Константин Седов
33 года, художественный руководитель, учредитель АНО «Больничные клоуны», первый профессиональный больничный клоун в России. Закончил Высшую школу экономики, по профессии юрист. Мама — режиссер-документалист Людмила Седова, папа — детский писатель Сергей Седов.
Через полтора года после окончания Высшей школы экономики Константин твердо решил, что юриспруденция — не его призвание, и стал бесплатно работать в Центральной детской клинической больнице: так начинался его путь в совершенно новой для России профессии больничного клоуна.
Удивительно, но радикальный отказ от важнейших, казалось бы, для его поколения ценностей — социального успеха и больших денег — был понят и принят однокурсниками Седова. Его выбор личной свободы и независимости был поддержан молодыми городскими профессионалами. Тридцатилетние ровесники Константина не готовы массово покидать свои топ-менеджерские посты, но их кругозор, представления о свободной личности, способность к сопереживанию, моральные приоритеты и ценности позволяют существовать такому феномену, как российская больничная клоунада.
«Из волонтеров мы превратились в профессионалов»
«Лента.ру»: Что вы вообще думаете о поколении своих ровесников?
Константин Седов: Мы первое счастливое поколение в России. Поколение, воспитанное мамами и папами, которые родились после войны и не застали ее ужасов.
А как так вышло, что профессиональный юрист стал клоуном?
После выпуска в ВШЭ я поработал юристом. Сначала был помощником нотариуса, потом служил в адвокатской конторе. И даже вел гражданские дела. Но это было тяжело, муторно. Понял, что это не для меня. Я нетерпеливый, мне все нужно «здесь и сейчас». И я ушел работать на канал «Культура» режиссером съемочной группы.
Но это же прекрасная работа!
Да, но скучноватенько. Есть съемки — есть работа, нет съемок — нет работы, сидишь, играешь на компьютере. А потом мой друг Олег Дусаев привел меня в больницу. Маленьким я много болел, был слабый иммунитет — то ложный круп, то ангина, ОРЗ, ОРВИ. Но о больницах сохранились хорошие воспоминания. Так я начал работать при фонде помощи детям Лины Зиновьевны Салтыковой в РДКБ. Переключиться сразу оказалось нелегко, но мне было очень интересно. Интересно быть первым, самому создать новую профессию. И пошло-поехало.
Вообще с нуля?
Я семь лет учился в театральной студии Высшей школы экономики. У меня были клоунские номера с моими коллегами. В студии с нами занимались Ирина Сиротинская, Ольга Глушко, Нелли Уварова, Алексей Мухин, Сергей Пекалов — актеры мастерской Георгия Георгиевича Тараторкина, выпускники ВГИКа. Так что какая-то профессиональная база у меня была.
Начинал я как волонтер, потом стал работать за гонорар, потом сам стал открывать волонтерские школы. И так четыре года назад создал с коллегами и партнерами организацию «Больничные клоуны».
Из волонтерской организации мы превратились в профессиональную. Сейчас набираем в школу клоунов только дипломированных актеров, музыкантов, режиссеров. Мы три месяца обучаем, устраиваем на стажировку и даем работу в больницах. Все наши клоуны получают зарплату. Потому что это тяжелейшая, регулярная работа: по три-четыре часа два раза в неделю на полной импровизации взаимодействовать с партнером и с ребенком.
У нас есть график выходов. «Больничные клоуны» работают в пяти городах, это Казань, Орел, Ростов-на-Дону, Петербург, Москва. Это 21 больница, 85 отделений, 3000 детей, которых мы посещаем ежемесячно.
«Работа — глаза в глаза»
Как вы создавали свой образ больничного клоуна? Использовали американский и европейский опыт?
Основоположник больничной клоунады — американец Майкл Кристенсен. У него учились другие клоуны, которые сейчас работают в Италии, в Испании, во Франции. Я тоже у него учился — в Израиле, на конференции.
Когда я только пришел в больницу и начал пробовать, первые два года было очень тяжело. Я тогда не знал, что это отдельная профессия. Видел фильм с Робином Уильямсом «Целитель Адамс» про Пэтча Адамса. Хотя он больше смехотерапевт, чем больничный клоун. Но смехотерапия — безносая, там меньше игры, чем в клоунаде, там развлечения, исполнение желаний, общий позитивный настрой. А больничный клоун — это образ, характер, контакт с пациентом. Контакт глазами, эмоциональный, который развивается поэтапно.
И я начал учиться. Сначала во Франции, там стажировался в Le rire medicine, в Израиле, в Италии. Я учился у минского клоуна Андрея Кизина из швейцарской организации «Теодора», более 25 лет объединяющей профессиональных больничных клоунов. Учился у цирковых клоунов России, у ребят из ВГИКа, у тех артистов, которым преподавал в школе больничных клоунов. У нас так устроено, что каждый чему-то учится у другого. Ольга Ларионова, Варавара Иванова, Вадим Ларченко — все те ребята, который составляют педагогический костяк нашей организации, — каждый из них меня чему-то научил.
А кто все это оплачивал?
Мы находили спонсоров. Мои друзья, выпусники Высшей школы экономики: Саша Фролов, Арсений Ашомко, Петя Жуков, Михаил Дубин, Маша Алешкина, — ребята, которые сейчас работают юристами, экономистами, топ-менеджерами, помогают мне.
А ваши родители не выступали против вашего решения? Если бы диплом юриста не пошел коту под хвост, вы сами могли бы быть топ-менеджером и стать благотворителем?
Мама немножко переживала. Нестабильная работа, непонятно, что из этого выйдет. Но когда у меня стало получаться, обрадовалась. А теперь уже Ярослав Иванович Кузьминов, ректор Высшей школы экономики, говорит, что гордится такими выпусниками. И мне это очень приятно. Ведь я не просто один чего-то достиг, а в команде.
Сколько сейчас человек в вашей команде?
Всей бумажной работой занимается Ольга Седова, она по сути исполнительный директор, Ольга Ларионова, мой зам по художественной части, бухгалтер Галина, наша старшая по Казани Екатерина Уракова и ребята в регионах. Творческие семинары провожу я и коллеги: Давид Гугулян, Олег Билик, Лена Муравьева.
Чтобы жить, больничные клоуны должны работать где-то еще?
Да! Все работают в театре, в кино, они преподают в театральных студиях. Они набирают эмоций где-то, переключаются. Выходы в больнице снимают все зажимы, позволяют так держаться в профессиональном тонусе, что актеры легко проходят кастинги. Это же постоянный тренинг! Становишься гибче, терпеливее. С одной стороны учишься соблюдать дистанцию, а с другой стороны — палитра эмоций становится просто огромной.
Сам я научился не бояться петь, стал гибче, пластичней, занялся движенческими техниками, выучил фокусы, и конечно, лучше стал контактировать с людьми.
Работа клоунов длится от трех до четырех часов. Пара клоунов выходит в одно или два отделения и обходит двадцать-тридцать или сорок детей.
Нужно ли больничному клоуну знать диагнозы детей и специфику заболеваний, например?
Знать нужно многое. В каждом тяжелом отделении — в онкологии, иммунологии — мы идем к врачу и спрашиваем, кто новенький, кто тяжелый, к кому можно обращаться, у кого какое состояние, температура. В отделении травматологии, например, дети ходят-бегают по коридорам и тщательная подготовка не так нужна, но мы все равно спрашиваем о том же и идем к ним. Работаем в холле, но в основном по палатам, индивидуально, глаза в глаза.
То есть больничная клоунада придумана не для ОРЗ?
Мы можем устраивать детские праздники, но мы не специалисты по анимации. Все, что касается массовых развлечений, не совсем к нам. Нас интересует терапевтический эффект индивидуальной работы: реабилитация, адаптация, эмоциональная разгрузка ребенка. Наша задача через игру, через сказкотерапию дать ребенку ресурс на преодоление эмоционального и физического упадка.
Мы работаем с родителями и с врачами, в операционных и в послеоперационных палатах. В реанимацию нас пускают и в РДКБ, и в ФНКЦ имени Димы Рогачева. Мы работаем со всеми, кто в сознании.
«Многие клоуны — люди верующие»
Сколько времени нужно на подготовку выхода клоуна и потом на реабилитацию самого клоуна?
Клоун — это образ, маска. Сбрасываешь ее и идешь дальше. Если тяжесть эмоциональная остается, есть психолог, вера (многие клоуны — верующие, и я в том числе), баня.
Редко бывает — этим чаще страдают волонтеры — такой элемент мазохизма, когда мы начинаем горевать… Очень скоро наступает выгорание, и тебя откидывает-отбрасывает от больницы. Кого-то на долгие годы, а кого-то навсегда. Сейчас у нас сохранилась половина тех клоунов, с кем мы начинали.
У нас клоуны выходят два раза в неделю, поэтому у них нет сильного выгорания. У нас строгий лимит. Этому мы научились у французских и швейцарских больничных клоунов. Максимум — три выхода в неделю.
По уровню испытываемого стресса больничного клоуна можно сравнить с практикующим хирургом?
Разные люди, разные характеры. Для кого-то безусловный стресс увидеть ребенка, которому врачи отводят считанные дни жизни.
А для вас?
Я научился это отодвигать от себя. Я знаю, что это есть. Но отсекаю такие мысли в работе. Когда мы готовимся к выходу, спрашиваем у медицинского персонала только: какое сейчас состояние у детей. Что с ними может быть в дальнейшем, нам знать не нужно. Мы работаем ради живых для живых. Мы не можем умирать вместе с каждым ребенком, который уходит.
Справиться с грузом эмоций нам помогает психолог Алена Кизино из фонда помощи хосписам «Вера». Раз в два месяца мы организуем семинары на тему смерти, агрессии, где все эти моменты можно проговорить. Возможно, скоро запустим семинар по травмам — оказывается, это важно для коллектива. Некоторые наши клоуны обижаются, когда мамы детей делают им замечания, есть собственная агрессия клоунов, обида на поведение кого-то в больнице. Это все нужно прорабатывать.
Как часто по правилам клоун должен освобождаться от этого груза?
Общего для всех правила нет. Это вопрос индивидуальный. У всех есть телефон психолога. Нужно — звони. Звонят редко, единицы. Есть семинары для желающих. Надо — пришел, не надо — не пришел.
Мы осуществляем супервизию — я, Вадим Ларченко, Ольга Ларионова. Как-то при мне мама сказала клоуну-стажеру: «Вы не смешные какие-то! Зачем пришли? Смешите детей!» Клоуна вышибло, он вышел из палаты. Обиделся: «Она так со мной разговаривает, как будто я ей должен!». Партнер остался, доработал с девочками, которые лежали в палате.
Но проблема не в маме, проблема в клоуне. Я тоже слышал мамино замечание, оно меня не затронуло. Хотя все, что говорят про наших стажеров, я полностью отношу к себе. Ну да, не смешно. А что, должно быть смешно же? А может и не будет смешно. Клоуны только начали. Дети болеют, никто не обязан ржать. Мы никому себя не навязываем!
Все думают, что больничная клоунада, это клоун врывается в палату и начинает веселить умирающего ребенка. Это не так!
Мы стучимся. Если говорят «нет!», мы не заходим. Нам нужно разрешение врача, самого ребенка. Если мама ребенка, например, против, мы не зайдем.
А в чем тогда плюсы этой работы?
Я реализуюсь как актер, человек, лидер, художественный руководитель. Вижу отдачу. Мы обмениваемся энергией. Ты приходишь, ребенок плачет. А с тобой не плачет. Или боится процедуры, истерит, а с тобой не истерит, просто плачет. Потому что когда клоун присутствует при процедуре, ребенок чувствует боль, но его внимание уходит на тебя, ты забираешь детскую агрессию.
Насколько вы свободны в создании внешнего образа?
Есть классические образы клоунов: белый и рыжий. Это из итальянской комедии дель арте, где действует Коломбина, Панталоне, Арлекино. Рыжий — хулиган, белый — тиран. Белый управляет рыжим. У нас смешение жанров. Действие со словами, немножко фокусов, шариков, анимации.
Под образ каждого клоуна создается оригинальный костюм. Раньше был белый халат как у докторов. Потом был желтый, солнечный халат. Сейчас мы используем любые цвета. Так, чтобы с первого взгляда на клоуна было ясно: он пришел из другого, небытового, небольничного мира. Но у нас не бывает ярких кислотных цветов, как в костюмах аниматоров. Все наши материалы — медицинские. В основном хлопок, никакой кожи, минимум синтетики.
Грим наносим минимальный. Может быть реснички, может быть щечки, губы — нужно выглядеть так, чтобы дети не пугались. И конечно, клоунский нос.
«Плохие к нам не приходят»
Кто платит больничным клоунам?
Клоуны — всегда независимая организация. Им не платят ни родители, ни больница, ни государство. Клоуны существуют за счет частных пожертвований и поддержки спонсоров. У нас есть страница в фейсбуке, есть сайт, можно послать смску «3443 клоун» и сто рублей поступят на наш счет.
Одну треть нашего бюджета покрывает компания «Мегафон», опять же потому, что со многими топ-менеджерами я знаком через Высшую школу экономики. Это все или мои знакомые или знакомые знакомых. Все остальное собираем по друзьям. Это личные связи, доверие, авторитет. Чтобы все это завоевать, нужно постоянно работать.
То есть получается, «Больничные клоуны» существуют во многом благодаря вашим коммуникативным навыкам и кругу друзей?
Да, всем этим я обязан Высшей школе экономики.
Вы оптимист?
Безусловно! Вот помимо больничных выходов и обучающих семинаров решили устраивать еще и детские спектакли. Мы специализированные клоуны, и спектакли мы ставим для слабых детей, для детей из паллиативных отделений, для детей из неврологических отделений, с задержкой развития, с ДЦП, с синдромом Дауна. У нас есть спектакль для детей до 5 лет, называется «Чемодан бабочек». Минимальный диалог, действие построено на осязательных, световых эффектах. Мы уже возили его и на крайний север, и в Вологду, и в Ярославль, и в Воронеж, и в Ростов, и в Ставрополь, и в лагеря беженцев в ростовской области. Мы сначала беженцам показали спектакль, а потом с коллегами, Ольгой Ларионовой и Александром Овсянниковым ездили в приграничные поселки.
Константин, кем вы хотите стать в будущем?
Я уже стал тем, кем хочу быть — руководителем больничных клоунов. В идеале хочу создать такую профессиональную систему, которая будет работать без меня. У нас пока охвачено 5 городов. А детские онкоцентры есть в 60 городах.
Мы организация профессиональная, но уже третий год подряд на базе Высшей школы экономики обучаем бесплатно волонтеров из 15 регионов России по профессии «больничный клоун». В этом году приезжали ребята из Одессы, из Харькова, из разных городов России, из Белоруссии, Казахстана, Узбекистана.
Получается, вокруг вас собираются прекрасные люди…
Плохие к нам не приходят, с плохими мы не общаемся.
