Совсем недавно она отмечала 85-летний юбилей концертами своих учеников, и, пожалуй, именно преподавание было главным увлечением ее жизни, главной ценностью и самым важным из того огромного наследия (в нем кроме записей еще книги, статьи), что она оставила публике. Внимательная ученица Генриха Нейгауза Вера Горностаева оставила сцену уже 20 лет назад, но ее записи — золотой фонд русской исполнительской школы. Тот же решительный, гордый аристократизм этой школы очень заметен в ее учениках, и, можно сказать, вторая половина XX века в русской исполнительской традиции связана с именем Горностаевой прежде всего.
Сразу после окончания Московской консерватории Горностаева стала преподавать — сперва в Гнесинском институте, потом в Консерватории, профессором которой оставалась до последнего дня.
Своеобразное художественное упрямство и цельность сильного характера сочетались в ее личности с тончайшим слухом, могучей рациональностью и эмоциональной подвижностью и отзывчивостью. Упорная во взглядах и решениях, Горностаева обладала уникальной способностью чутко слышать музыку и людей, поэтому ее ученики — это творчески самостоятельные и по-настоящему тонкие музыканты. Горностаевских учеников узнаешь не по манере звукоизвлечения или деталям интерпретации, а скорее по особенной художественной свободе, большой культуре и аристократизму звука и мысли, отличавшим ее собственные игру и жизнь.
Она любила рассказывать о себе и своих родных как о музыкальной династии со столетней историей. Она с увлечением и гордостью говорила о матери-пианистке, влюбленной в музыку Рахманинова, о дочери Ксении Кнорре, о внуках Лике Кремер и Лукасе Генюшасе, который сделал, как она неизменно подчеркивала, лучшую карьеру из всех членов династии, так, будто она сама всего лишь звено в большой и важной цепи. Но именно она была причиной и центром этой передающейся из поколения в поколение истории посвящения себя фортепианному искусству. Она создала династию собственной волей и личным талантом. Так же, как само общение с ней объединило в один круг многих независимых, уникальных, посвященных искусству людей, причем не обязательно ее официальных учеников.
Ей нужно было не только играть. Ей еще важно было говорить — о музыкальном и человеческом смысле жизни. Она щедро просветительствовала и много писала. Она заражала своей способностью неистово ценить искусство, одновременно уча богатству и свободе ассоциаций, благородству и сдержанности в выражении чувств. И насколько бы ни была по факту архивной эта могущественная культура в ее руках и в людях вокруг нее, она как никто умела сделать ее ценной, необходимой и актуальной.
