с просьбой о передаче этого участка со всеми постройками и парком в свое распоряжение, 24 марта была получена санкция Комгорхоза в лице М.И. Калинина, и 27 марта Президиум Петросовета принял соответствующее решение. 31 марта комиссия назначила комендантом участка пожарного инспектора А.К. Скородумова, а по вопросу заготовки строительных материалов поручила Каплуну переговорить с председателем Совнархоза В.М. Молотовым, временно оставив открытым предложение «использовать старые полицейские участки путем их слома». Затем, рассмотрев поступившие вопросы участников конкурса, комиссия на своих заседаниях 14 и 16 апреля выработала 17 дополнительных указаний, еще более расширив намеченный участок строительства: «1. Предполагается, что подвоз трупов главным образом будет производиться со стороны Круглой площади в конце Невского пр., через указанные на плане боковые ворота, мимо Лаврского кладбища, через реку Монастырку и кроме сего с Обводного канала. Существующий на реке Монастырке мост предполагается перестроить, причем направление его может быть изменено по усмотрению автора для устройства более прямого подъездного пути к участку… В целях большей свободы проектирования, участок находящийся между северной границей участка А. и рекой Монастыркой предположено присоединить к участку А., захватывая набережную реки Монастырки на 40 саж. (от здания Лавры до первого переулка налево)» и т.п. [7]
Принятое городскими властями решение хронологически совпало с появлением планов произвести вскрытие хранившихся в Лавре мощей св. кн. Александра Невского и естественно вызвало резкое возмущение представителей петроградского духовенства. Митрополит Вениамин обратился к Г.Е. Зиновьеву с просьбой не осквернять земли возле храма. Однако на территорию Лавры продолжали свозить строительный материал. Решено было мобилизовать все материальные и людские ресурсы. Для координации работ понадобилась автомашина. Обращаясь в комиссию по мобилизации автомобилей для нужд фронта, Каплун просил выдать «машину фирмы Адлер, 10 сил, необходимую для ежедневной поездки на место постройки и склады материалов, расположенные на окраинах города». Необходимость автомобиля мотивировалась следующим образом: «Постройка крематория принадлежит к числу работ, не терпящих отлагательства».[8]
К осени уже было проведено два конкурса на лучший проект крематория, которые прошли довольно успешно с участием более 200 человек. Комиссия отмечала, что «проявление столь большего интереса возможно объяснить лишь назревшей потребностью в осуществлении идеи кремации трупов». В ходе первого конкурса в мае-июне было представлено 15 архитектурных проектов и 4 технических проекта печей, однако авторитетное жюри под председательством академика Бенуа признало, что все они недостаточно разработаны и предложило получившим премии представить переработанные проекты на вторичное рассмотрение. По итогам состоявшегося в августе второго конкурса было выявлено два победителя: проект академика архитектуры И. Фомина под девизом «К небу» и проект гражданского инженера А. Джорогова под девизом «Жертва». В работе Фомина предполагалось возведение высокой башни, в сопроводительной записке автор пояснил свою идею: душа сожженного человека через башню возносится к небу. Это не понравилось большинству членов жюри, и оно порекомендовало убрать из проекта башню. Джорогову же было высказано пожелание, чтобы он переработал архитектурные украшения, «напоминающие восточно-армянский стиль».
10 сентября 1919 г. вопрос о постройке крематория рассматривался на заседании Президиума Петросовета. Помимо утверждения проекта здания требовалось окончательно выбрать место постройки и решить вопрос об организации, руководящей работами. Протесты против возведения крематория на территории Лавры раздавались даже со стороны некоторых советских органов власти. Так, представитель Комитета государственных сооружений инженер Смирнов признал невозможность осуществления постройки на этом участке и подал докладную записку в Совет коммунального хозяйства, где встретил поддержку. Кроме того, на руководство работами претендовал Комгорхоз, требовавший изъять дело постройки из рук особой комиссии. Однако после эмоционального доклада Каплуна Президиум Петросовета во всем его поддержал. Председатель комиссии назвал Фомина беспринципным человеком, проявившим мелкое тщеславие, высказался против передачи дела Комгорхозу, так как в работе «сплошь и рядом» используется принудительный труд, «начиная от инженеров и кончая землекопами», и заявил о необходимости сооружения в Петрограде большой сети крематориев, чтобы через 20-30 лет можно было прийти к уничтожению кладбищ в городе. Члены исполкома ознакомились с двумя вариантами здания и проголосовали за один из них после заявления Г. Зиновьева: «Итак, товарищи, вам предстоит решить, в каком крематориуме вы предпочитаете быть сожженными – в крематориуме по проекту Фомина или по проекту Джорогова». В итоге большинством голосов было принято постановление: «1. Принять проект гражданского инженера А. Джорогова. 2. Место постройки: Обводный канал, № 17. 3. Постройка (проведение в жизнь) поручается Постоянной комиссии по постройке крематориума при отделе управления».[9]
Несмотря на использование бесплатного труда заключенных денег на постройку у петроградских властей не хватало, и Каплун предложил получить средства «общегосударственным порядком» - через Комитет государственных сооружений в Москве. Для этого требовалось разрешение правительства, и вскоре оно было получено. 2 октября 1919 г. НКВД известил заведующую отделом управления Петросовета С. Равич о своих решениях по запросам из Петрограда: « О книге «Петроградский крематориум. Итоги архитектурных работ. Задачи и сжигание трупов». – Издание утверждается. Оно должно полностью окупиться… О сожжении человеческих трупов в опытных кремационных печах, когда сооружение их будет закончено. – Разрешить при условии присутствия при сожжении представителей от отделов здравоохранения, юстиции и отделов управления». Однако получить необходимые средства быстро не удалось. Хотя Равич обращалась за поддержкой к Рыкову и Ломову, и они обещали помочь в ускорении «проведения проекта в Москве», решение вопроса финансирование было отложено на следующий год.[10]
На участке, отведенном под постройку крематория, находилась часть дома бывшего Духовного училища, занятого под квартиры сестер милосердия и обслуживающего персонала Рижского военного госпиталя (который занимал и часть бывшего здания Духовной семинарии). В конце апреля две квартиры в этом доме были выделены строительной конторе и коменданту участка Скородумову. К осени 1919 г. дело дошло до начала подготовки к рытью котлованов. 19 сентября Каплун, возглавлявший в то время и подотдел принудительных работ, послал телеграмму заведующему лагерем принудработ: «Предлагаю высылать на постройку крематориума, Обводный канал, 17, в распоряжение коменданта Скородумова ежедневно по 20 человек рабочих». Вскоре началось осеннее наступление белой армии Юденича на Петроград, и все работы были прекращены. В город перебросили для укрепления обороны Башкирскую кавалерийскую дивизию и некоторые службы ее (в частности команду продовольственного склада) разместили в бывшем здании Духовной семинарии, временно выселив оттуда работников Комиссии по постройке крематория. В декабре Петросовет официально решил прекратить возведение здания в связи с нехваткой средств и рабочих рук.
Весной 1920 г. деятельность комиссии вновь активизировалась, и она собралась развернуть работы «по сооружению грандиозного крематория на Обводном канале, согласно утвержденному исполкомом проекту». Постройку планировали «продолжать три года».[11] 1 июня Каплун направил в канцелярию Лавры предписание: «Прошу немедленно приостановить работы на огородах ввиду необходимости приступить в течение ближайших дней к рытью котлована под фундамент Петроградского государственного крематориума. Площадь постройки совпадает с местом всего огорода». Дело в том, что 21 февраля 1920 г. Совет коммунального хозяйства Петроградской трудовой коммуны заключил с трудовым братством Лавры договор о передаче в аренду на один год «участка городской земли в границах речки Монастырки, Митрополичьего сада и построек бывшего завода Куранова, мерою в одну десятину с погребом и навесами».[12] Устроенный на этой территории огород был в то голодное время одним из основных источников насельников.
В конце концов митрополиту Вениамину и монастырской братии в это время удалось отстоять не только огород, но и всю территорию Лавры от кощунственного строительства. Работы были перенесены на Васильевский остров (впрочем, от идеи со временем вернуться в Лавру для воплощения грандиозного замысла власти не отказались). Комиссия Каплуна обратилась в Центральный жилотдел Совета коммунального хозяйства с просьбой «в срочном порядке выдать ордер на занятие дома по 14 линии, угол Камской улицы (бывший дом Рожкова, в котором помещался сахарный завод, потом баня. Теперь он полуразрушен, но остались фундамент и дымовая кирпичная труба). Это помещение необходимо для постройки временной кремационной печи в Петрограде».
Здание бани начали перестраивать по проекту Джорогова, который был назначен старшим архитектором – производителем работ. В марте 1920 г. комиссия заказала городским предприятиям изготовление необходимого оборудования. Работы по-прежнему считались чрезвычайно важными. Так, 23 июля Президиум исполком Петросовета обратился к правлению Путиловского завода с просьбой «принять все меры к ускорению выпуска частей по постройке кремационной печи» и в тот же день написал руководству Петрокоммуны: « Президиум… вторично предлагает вам рабочим по постройке первого государственного крематориума в количестве до 200 человек по прилагаемым спискам выдавать сверх полагающейся нормы дополнительно по одному фунту хлеба вследствие важности выполняемой работы, ее спешности и большой производительности рабочих, работающих по 15-16 часов в сутки».[13]
Наконец, 14 декабря 1920 г. на Камской ул., вблизи Смоленского кладбища был открыт первый в Советской России крематорий. Это событие не осталось незамеченным в стране. По сообщению журнала «Революция и церковь», «из Москвы, Киева и др. городов получаются запросы с просьбой дать указания, как приступить к постройке крематориума на местах». Первого покойника торжественно отобрали в городском морге. Им оказался безродный нищий. Родственники умерших с недоверием относились к сжиганию тел своих близких. Для преодоления сомнения власти попытались ввести публичную церемонию кремации. Регулярным участником этого малоэстетичного зрелища был отличавшийся большими причудами Каплун. Он активно занимался борьбой с проституцией, изображал себя эфироманом, пытался покровительствовать искусству, имея бурный роман с известной балериной О. Спесивцевой и т.п.[14]
О том, что это сооружение использовалось не только в утилитарных целях говорится в дневнике К.И. Чуковского. В январе 1921 г. писатель оказался в одной компании с Каплуном, который «бренчал на пьянино, скучал и жаждал развлечений. – «Не поехать ли в крематорий?» – сказал он, как прежде говорили – не поехать ли к «Кюба» или в «Виллу Родэ» [самые дорогие петербургские рестораны]? «А покойники есть? – спросил кто-то. – Сейчас узнаю.» Созвонились с крематорием, и оказалось, что на наше счастье есть девять покойников. «Едем!» – крикнул Каплун. Поехал один я да Спесивцева, остальные отказались… Каплун ехал туда, как в театр, и с аппетитом стал водить нас по этим исковерканным залам». О другом посещении крематория для наблюдения за сожжением трупов вместе с Каплуном пишет в воспоминаниях Ю.П. Анненков, ошибочно отнеся это событие к 1919 г. Правда, по свидетельству очевидцев обстановка в крематории была угнетающей. Так, Чуковский писал в своем дневнике 1 января 1921 г.: «Все голо и откровенно. Ни религия, ни поэзия, ни даже простая учтивость не скрашивают места сожжения. Революция отняла прежние обряды и декорумы и не дала своих. Все в шапках, курят, говорят о трупах, как о псах».[15]
Первый советский крематорий просуществовал недолго. Сооруженная в авральном порядке печь для сжигания трупов оказалась неудачно сконструированной, неэффективной и довольно быстро вышла из строя. Комиссия Каплуна просуществовала до начала 1923 г., безуспешно пытаясь исправить ситуацию. Так 29 сентября 1921 г. Малый Президиум Петроградского Совнархоза (членом которого тогда был Каплун) постановил: «Ввиду крайне стесненного положения строительства и наступления холодов, а также принимая во внимание предстоящее ассигнование кредитов из Центра отпустить Комиссии по постройке государственного крематориума заимообразно из фондов 3 группы 75 млн. рублей». Видимо, выделенные деньги возвращены не были, так как 11 января 1923 г. Президиум губернского экономического совещания принял постановление «О задолжности по крематорию»: «а. Предложить Каплуну проверить представленные счета и согласовать с откомхозом оплату этих счетов. б. На оплату служащих обязать откомхоз отпустить необходимую сумму. в. Просить Президиум Петросовета привлечь к ответственности виновных в замедлении передачи крематория». 20 января Президиум губисполкома в свою очередь постановил передать дело о привлечении к ответственности виновных в замедлении передачи крематория отделу коммунального хозяйства следственным органам. Комиссия Каплуна оказалась ликвидирована, а само здание крематория на Камской ул. хотя и было достроено откомхозом, в дальнейшем использовалось по другому назначению.[16]
Наступивший период НЭПа характеризовался некоторым смягчением государственно – церковных отношений, но с конца 1920-х гг. вновь началась ожесточенная антирелигиозная компания. И не случайно советские органы власти именно в это время вернулись к идеи кремации. В 1927 г. в Москве был открыт крематорий в перестроенном по проекту архитектора Д.П. Осипова здании Серафимовской церкви Донского монастыря. Вот как описывалась эта акция в богоборческой публицистике тех лет: « Донской монастырь теперь является пионером по части кремации в СССР… Крематорий – кафедра безбожия… У первобытных людей сожжение было религиозным способом погребения, в наши дни оно является антирелигиозным актом… обрядность красного огненного погребения куда больше впечатляет и удовлетворяет, чем зарытие полупьяными могильщиками под гнусавое пение попа и дьякона в сырую, часто хлюпающую от подпочвенной воды землю, на радость отвратительным могильным червям».[17]
Удачный московский опыт вдохновил ленинградские власти. 26 января 1928 г. Бюро секции коммунального хозяйства Ленсовета, заслушав сообщение представителя Москвы Г. Бартена о работе столичного крематория, постановило начать подготовительные работы, чтобы закончить постройку крематория в Ленинграде не позднее 1930 г. По поручению Ленсовета строительный комитет разработал несколько вариантов эскизного проекта. К осуществлению был принят проект архитекторов А.Н. Гегелло и Д.Л. Кричевского, который, в дальнейшем довели до стадии технического проекта. На этом дело остановилось. Крематорий вновь собирались строить на территории Александро-Невской Лавры, но она до 1933 г. оставалась действующим монастырем, и сломить сопротивление верующих власти вновь не смогли.
В 1929-1930 гг. обществом архитекторов был проведен широкий открытый конкурс на проект крематория уже на территории Волкова кладбища. В результате конкурса победил проект Гегелло и Кричевского, и Ленжилгражданстрой на его основе разработал технический проект крематория, утвержденный в дальнейшем во всех инстанциях. 1 июня 1932 г. Малый Президиум Ленсовета постановил включить постройку крематория в план строительства 1933 г., но при этом еще раз обсудить вопрос о месте постройки. Ленинградские власти очень хотели, подобно московским, открыть крематорий на территории монастыря. В конце июня отдел планировки уже намечал строительство в бывшем Митрополичьем саду и возможное использование Свято-Духовской церкви Лавры под урнохронилище.[18]
23 октября 1933 г. Александро-Невская Лавра была официально закрыта в качестве действующей обители, и сразу же управление благоустройства заказало Ленпроекту новый проект крематория на территории Лавры. В результате проведенного внутреннего закрытого конкурса Президиум Ленсовета утвердил к дальнейшей разработке и постройке один из двух подготовленных Гегелло вариантов. Выполненный этим архитектором технический проект был 28 июля 1934 г. утвержден экспертным советом, 19 сентября 1934 г. – Научно-техническим советом Наркомата коммунального хозяйства РСФСР и 17 декабря 1935 г. – Президиумом Ленсовета. Строительство крематория было включено в план на 1936 г. в сумме 2 млн. рублей, хотя общая стоимость работ определялась в 6,85 млн. Пропускная способность учреждения была установлена в 20 тыс. трупов в год, три зала прощания должны были единовременно вмещать 700 человек, на планируемом прилегающем участке в 12 га предусматривалась возможность земельного захоронения.
Не дожидаясь постройки нового огромного здания, власти указали устроить опытный крематорий в здании закрытый 10 декабря 1932 г. Никольской кладбищенской церкви. В 1934-1935 гг. здесь проходили испытания электрической печи для сжигания трупов системы инженера Железняка. Эксперимент не удался, в конце 1935 г. опытный крематорий был законсервирован, и все работы в нем прекратили «ввиду отсутствия потребностей в таковых». Весной 1941 г. крематорий в Никольской церкви ликвидировали, и оборудование оттуда вывезли. В дальнейшем до возвращения верующим в 1981 г. церковное здание использовали под склады и мастерские.[19]
В январе 1936 г. была закрыта последняя действовавшая Свято-Духовная церковь Лавры. Казалось бы, уже ничего не мешало осуществлению строительства громадного здания крематория, несомненно исказившего бы архитектурный облик монастыря. Однако ряд представителей городской интеллигенции выступили против этой акции, и в марте 1936 г. Президиум Ленсовета постановил перенести строительство крематория на территорию Митрофаниевского кладбища. Переработанный применительно к новому участку проект Гегелло был 13 мая 1936 г. утвержден Архитектурным комитетом, но практического осуществления не получил вследствие большой стоимости и ограниченности капиталовложений.
Вопрос был вновь поднят накануне Великой Отечественной войны. 26 октября 1940 г. на имя секретаря Ленинградских обкома и горкома ВКП(б) А.А. Жданова поступило письмо инженера М.А. Токарского, предлагавшего устроить крематорий в уже закрытом Троице-Измайловском соборе по своему проекту, стоимостью всего 800 тыс. рублей. Причем Токарский считал возможным получить доход в 2 млн. рублей путем предварительной продажи мест в кулумбарие. Но этот вариант был «провален» ленинградскими учеными. Сначала негативный отзыв дал профессор З.Г. Френкель, написавший о целесообразности устройства крематория на периферии города среди парка или на кладбище, а затем проект подвергся резкой критике на заседании научно-консультационного совета при НИИ коммунального хозяйства, который 29 ноября принял постановление: «1. Считать нецелесообразным устройство крематория в б. Троицком соборе по следующим соображениям: а) смежного расположения площадки с важнейшею магистральной улицей города; б) отсутствия достаточного зеленого массива вблизи собора и трудности его образования в этом месте; в) смежного расположения с площадкой б. собора одной из крупных городских больниц; г) трудности приспособления помещений собора для технических вооружений крематория. 2. Финансирование переустройства путем предварительной продажи мест считать нежелательным… 4. Признать нецелесообразным приспособление б. Троицкого собора под колумбарий для хранения урн с прахом и для устройства гражданских панихид, вследствие трудности такого переустройства здания, которое позволило бы коренным образом изменить церковную архитектуру. 5. Обратить внимание Ленгорисполкома на недопустимость использования бывшего Троицкого собора под овощехранилище». В результате Ленгорисполком 26 декабря 1940 г. сообщил автору проекта, что «устройство крематория в бывшем Троицком соборе не может быть признано целесообразным».[20]
Однако Токарский не успокоился и весной 1941 г. внес новое предложение (и опять с антирелигиозной направленностью) об организации крематория путем реконструкции Троицкого собора Александро-Невской Лавры с пропускной способностью до 30 тыс. трупов в год и ориентировочной стоимостью работ 2,5-3 млн. рублей. В свою очередь архитектор Гегелло считал, что его проект по-прежнему сохраняет актуальность и требует лишь незначительных доделок с затратами до 70 тыс. рублей.
Ознакомившись с этими предложениями, 28 мая Ленинградская городская плановая комиссия обратилась в Ленгорисполком с письмом по вопросу строительства крематория. В нем говорилось: «Площадь свободная для захоронения на территории открытых кладбищ Ленинграда составляет к 1 мая 1941 г. 49 гектар. Это обеспечивает потребность города только на ближайшие три года (по 1943 г. включительно)… Плановая комиссия исполкома Ленгорсовета считает: 1. Строительство крематория в Ленинграде является целесообразным как в санитарно-экономическом, так и в оборонном отношениях. Строительство желательно начать в 1942 г., решая вопрос в зависимости от общих перспектив плана будущего года. 2. Подвергнуть специальному обсуждению вопрос о возможности строительства крематория в быв. Александро-Невской лавре. 3. Ввиду больших расхождений по стоимости - рассмотреть оба проекта: арх. Гегелло и проф. Токарского. 4. В зависимости от выбора места и результатов обсуждения проектов окончательно проектировать тот или иной вариант. Необходимые в 1941 г. средства на проектирование могут быть изысканы. На проектирование потребуется разрешение СНК РСФСР». Предложение Ленплана рассматривались заместителем председателя Ленгорисполкома В.М. Решкиным уже после начала войны, 30 июня 1941 г. на письме появилась его резолюция: «В дело. К данному вопросу придется возвратиться, когда позволят обстоятельства».[21]
Обстоятельства сложились так, что этот вопрос возник очень скоро. Необходимость постройки крематория в многомиллионном городе в 1930-е гг. была очевидной, но стремление придать этому делу антирелигиозный характер и подобно Москве сжигать трупы в одном из православных храмов центральной части города помешали решению важной проблемы. В городе святого Петра властям было значительно сложнее проводить свои акции по разрушению и дискредитации культурно - исторического и духовного наследия, чем в новой «социалистической» столице.
С началом блокады и массовой смертности от голода нерешенная проблема стала особенно актуальной. Тогда было решено использовать некоторые предприятия города для кремации. Сначала решением Ленгорисполкома от 27 февраля 1942 г. было разрешено сжигание тел людей в термических печах Ижорского завода, а 7 марта – на 1-м кирпичном заводе на территории нынешнего Московского парка Победы. Здесь в 1942-1943 гг. согласно официальным данным было кремировано 132 тыс. человек, пепел которых захоранивали тут же в карьерах. Однако это была вынужденная мера, печи кирпичного завода не соответствовали всей необходимой технологии.
После окончания войны ленинградское руководство попыталось решить проблему крематория с помощью трофейной немецкой техники. В середине 1947 г. оно послало запрос в Калининградский обком ВКП(б) и 29 сентября получило ответ, что власти Калининграда (бывшего Кенигсберга) не возражают передать Ленинграду оборудование местного крематория. 6 января 1948 г. председатель Ленобисполкома П. Лазутин просил главу Калининградского облисполкома В. Борисова допустить двух специалистов к демонтажу оборудования и содействовать рабочей силой в его транспортировке в Ленинград. Осуществлению этого проекта видимо помешало сфабрикованное в 1949 г. т.н. «Ленинградское дело». В 1957 г. власти «северной столицы» приняли постановление о строительстве крематория на территории Калининского района, и вновь это решение совпало с началом последней в истории СССР ожесточенной антирелигиозной компании – так называемых «хрущевских гонений» на церковь.[22] В это время снова предпринимались попытки вытеснить религиозные обряды советскими. Но крематорий в Ленинграде был построен и стал действовать только в 1970-е гг., когда его наконец-то ввели в строй без всяких идеологических целей.
Михаил Шкаровский
----------------------------------------
[1] Кашеваров А.Н. Церковь и власть. Русская Православная Церковь в первые годы советской власти. СПб., 1999. С. 265; Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920-1930 годы. СПб., 1999. С. 99; Паперный В. Культура Два. М., 1996. С. 48.
[2] Кашеваров А.Н. Указ. соч. С. 264-265; Революция и церковь. 1920. № 9-12. С. 107-108.
[3] Центральный государственный архив Санкт-Петербурга (ЦГА СПб), ф. 142, оп. 1, д. 8, л. 75, ф. 2815, оп. 1, д. 319, л. 4-5.
[4] Там же, л. 61, ф. 1000, оп. 3, д. 177, л. 8.
[5] Анненков Ю.П. Дневник моих личных встреч. Цикл трагедий. Т.1. Л., 1991. С. 92-94.
[6] ЦГА СПб, ф. 1000, оп. 3, д. 177, л. 15-16, ф. 2815, оп. 1, д. 320, л. 2, 16-17.
[7] Там же, ф. 142, оп. 1, д. 61, л.5, 22, 32, ф.1000, оп. 3, д. 177, л.1-3, 11.
[8] Там же, ф. 142, оп. 1, д. 61, л. 18-19, 26; Лебина Н.Б. Указ. соч. С.102.
[9] ЦГА СПб, ф.142, оп. 1, д. 61, л. 24, ф. 1000, оп. 3, д. 63, л. 81-86, д. 58, л. 206.
[10] Там же, ф. 142, оп. 1, д. 5, л. 86, д. 61, л. 17.
[11] Кашеваров А.Н. Указ. соч. С. 265.
[12] Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 815, оп. 14, д. 98, л. 9-10, 14.
[13] ЦГА СПб, ф. 142, оп. 1, д. 61, л. 13, ф. 1000, оп. 4, д. 193, л. 136-138, д. 216, л. 229.
[14] Революция и церковь. 1920. № 9-12. С. 108; Лебина Н.Б. Указ. соч. С. 29, 102.
[15] Чистиков А.Н. «Остров» Смольный (жизнь и быт петроградской бюрократии в 1918-1920 гг.) // История Петербурга. 2001. № 3. С. 73; Чуковский К.И. Дневник, 1901-1929. М., 1991. С. 153; Анненков Ю.П.Указ. соч. С. 94.
[16] ЦГА СПб, ф. 1284, оп. 3, д. 19, л. 1, ф. 1552, оп. 3, д. 180, л. 63, 67.
[17] Шебуев Н. Москва безбожная. М., 1930. С. 71, 156-159.
[18] ЦГА СПб, ф. 1000, СП. 12, д. 445, л. 64, оп. 68, д. 118, л. 53, ф. 7384, оп. 18, д. 612, л. 2.
[19] Там же, л. 3-4, оп. 17, д. 282, л. 7; Смена. 1934. 3 марта.
[20] ЦГА СПб, ф. 7384, оп. 17, д. 108, л. 148-154.
[21] Там же, д. 282, л. 23.
[22] Там же, оп. 29, д. 253, л. 33, ф. 7384, оп. 37, д. 703, л. 52-60.
