Смерть в экзистенциализме

"И знать, что этот сон – предел 

Сердечных мук и тысячи лишений, 

Присущих телу. Это ли не цель 

Желанная?" 

Шекспир "Гамлет" 

 Что такое смерть в экзистенциальной философии и психологии? 

Начнем отвечать на этом вопрос движением "от противного". Прежде всего, смерть в экзистенциализме это не сам факт прекращения жизнедеятельности. Несмотря на тот большой объем, которой занимают в текстах рассуждения о смерти, о ней самой фактически там не сказано ни слова. Нет описаний процесса умирания, соответствующих ритуалов, и даже, как ни парадоксально, очень мало анализа отношения человека к смерти. Причин для такого положения дел несколько. Первая, и, возможно, основная, состоит в том, что смерть как таковая человеку вообще не дана, она по определению просто не может быть представлена ему в опыте. Мы сами можем понимать ее только как математический предел, то есть как бесконечное приближение к некоторой точке, достигнуть которой невозможно.

Когда говорят, что человек смертен не для себя, а лишь для постороннего наблюдателя, имеют в виду именно это. Вторая причина связана собственно с самим понятием экзистенции, то есть существования. Философия и психология экзистенциализма посвящены, безусловно, жизни человека, а вовсе не его смерти. Однако, если это так, как мы здесь утверждаем, почему же так много слов сказано о смерти, и почему эта проблематика остается актуальной? Рассмотрим несколько ответов на этот вопрос, и, соответственно, несколько видов отношений к смерти. Первым, не только по порядку, но и по той очередности, в которой он встает перед человеком в его жизни, является вопрос адаптации к смерти как к факту собственной жизни. Принятие этого факта говорит о совершеннолетии индивида, без него невозможно говорить о психологической зрелости человека. То есть в данном случае, вопрос адаптации к смерти решает задачи развития. В качестве психотерапевтической задачи, вопрос адаптации решается тогда, когда клиента мучает страх смерти, когда конечность собственной жизни перестает быть умозрительной, а становится актуальной, например, для тяжело больных людей. Однако, вопрос, которым задаются экзистенциалисты, все же звучит по-другому. А именно: что есть смерть в нашей жизни? Что означает она для человека в его жизни ? Как смерть влияет на жизнь? Представляется, что только в такой постановке вопроса мы сможем понять суждения, так или иначе связанные с темой "memento mori". 

"Гляди, такова смерть в жизни, 

Тянутся обе друг в друге, 

Словно бы нити в ковре… 

Кто-нибудь умер – не только в том смерть. 

Смерть – когда жив и не знаешь об того . 

Многое – смерть; ни к чему погребенье, 

Мы каждый день умираем, родимся" 

Рильке "Белая княгиня" 

Именно так называемая "малая смерть", понятие о которой, наверное, впервые вводит Рильке, лежит в основе экзистенциального мировоззрения. "Малая смерть" означает неподлинность личного существования человека, его умирание в обезличенном массовом бытии. Но возможность страха такой "малой смерти" создает смерть "большая", сам факт конечности человека, его смертности. "Если смерть является жизнеформирующей силой, то таковой она предстает как нечто абсолютно иное, как граница, втискивающая жизнь в ее конечность и лишь подобным образом вызывающая предельную остроту существования. … Вектор жизни направлен не к смерти, но отражается последней обратно на саму жизнь" (Болльнов). Смерть, при осознании ее человеком, обязывает его по-особому жить, проявлять чувство ответственности за собственную жизнь, за особое качество этой жизни. Ценность жизни, эмоционально-волевой тон ее протекания возможен лишь за счет существования границ.

Как писал М. М. Бахтин: "… есть термины – границы жизни и кругозора – рождение и смерть, – только наличность этих терминов и всего обусловленного ими создает эмоционально-волевую окраску течения времени ограниченной жизни и пространства – отражение усилия и напряжения смертного человека; и сами вечность и безграничность получат ценностный смысл лишь в соотнесении с детерминированной жизнью" (Бахтин, с.10). При таком подходе в центре внимания человека оказывается не единичное понятие смерти, а диада"жизнь – смерть", причем акцент в ней ставится на понятии жизни, а смерть в этой паре, можно сказать, ставит перед человеком задачу на смысл. Как мы увидим далее, именно такой взгляд на проблему смерти оказывается наиболее продуктивным, то есть делает возможным дальнейшее движение мысли, причем не для решения адаптивных или чисто исследовательских, нейтральных для человека задач, а для достижения им иного, нового качества самой жизни. Принятие идеи собственной смерти делает человека ответственным за свою жизнь. 

Парадоксально, что именно при таком подходе идея смерти находит свое расширение и развитие, и из чисто физиологического и недвусмысленного понятия становится полноправным участником жизни, в которой, казалось бы, ей нет места. "Большая смерть", принятая и осознанная, является предпосылкой для возникновения в сознании человека "малой". И в этом качестве, наверное, более правильно было бы говорить уже не о смерти, а о небытии, как онтологической категории. Небытие проявляется как неподлинность личного существования. Подлинное же существование, по Хайдеггеру, выступает как осознание человеком своей историчности, конечности и свободы. Оно возможно и осуществимо только перед лицом смерти. В подлинном существовании на первый план, соответственно, выступает будущее, бытие-к-смерти. Отличительная особенность хайдеггеровского Dasein – это способность иметь опыт смерти. Характерно, что рассуждения о "малой смерти", острое переживание неподлинности практически предваряют рассуждения о мышлении М. К. Мамардашвили в его книге "Эстетика мышления". О мышлении, добавим, которое понимается философом как радикальный, предельный жизненный опыт, подлинное "живое движение" человека: " … в любой данный момент наша мысль существует в виде своих же собственных симулякров.

Simulacrum по-латыни означает "призрак", "привидение", то есть нечто подобное действительной вещи, являющееся ее мертвой имитацией. Но это значение перекрещивается с латинским же словом simulator, которое подчеркивает значение игры, что естественно, ибо мертвая имитация разыгрывается живым человеком, им оживляется. Следовательно, мы видим чаще всего только pale simulators – бледные тени вещей" (Мамардашвили, с.14). Картина мира неподлинности, которую изображает М. К. Мамардашвили, поистине всеобща, в ней нет места для живого человека: "В любой момент, когда вы захотите мыслить, ваша мысль … уже существует в виде подобия мысли. По той причине, что в любой данный момент в языке есть все слова. … Еще до того, как мы испытали что-то и смогли это выразить, оно уже существует в виде симулякра." Невозможность мысли, невозможность жизни в неподлинном мире приобретает у Мамардашвили образ человека, пораженного "пляской св. Витта": "мы оказываемся в мысли вынужденными к молчанию.

Поскольку в любой данный момент есть все слова и они же симулякры. Но чаще всего, как известно, люди не склонны к молчанию и их душа начинает кричать, становится похожей на движения человека, пораженного хореей, болезнью, называемой еще "пляской св. Витта". Болезнь эта выражается в том, что все члены тела – ноги, руки, все созданное для жеста и движения человека начинает само по себе двигаться, причем в определенном порядке, подчиняясь определенному ритму. Скажем, рука делает жест, затем вторая рука делает такой же жест, за ней нога, и живое человеческое тело превращается в автоматический самодвижущийся механизм. Но представьте себе, что внутри этого механизма живая душа и это она совершает движения помимо ее воли. Как же она должна кричать тогда внутри цикла этих вынужденных движений! А если, например, растянуть их во времени и представить, что, может быть, и вся наша жизнь такая же пляска св. Витта? Когда человек впадает в эту пляску и выйти из нее не может. Разве душа от этого перестает существовать? Она же где-то там затаилась, заданная; живое восприятие, живая душа – где-то она существует?! … если мы возьмем эту метафору, растянем ее во времени и предположим, что такое состояние может длиться, скажем, не пять минут и не выражаться в виде болезни, а продолжаться всю жизнь и сопровождаться непрерывным говорением, переживаниями и т. д., то это и будет экзистенциальной пляской св. Витта.

Тогда мы получает единственное знание: я могу испытывать живое состояние, а в это время место уже занято; повернулся, а на стере сидит симулякр, двойник, и мне некуда деться с моей мыслью. … Я хотел двинуть рукой, а она уже движется в пляске св. Витта." (там же, с.17) Итак, тот дуализм подлинности и не подлинности, который, можно сказать, лежит в основе экзистенциализма (вспомним оппозицию "существующего" и "абстрактного" мыслителей у Кьеркегора, "безответственное массовое бытие, личное бытие без экзистенциального существования" у Ясперса, "личное бытие" (Dasein) и обыденный мир (man) у Хайдеггера), приобретает у М. К. Мамардашвили предельно конфликтный характер столкновения "необходимости себя" и "невозможности" мыслить, а следовательно, жить подлинной жизнью. И задача человека – в преодолении этой невозможности для самоосуществления. Следовательно, задача на подлинность, которая стоит перед человеком, напрямую связана с его отношением к собственной "большой" смерти. Это подтверждает и клинический опыт того, то "кризис часто является скорее не следствием приближения смерти самой по себе, а следствием того, что было сделано в течение жизни: бесполезно потраченного времени жизни, нерешенных задач, упущенных возможностей, загубленных талантов, бед, которых можно было бы избежать. Лежащая в основе этого трагедия состоит в том, что человек умирает преждевременно и недостойно, что смерть не является действительно "его собственной" (Фейфел, с. 58). Именно так, в согласии с наблюдением современного автора, понимает Рильке различие между собственной и чужой смертью. Чужая смерть – это та, которая подступает к нашей жизни извне в качестве чего-то случайного и настигает нас прежде, чем жизнь приблизится к своей зрелости: 

"Как смерть приходит сюда и идет, 

совсем как в доме своем, и смерть не наша, чужая. 

не смерть, что Бог оплатил…" 

Рильке Р.М. "Белая княгиня" 

Смерть, "не оплаченная Богом", не оплачена и человеком. Не оплачена испытанным страхом, неизбежным для всякой жизни перед лицом смерти, не оплачена и преодолением этого страха. Самоотчуждение и тревога, – спутники малодушного бегства от смерти, – бегства по дороге, уводящей и от жизни, открытой и целостной. Так собственная, но непринятая и неосознанная, – "чужая" смерть, – делает так, что жизнь человека лишается подлинности. 

Вероятно, в отношении экзистенциализма к смерти очень четко проявляется его подлинная сущность – не отвлеченного философского знания и не прикладной психотерапевтической техники, а целостного мировоззрения, которое задает, формирует жизнь человека. Обращаясь к древней мудрости, – memento mori, экзистенциальная трактовка претендует на снятие в ней всякой двусмысленности, присущей любому афоризму, и переводит ее так: "Помни о смерти – для жизни".