И дальше он объясняет «отсутствие» переживаний у крестьянина: «Ему просто некогда страдать и убиваться, завтра же могут голодать остальные дети, если он сейчас не оставит всё и не возьмётся за работу.» /../ Анализ колыбельных песен привёл его к выводу: «Что народ любит и ценит детей — это уже доказывается тем, что он посвятил им целую особую поэзию» (Харьковский сборник, 1888, с.189-190).
Теми же причинами объясняли появление данного мотива О.И. Капица, Е.В. Гиппиус, Э.В. Померанцева, Г.Г. Шаповалова. Н.М. Элиаш видела в мотиве пожелания смерти ребенку «отзвуки древних представлений, древних поверий об искупительной силе детского страдания и смерти». Генетическим родством с заговором объясняет этот мотив В.П. Аникин. Он утверждает, что таким образом матери боролись за жизнь и здоровье своих детей, старались как бы обмануть злые силы. АН. Мартынова, ставя под сомнение утверждение С.М. Соловьёва, что на Руси не было обычая убивать слабых, увечных и «лишних» детей, полагает, что именно таким и незаконнорожденным детям матери желали смерти, что продиктованы «эти песни были гуманными чувствами, желанием избавить ребенка от мук болезни и голода». Она утверждает: «Анализ текстов показывает, что пожелание смерти выражено вполне определённо, почти всегда устойчивыми традиционными формулами, и не может быть истолковано как иносказание».
Исследовательница за основу берет близость колыбельной песни к заговору. Следовательно, и под «традиционными формулами» имеет в виду заговорные формулы. Для колыбельной более характерна импровизированность, а не формульность. Приведенные её примеры («Бай да люли, хоть сегодня помри», «Бай, бай, бай, хоть сегодня умирай», «Спи-ко, Тоня, на два дни, а на третьем на дровни») даже стилистически далеки от заговоров. В них нет даже императивной формы, характерной для заговорной лексики, не говоря уже о более тонких отличиях. Во многих песнях этой группы зримы игровое начало, юмористическая и даже сатирическая направленность.»
Мельников М.Н. Русский детский фольклор. М.:Просвещение,1987. с.22-24.
