«На смерть…» - этот литературный жанр занимает особое место в некрологической палитре. Некрологи - весьма специфичный жанр. Это письменные свидетельства тех добрых деяний, которые оставил усопший после себя. В них, как в зеркале, отражается культура народа, дух эпохи, в которой трудился и жил человек. Одна из жанровых особенностей некролога заключается в том, что он не подлежит уточнениям и дополнениям. Он такой, какой есть, потому что написан не только рукой, но и сердцем, оттого и близок к истинной правде.
Один из самых известных некрологов в жанре «на смерть…» принадлежит перу и сердцу М. Ю. Лермонтова. Он посвящен А. С. Пушкину и называется «На смерть поэта». Это произведение произвело оглушительное воздействие на сознание современников поэта, оно сохраняет свою поразительную силу и в наши дни. Секрет этой силы заключается в том, что автор вложил в свои строки всю боль утраты, всю остроту скорби, основанной на осознании невосполнимости утраты для культуры целого народа. Пустота, которая наступает после смерти незаурядной личности, а в данном случае гения русской культуры, ничем не восполнима. К сожалению, это осознание чаще всего приходит после того, как смерть становится свершившимся фактом. Традиция, основанная М. Ю. Лермонтовым, была продолжена другими известными литераторами.
В продолжение статьи, опубликованной в предыдущем номере, хочу предложить небольшое обобщение на тему одного из распространенных видов литературного некролога, который известен в кругах творческой интеллигенции.
Этот маленький шедевр принадлежит перу талантливой поэтессы Беллы Ахмадулиной, посвященный артисту, балетмейстеру, педагогу, народному артисту СССР А. Мессереру.
Дмитрий ЕВСИКОВ, соискатель по теме «Мировоззренческие аспекты некрологов»
СЛОВО ПРОЩАНИЯ
ВЫСТУПЛЕНИЕ НА ГРАЖДАНСКОЙ ПАНИХИДЕ ПО А. М. МЕССЕРЕРУ
Вот, в сей час, в сей миг, при нас завершается нерасторжимость Большого театра и Асафа Мессерера. Разумеется, я имею в виду только очевидную нерасторжимость. Я хорошо понимаю, что стены великих театров умеют хранить своих героев бережнее и тщательнее, чем усыпальницы фараонов.
Энергия всех движений Асафа Мессерера, которую он расточил на зрителей, на учеников, все-таки должна пребывать где-то и в этом воздухе. Я верю в это. И где-то здесь навсегда останется нечто от него - какой-то привет людям, которые придут после нас. И всё-таки обрыв этой нерасторжимости трудно осознать, и звучит это и выглядит несусветно.
Сегодня утром, увидев колонны Большого театра, мне показалось, что я созерцаю их некоторый беспорядок, какую-то близость к обмороку. Поверьте, это не смятение моих глаз, а действительно историческое ощущение того, что значительная часть времени кончилась. То, что Асаф Михайлович Мессерер не будет каждое утро ходить вниз по улице из своего дома к Большому театру, то, что это действительно так и что он больше не войдет в свой Театр, - вот это в моем сознании разрушает некоторую конструкцию, без которой трудно обходиться. В эту конструкцию входит все: и великий его дар, и трагическое время, и судьба его учеников.
Но тем не менее что-то отчетливо пошатнулось.
Я утешаю себя тем, что я знаю, что все это происходит при нашей общей боли, общем страдании, потому что в Асафе Мессерере было еще одно качество. Это в нем теплился, теплился и ласкал других какой-то кроткий, но довольно мощный свет. Во всяком случае, я попадала под это излучение. И то, что в рассеянном, в разрозненном мире Асаф Мессерер всегда и сейчас может объединить людей в добром возвышенном чувстве - пусть
это будет нам всем утешением. Да, я ищу утешения себе, желаю утешения вам, но в душе что-то поплакивает, попискивает и не принимает слова утешения.
12 марта 1992 года
