Федор Тимофеевич родился за год до начала Великой Отечественной. Сейчас он живет во Владивостоке, но вырос в Казахстане. Помнит, как приходили с фронта письма от отца, как мать получила из Львова последнее, с фотографией, на которой Тимофей Антипов (из-за путаницы с документами у отца и сына фамилии различаются) — без руки. «Нет у меня больше кисти левой руки. Но я останусь в армии в качестве комиссара эскадрона, — писал фронтовик. — Уже скоро конец войны, мы подходим к Берлину». Через четыре месяца пришла похоронка.

Когда война закончилась, Федору Антипину было пять лет. Искать могилу он начал в пятнадцать. Похоронки к тому времени у семьи на руках уже не было.

— Я спрашивал у матери, где похоронен отец, она отвечала, что не помнит и похоронки нет. Дело в том, что в те годы пенсий не было, и мать отдала телеграмму моему деду, чтобы тот оформил пособие. Вскоре в доме деда случился пожар и все дотла сгорело, — вспоминает Антипин.

Мать Федора Антипина, вдова фронтовика, была неграмотной. Она и не читала, что было написано на похоронке, помнила только, что название у населенного пункта коротенькое. Семья подумала: раз последнее письмо приходило из Львова, значит и погиб он там. Сын написал запрос в Министерство обороны Советского Союза, чтобы уточнить информацию о захоронениях советских солдат в УССР.

— Думаете, мне ответили? Шиш там кто ответил, — возмущаясь, вспоминает он. — Куда ни напишу, ответ один: сведений нет. В 1975 году я все-таки решил поехать во Львов. Думал, может, на месте удастся выяснить.

На Украине встретили еще неприветливее.

— Чихать они хотели на русских. По приезде во Львов я пошел в госпитали, там никто со мной говорить не стал. Спросишь что-то, а в ответ только с ненавистью: «Кацап!» — разворачиваются и уходят. Остановился у хозяйки на квартире. Не просто ж так, деньги ей платил! А она не разрешала газовую печку включать, чтобы вещи просушить, дожди тогда часто шли. Один раз я пришел весь мокрый, сушу одежду, а бабка учуяла тепло, вылетела и как закричит со злостью: «Не можно! Понаихалы сюды, кацапы!»

Советское кладбище во Львове он все-таки нашел. Запущенное и грязное — по сравнению с идеально вычищенным польским.

— Выхожу из трамвая и вижу в отдалении огромный мемориал, восхищаюсь про себя. А подошел ближе и понял, что это польские захоронения. Спросил у местных, где же советские солдаты лежат, а мне машут рукой в сторону заросшего бурьяном кладбища, — с грустью вспоминает Антипин. — Повсюду трава, могилы — бугорки с консервными банками, на которых выдавлены инициалы, кое-где стоят покосившиеся деревянные кресты. А где поляки своих простых людей хоронят, там мраморные склепы, чисто, дорожки оформленные. Вот так вот относились к русским.

Не найдя могилу отца среди советских захоронений, Федор Тимофеевич поехал в областной военкомат. Военные приняли его лучше, чем гражданские. Разговорились. Сказали, что во время войны во Львове было два больших госпиталя. По обоим информации он так и не нашел.

— На тот момент я уже не знал, куда писать и к кому обращаться. Делал даже запросы в газеты «Сельская жизнь», «Труд», чтобы помогли выяснить. Но бесполезно.

Следующие 10 лет Антипин тщетно писал письма в разные инстанции. В 1985 году он поехал в гости к двоюродной сестре в Киргизию. И сестра вдруг вспомнила, что на похоронке было написано: «Брантолка, Верхняя Силезия».

— Я написал запрос в областной военкомат, откуда пришел сигнал в районный военкомат: «Разобраться, доложить». Звонят мне из райвоенкомата, приглашают приехать. Приезжаю. А мне говорят: «Чем мы тебе поможем, если даже в министерстве нет данных? Давай напишем снова в Москву». Написали, я уже и забыл, куда точно. И в Комиссариат советских войск в Германии написали. Точно такой же ответ пришел: разобраться, доложить. Больше я связываться с ними не стал.

Прошло еще два года, и случайно, между делом, коллега Антипина рассказал, что могилу родственника-бойца ВОВ ему помог найти польский писатель Януш Пшимановский, который тогда занимался составлением книги памяти советских бойцов. Федор Тимофеевич написал Пшимановскому тоже. Ему ответили через восемь месяцев, в декабре 1988 года. Выслали адрес, документы на выезд в Польшу и разрешение на посещение могилы.

— Похоронен в селе Брантолка, первоначальное немецкое название Брантколони, повят (район) Рацибуж. Перезахоронен на советское воинское кладбище города Кендзежин-Козле, Опольское воеводство, Польская народная республика, могила номер 314, — зачитывает из документа Антипин. — Вот оно в чем дело: не Украина, не Германия, а Польша!

— У меня была цель любыми способами попасть за границу, хотя бы до Познани доехать. Мне пошли навстречу: сказали, что если смогу сделать документы за месяц, то включат в ближайшую польскую группу. К середине января все документы были готовы. 22 января 1989 года меня включили в группу, выезд был назначен на 22 марта из Москвы.За турпутевкой в Польшу он обратился в областной совет профсоюзов. Оказалось, что Кендзежин-Козле от Познани находится в 300 км, а рядом — концентрационный лагерь Освенцим. На этот год турфирме туда путевки не дали, и на следующий тоже не дают. Как объяснили Антипину в совете профсоюзов, это потому что «поляки ненавидят Горбачева».

Гид сказал Антипину, что добраться из Познани в Кендзежин-Козле не так просто: автобусы не ходят, а на такси его денег и близко не хватит. Помог шофер туристического автобуса: купил Антипину билет на поезд до Праги, который идет через нужную станцию.

— Пьяных поляков на вокзале в Познани — тьма тьмущая, матерятся, плюют, где попало. Народищу столько, что в поезд залезть — проблема. Кое-как меня затолкали в вагон. Я приткнулся около двери, у меня с собой были две бутылки водки (вдруг угостить кого понадобится), немного колбасы, кусок сыра и хлеба. В вагоне все курят, дымище, как в крематории. В три часа ночи приехали в Кендзежин-Козле, — вспоминает сын фронтовика.

А еще гид предупредил Антипина, что польской полиции лучше на глаза не попадаться.

— Я вышел на вокзале, зашел в кафе, купил кофе, газету, накрылся ею и так просидел два часа, как умный поляк, — смеется Федор Тимофеевич. — В пять утра вышел на улицу, дождик идет, куда идти — не знаю. Смотрю, стоят три такси. Один водитель купил газет и идет к машине. Думаю: вот этот с газетами, наверное, грамотный. К нему и пошел.

В ответ на свое приветствие Антипин вдруг услышал: «Здравствуйте!» — на чистом русском языке. Таксист по имени Мариан оказался эмигрантом из Литвы. Служил в войсках Советской армии в Североморске, поэтому язык знал.

— Сначала Мариан был груб со мной, как будто сердился, — отмечает Антипин, — а я ему сказал: «Не серчай, я ж такой же работяга, как и ты, много лет ищу могилу отца». Проникся таксист, расспросил, откуда я, кем работаю. Пошли мы с ним на базар, купили букет гвоздик: тургруппа собрала мне денег на цветы, чтобы я около обелиска положил.

Таксист отвез Антипина на кладбище. На входе Мариан прочел вслух по-польски: «Здесь покоятся 18 136 человек».

— Кладбище чистое, дорожки все песочком посыпаны. Сразу я нашел, где покоится отец: могила на шесть человек, размером три на два метра, обнесена бетонным бордюром. Поклонился, высыпал на могилу землю с Родины, минут 15 там побыл. Не верилось, что наконец нашел...

Обратно на станцию Федора Тимофеевича отвез Мариан. По дороге рассказал, что за чистоту на территории советских военных кладбищ отвечает муниципалитет. Каждую осень школьники, студенты чистят территории захоронений, подметают и посыпают песком дорожки.

В тот же день через Познань шел скорый поезд, которым Антипин и вернулся домой.

— Купили билет, и денег моих польских почти не осталось. Мариан плату за проезд с меня не взял, сказал, что с рабочих-нищих не берет. Предлагал я ему бутылку водки, была у меня «Столичная» и «Московская». А он тоже не взял: велел мне, когда вернусь в гостиницу, с туристической группой отца помянуть. Как ни хорохорился Мариан, а ведь добрым человеком оказался.

Это задание Антипин исполнил: пригласил к себе в номер советских туристов, и все вместе устроили поминки по героям войны.

В российских же архивах имя комиссара эскадрона Тимофея Антипова появилось спустя много лет после Победы. Только в 2003 году его семья получила Орден Славы, присужденный ему посмертно.