У северокавказской миграции в Москву две причины. Первая — аграрная перенаселенность региона. Вторая: большинство городов на Северном Кавказе, да и в других регионах России не способны обеспечить занятость вчерашних сельских жителей — макроэкономическая и институциональная среда в стране блокирует развитие городской импортозамещающей трудоемкой промышленности.
В Кабардино-Балкарии и Дагестане власти заговорили о земельной реформе. В начале 1990-х введения частной собственности на земли сельхозназначения в республиках побоялись, но двадцать лет спустя стало понятно, что без приватизации не обойтись. Как не обойтись без разграничения муниципальных, региональных и федеральных полномочий по земельно-правовому регулированию. Во-первых, есть требования Земельного кодекса и закона 131-ФЗ о местном самоуправлении. Во-вторых, и это главное, без развитого института собственности на землю невозможно создать эффективное сельское хозяйство.
РЕКЛАМА
Проблема в том, что земельный вопрос на Северном Кавказе не просто экономический, но еще и демографический, и политический. И дело не только в так называемых этнических землях, из-за которых происходят или могут произойти конфликты: Северный Кавказ — это регион с незавершенной урбанизацией и явными признаками аграрного перенаселения.
В ходе земельной реформы придется выбирать — громить (или выкупать) образовавшиеся полулегальные «латифундии» и раздавать землю крестьянам, удерживая население в сельской местности, либо узаконивать сложившееся на некоторых территориях безземелье крестьян и готовиться к мощной волне миграции сельского населения в крупные города. Сегодня все идет к растянутому во времени второму варианту.
Таким образом, и земельная реформа, и модернизация сельского хозяйства на Северном Кавказе упираются в два ограничения: перенаселенность сельской местности и неразвитость городов в регионе и в стране, за исключением, конечно, Москвы. Речь идет не о малом количестве кафе, салонов красоты, фирменных магазинов бытовой техники и бутиков, торгующих импортом, — с этим все в порядке. Под неразвитостью городов здесь подразумевается неспособность самим производить рыночные товары — одежду, обувь, электронику, канцелярские товары, торговое оборудование, мебель, посуду и так далее.
Именно через стагнацию городов в регионах земельная реформа на Северном Кавказе связана с уровнем и качеством потребления импорта чиновничеством и «креативным классом» в Москве. А заодно и с антикавказскими настроениями классов не столь креативных.
Земельная реформа + модернизация = огораживание?
Глава Кабардино-Балкарии Арсен Каноков на волне политического кризиса, вызванного арестами среди его ближайшего окружения и проявившегося первой за долгое время «нетехнической» отставкой правительства, осенью предложил в качестве концепции земельной реформы гибрид паевой приватизации, сорванной в 1992 году, и сохранения земельных участков за «эффективными собственниками». В любом случае это шаг вперед и какая-то ясность после 20-летнего «латентного» перераспределения земельной собственности в республике. Гибридную концепцию в конце октября принял Общественный совет при главе КБР. Кто и как будет определять эффективность собственника — пока не разглашается; что надо сделать, чтобы волки были сыты, а овцы целы, тоже непонятно. В 1990-х на одного пайщика в республике в среднем приходилось 1,9 гектара пашни. Если изъять из подушевого или посемейного распределения земли, находящиеся сегодня в аренде у нескольких квазилатифундистов и их клиентелы, надел простого пайщика еще сократится. Учитывая отсутствие у населения оборотных средств, невозможность организовать правильный севооборот, проблемы с доступом на рынки сбыта у мелких производителей и высокую себестоимость продукции, произведенной на клочках земли без техники и технологии, нетрудно предсказать, что паи будут перераспределены на вторичном рынке и земля перейдет под контроль тех же крупных собственников, которые уже, по замыслу республиканских реформаторов, «эффективно» распоряжаются условной половиной пригодных для сельского хозяйства земель.
Кроме того, при формировании частной собственности произойдет то, ради чего с точки зрения государственных интересов и интересов бизнеса реформа и проводится: начнется модернизация сельского хозяйства. А значит, урожаи вырастут, трудозатраты снизятся, что создаст проблемы в другой сфере. Потребность в рабочих руках в сельской местности еще сократится. Это касается и горных, и равнинных селений. Механизация в полеводстве на равнине сокращает количество занятых работников практически на порядок. Применение современных технологий (электронные пастухи, например) при выпасе овец и крупного рогатого скота на горных пастбищах вроде Безенги или Верхней Балкарии сокращает потенциальную занятость в горном животноводстве в тех же объемах — в 5–10 раз. В результате модернизации вырастет демографическое давление на города.
Еще сложнее обстоит дело с земельной реформой в Дагестане. Курс на формирование частной собственности объявлен в послании к Народному собранию президента республики Магомедсалама Магомедова еще летом 2012 года. Затем земельный вопрос неоднократно обсуждался на заседаниях республиканского правительства. Но дальше попыток организовать инвентаризацию земель и их пользователей дагестанские чиновники пока не пошли. И это вполне объяснимо. Малоземелье в Дагестане еще более острое, чем в Кабардино-Балкарии. Разговор идет не о 10 гектарах, как, скажем, в Ставрополье, на пай, ни о 1,5–2 гектарах пашни, как в Кабардино-Балкарии или Карачаево-Черкесии, а о 20, 30, 50 сотках, которые можно выделить потенциальным пайщикам. Дагестанцев земельные наделы в Ставрополье ошеломляют, покупка паев здесь выглядит редкой удачей в сравнении с тем, что достается на родине. «Когда я эту кошару покупал… шла дележка паев, на одного члена колхоза или совхоза здесь выходило 18 гектаров на пай. А у нас в селе Новогагатли 35 соток… Вместе с покойным отцом, вместе с родителями имеем 10 гектаров земли… от совхоза… Есть гектар виноградника. А здесь по 18 гектаров на одного пайщика — вот и считай разницу», — рассказывает дагестанский предприниматель о своих операциях с землей в Ставропольском крае и в Хасавюртовском районе.
Формирование частной собственности на землю в Дагестане особенно драматичным обещает стать на равнине. В горах сразу после ликвидации колхозов прошла «локальная реституция», и по факту частная собственность существует. Кроме того, из горных аулов идет отток населения на равнину. А вот на равнине — там, куда горцы переселяются на свои кутаны, где зимние пастбища горных колхозов, расположенные на исторических территориях компактного проживания кумыков, русских и ногайцев, — идея приватизации земли заведомо конфликтна. С протестами сразу выступили представители кумыков: приватизация должна коснуться в первую очередь их «этнических земель». В результате формирования в Дагестане частной собственности на землю с учетом сегодняшней системы расселения «кумыкские земли» исчезнут. Лидеры кумыков категорически против: 1 декабря 2012 года в Махачкале прошел форум по вопросу о частной собственности на земли сельхозназначения, на котором «большинство собравшихся высказалось за возврат земель коренным сельским обществам, исконным хозяевам земли». Только после этого можно думать «о целесообразности введения частной собственности на землю», считают участники форума.
Даже если сельские жители получат компенсации за свои небольшие участки, эти компенсации будут быстро проедены. И, как показывает опыт выплат за затопленные сады и домовладения, например в Унцукульском районе Дагестана, велики риски злоупотреблений при распределении денег, а значит — тотальной криминализации сферы земельной собственности.
Процессы, которым даст старт земельная реформа, не уникальны для нашего Северного Кавказа. Промышленная революция в Англии начиналась с так называемого огораживания, насильственного выселения крестьян с их земель и из их деревень. В Англии, правда, все кончилось хорошо — на основе производства сукна из шерсти овец, вытеснивших людей, была создана городская промышленность. Потомки крестьян, вынужденных покинуть пастбища, смогли найти себе работу в городах. Мы же переживаем период, когда городская промышленность — не только на Северном Кавказе, а во всей стране — продолжает разрушаться. Поэтому прекрасное «потом» в случае с Северным Кавказом наступит не скоро.
Из всего сказанного очевидно: ни Кабардино-Балкария, ни Дагестан не могут на своей территории самостоятельно, без институциональной и организационной, вплоть до организации и сопровождения миграционных потоков в другие регионы РФ, поддержки провести земельную реформу.
Во-первых, обе республики перенаселены, точнее, перенаселены для существующих систем хозяйствования и их актуальной эффективности. Это перенаселение — основная причина достаточно интенсивной миграции выходцев из северокавказских республик в большие города РФ, особенно в Москву; кумыков и ногайцев — на Север; дагестанцев, особенно даргинцев, — на территорию Ставропольского края и Ростовской области. Модернизация сельского хозяйства вытесняет старожильческое население и в этих прилегающих к густонаселенным республикам регионах России — остаются только чудом выжившие фермеры и крупные предприятия внешних инвесторов. А переселенцы приходят с новым хозяйственным укладом: овцеводством на непригодных для пашни землях, стойловым животноводством на местных кормах, огородничеством, ориентированным на удаленные рынки больших городов. Диверсификация позволяет мигрантам выходить и на зерновой рынок, скупая паи и становясь фермерами по примеру старожилов.
Во-вторых, ни в Кабардино-Балкарии, ни в Дагестане нет достаточно развитых городских экономик, которые могут дать работу еще очень многочисленной и плохо образованной сельской молодежи.
В какой-то степени может помочь завершение приватизации земли в Ставропольском крае, но скорее — как стимул развития городов региона за счет притока капитала, вырученного от продажи земельных паев.
Драйверы развития
Значение городской мелкой и средней, максимально диверсифицированной промышленности для благополучного завершения реформирования сельского хозяйства, на наш взгляд, недооценено. Джейн Джекобс, крупнейший специалист по градостроительному проектированию и новой урбанистике, в книге «Города и богатство наций» так формулирует суть экономического развития городов: «…пять мощных сил, возникающих в процессе замещения городского импорта, — рынки, рабочие места, перенесенное производство, технологии и капитал — преобразуют города и ближайшую округу, а затем и регион».
Кавказские города — одни из немногих в России, где производство товаров, замещающих импортные, как-то налажено и сохраняется, несмотря на давление импорта. Лидерами являются Махачкала с Хасавюртом и зона Кавказских Минеральных Вод. Производство шерстяных изделий, текстиля, обуви, одежды, в том числе меховых изделий, в этих городах внесли свой значительный вклад в стабилизацию социально-экономической ситуации в регионе в целом. Количество созданных этими городскими экономиками рабочих мест исчисляется сотнями тысяч.
Махачкала обслуживает внутренний рынок Республики Дагестан, который, словно таможенными тарифами, закрыт сложностью организации защиты собственности и контрактов от чрезмерного доминирования импорта и может быть оценен в несколько сотен миллиардов рублей. В итоге свежее мясо (баранина, говядина и птица) и мясопродукты, овощи и фрукты (в сезон), текстиль, одежда, обувь, часть стройматериалов (кирпич и природный камень) производятся на месте. Это создает, наряду с торговлей и транспортом, довольно большое количество рабочих мест. Кроме того, Махачкала и Хасавюрт — мощные центры «челночного» импорта. Неудивительно, что столица Дагестана — самый быстрорастущий за счет миграции из сельских районов республики город Северного Кавказа.
Северокавказская легкая промышленность имеет свою историю
Фото: РИА Новости
Махачкала и Хасавюрт как рынки оказываются центрами притяжения для части Ставропольского края (фуражная и продуктовая пшеница), Ростовской области (скот на мясо и откорм; кооперация обувщиков), для Астрахани (рынок сбыта мелкого «челночного» импорта) и Калмыкии (скот на мясо и откорм).
При этом на сложные, капиталоемкие и высокотехнологичные производства существуют очень серьезные ограничения. Неразвитость институтов собственности и невозможность извне обеспечить выполнение обязательств оказываются запретительными для инвестиций в оборудование и технологии, не позволяют применять современные методы управления. Результат — отток капитала из городов, причем эта утечка превосходит приток бюджетных денег, преимущественно обеспечивающих высокий уровень потребления элит.
Даже такая развитая махачкалинская отрасль, как производство обуви, вынуждена пользоваться капиталом поставщиков сырья и комплектующих из Ростова-на-Дону и не может полностью импортировать технологии. Наладку и ремонт оборудования тоже часто осуществляют приезжие специалисты.
Нальчик можно рассматривать как своего рода антипод Махачкалы. Столица Кабардино-Балкарии невелика по численности населения — 266 тыс. человек, считая подчиненные городской администрации сельские пригороды, численность населения республики в три раза меньше, чем в Дагестане, и это накладывает понятные ограничения по емкости рынка. Кабардино-Балкария имеет свои особенности делового оборота, но в совокупности они, в отличие от Дагестана, не столь значительны, чтобы обеспечить защиту внутреннего рынка. В последние годы в Нальчик пришли федеральные розничные сети — «Магнит», «М.Видео», «Эльдорадо», радикально потеснившие местную мелкую розницу. Хотя Нальчик — железнодорожный тупик, магистраль проходит севернее, через Прохладный, он мог бы извлечь выгоду из своего географического положения. КБР — первая северокавказская республика на трассе «Кавказ» и теоретически могла бы стать воротами в регион. Однако, во-первых, сейчас есть автотрасса в обход города, а во-вторых, до подлинных ворот, Пятигорска с его знаменитыми рынками, всего сотня километров. Нальчикский рынок «Дубки» в разы меньше пятигорских «Лиры» и «Людмилы», и большая часть продаваемой на нем продукции — завозной ширпотреб. Он обслуживает лишь малую часть товарного потока, идущего в Чечню или Ингушетию. Оптовая торговля в республике ориентирована на импорт.
В советские времена Нальчик был одним из центров цехового производства одежды и обуви, сосредоточенного в микрорайоне «Еврейская колонка». В начале 1990-х цеховики эмигрировали. Остались мелкие швейные производства, поставляющие дешевый трикотаж не столько на рынки Нальчика, сколько на оптовые рынки Москвы.
Нальчик принимает население из сел, которое замещает его прежних жителей, уезжающих в Москву, Петербург или за границу. Велика и суточная маятниковая миграция из сел в города: только общественным транспортом в город каждый день приезжают по 10 тыс. человек. Бывшие крестьяне заняты или торговлей, или охраной, или извозом. Из строительства их вытесняют узбеки и вьетнамцы, а городская промышленность слишком слаба, чтобы обеспечить рабочими местами сельских жителей. Они едут дальше — в столицы или на Урал и в Сибирь.
Одна из причин такого положения дел — локальный аналог нефти, водка. Водочное производство долго и неоспоримо доминировало в экономике КБР. Сверхприбыли от водки и бюджетные ресурсы обеспечивали элите и ее клиентским сетям высокий уровень потребления и не создавали стимула для инвестиций в другие отрасли. Эти инвестиции появились только в последние годы, когда большинство спиртзаводов в КБР лишились лицензий. Водочные капиталы пошли в сельское хозяйство, а точнее, в создание «латифундий». Именно большие структуры получают разнообразные субсидии и льготные кредиты, которые выделяет государство на развитие АПК. Рост крупных аграрных компаний ведет к вытеснению мелких арендаторов, которые вместе с членами семей оказываются на московском или питерском рынках труда.
Что хорошо для Москвы
Если говорить о стране в целом, дешевый импорт, стабильный курс рубля, стандарты потребления, сформированные за десятилетие высоких цен на углеводороды, приводят к тому, что импортозамещающая промышленность в российских городах не может развиться. Даже наоборот, она постепенно сворачивается: так, например, почти на 50% сократилось производство обуви в Ростове-на-Дону, за редкими исключениями свернуто производство одежды, бытовой техники (остались в основном перенесенные из-за рубежа сборочные производства), инструменты отечественного производства заменены китайскими и так далее. Города стагнируют, за исключением нескольких «оазисов», где традиции теневого рынка, дешевая рабочая сила и защищенные — по разным причинам — внутренние городские рынки, как в Махачкале, позволили сформировать хоть какую-то живую и креативную производственную сеть. Для существования конкурентоспособных предприятий необходимо, чтобы их были тысячи в одном городе, конкурирующих, сотрудничающих между собой, переманивающих друг у друга работников, постоянно внедряющих инновации в совершенно разных сферах: в поставках материалов и комплектующих, в упрощении или усложнении технологии, в совершенствовании товаров и услуг, в маркетинге. Такие предприятия создают сотни тысяч рабочих мест. В отличие от привлеченных производств, вроде сборки автомобилей или «высокотехнологичного» цеха по сборке стиральных машин, на которых работает пара сотен рабочих, остающихся на улице после закрытия или переноса таких предприятий. Проблема моногородов — именно от «перенесенной» промышленности.
При этом «оазисы», такие как Махачкала, и Пятигорск, и Ростов-на-Дону, сталкиваются с серьезными проблемами, как то: дешевые и качественные импортные товары, с которыми невозможно или очень сложно конкурировать в существующей институциональной и макроэкономической ситуации; переток капитала в бизнес импортеров (Обувной союз, например, значительно эффективнее защищает интересы импортеров, чем интересы производителей); стабильно высокий курс национальной валюты при прозрачной таможне; высокая цена труда при практически разрушенных рынках и системе воспроизводства квалифицированной рабочей силы.
На этом фоне Москва, как главная площадка обмена сырьевых денег на импортные товары и услуги, становится практически единственным центром притяжения и внутренних, и внешних мигрантов. Региональные центры сохраняют свою притягательность только в тех секторах, где они являются удаленными «представительствами» той же Москвы (региональные администрации, федеральные ведомства и офисы межрегиональных и глобальных корпораций).
Для того чтобы создавать условия для московского «креативного класса», необходимы — кроме стабильного курса рубля, качественных и сравнительно недорогих импортных товаров в магазинах и комфортной городской среды — еще образование и здравоохранение. А их, конечно, тоже легче импортировать, чем создавать. Но это централизованные инвестиции, субсидии или трансферты, ничего не привносящие в экономику умирающих российских городов.
Получается, что интересы Москвы дважды противоречат интересам развития городов России.
Первое: столичные горожане заинтересованы в дешевом и качественном импорте товаров и услуг при стабильном курсе рубля. Городские региональные экономики нуждаются в поддержке таможенными тарифами и ослаблении рубля, чтобы наладить замещение импорта. Если этого не происходит, то перемещенные производства, новые рабочие места на них, приток капитала и технологий и наши рынки, растущие на нефтедолларах, — все это эквивалентно производству импорта на нашей территории, и только.
Второе: Москва притягивает людей. И с деньгами, и ищущих, где заработать, где получить образование, просто среду для общения. В регионах — и в селе, и даже в городах — остается все меньше активных, амбициозных, квалифицированных жителей, способных построить экономику и городскую среду.
«То, что хорошо для Москвы, хорошо и для России», — пишет в «Ведомостях» в статье «Gorod Project: Москва для креативного класса» ректор Российской академии народного хозяйства и госслужбыВладимир Мау. В условиях, когда «инвестиционные, бюджетные и человеческие ресурсы ограничены», причем все жестче ограничены, этот тезис не оставляет шансов на экономическое и социальное развитие ни городам, ни селам в регионах России. Кроме перспективы переезда в Москву как личной стратегии, в Москву, которая в итоге победила всю страну «в конкурентной борьбе за лидерство». Хотелось бы верить, что в конце концов Москва сама придет в регионы — со своим «креативным классом» и капиталами. Но пока Москва не может прийти даже в свою собственную область или в Ленинградскую. А «креативный класс» предпочитает не Владикавказ и Иркутск, а Лондон и Брюссель.
