Какую роль при их возникновении сыграли разного рода мистические учения или тайные общества, в ту пору тоже весьма распространенные, судить не берусь, и лучше об этом промолчать. Но все же одно из самых ярких творений той эпохи, памятник Ньютону Этьена-Луи Булле, кажется, увековечивает не только человека, открывшего «механику Вселенной» (как объяснял сам зодчий выбор гигантского шара в качестве основы для памятника), но и великого мистика. Сам-то Ньютон благополучно упокоился в Вестминстерском аббатстве Лондона, а то, что предлагал построить для него Булле (едва ли, впрочем, веривший в возможность осуществления столь радикального замысла), являло собой причудливую смесь храма какой-то неведомой религии и планетария — по сути, храма атеизма, позволяющего убедиться, что там, на небе, никого нет.
Этьен Булле. Кенотаф Ньютона
Зодчий назвал сие кенотафом, что означало по-гречески пустую гробницу, какие якобы строили восточные правители рядом с единственной настоящей, дабы запутать грабителей, которым пришлось бы слишком долго искать тот курган, под которым действительно покоился царь, а с ним и разнообразные материальные ценности. Для Нового времени такой ход был лишь предлогом – способом объяснить, что это за могила такая, в которой никто не захоронен.
Впрочем, с того момента, как скульпторы итальянского Возрождения принялись воздвигать памятники разного рода правителям и военным на площадях своих городов, то есть отдельно от непосредственного места упокоения, не стоит удивляться, что кого-то могли поминать необязательно в его присутствии, то есть у могилы. Для нас раздельное существование мемориала и человека, которому тот посвящен, давно уже стало чем-то привычным. Можно смело утверждать, что в тех самых проектах революционной Франции закладывались основы современного отношения и к уходу из жизни, и к поминовению ушедших. Не менее примечательно и то, что памятником человеку уже мог быть шар или какое-то здание, а не скульптурное изображение того, каким он был при жизни. Опять же, и такое нас тоже не смутит, тем более если памятник призван увековечивать какую-нибудь абстрактную идею.
Примечательно, что все другие свои кенотафы Булле никому и ничему не посвятил. Тем сильнее они в своей загадочной абстрактности поражают теперешнего зрителя – ему непонятно прежде всего, откуда вообще такое могло проникнуть в тихое и скромное, казалось бы, искусство XVIII века, взорвав его изнутри, подготовив явление чего-то радикально нового, завершившееся в сто лет спустя в авангарде. При всем сходстве этих гигантов с египетскими пирамидами, не следует забывать, что Булле не только сам эту далекую страну посетить не мог, и пределов-то Франции не покидал. Умер же еще до возвращения военно-научной экспедиции Наполеона, а свои самые смелые проекты создал до революции. «Архитектура теней», «захороненная архитектура» – вот загадочные намеки автора на то, к чему он стремился.
За ним последовал Клод-Николя Леду, которому удалось опубликовать свои фантазии, что обеспечило ему несравненно большую славу. Что ж, именно он подготовил появление того, что назовут затем муниципальным кладбищем, выполнив первый проект чего-то подобного, а не абстрактные кенотафы, неведомо кому предназначенные. В его воображаемом городе Шо хоронить надлежало в особом месте, разрез которого немного похож на катакомбы в несколько уровней. Посредине же, вместо храма или часовни – погруженный до половины в землю крупный полый шар, в который нельзя войти, но можно заглянуть через специальные окна. Предполагалось, что, навещая своих покойных родственников, жители идеального (устроенного в духе учения Руссо) города будут погружаться в раздумья о вечности и бренности сущего именно перед пугающей пустотой и сумраком внутри этого шара, едва освещенного через отверстие вверху. Что ж, до создания чего-то подобного в реальной архитектуре тогда было еще очень далеко…
Клод-Никола Леду. Проект кладбища в Шо (современная модель)
Иное дело, кенотафы, они, при несопоставимо меньших размерах, хорошо вписывались в популярнейший аттракцион эпохи – пейзажный сад, где и без того было много всего ненастоящего – храмы, деревни, руины. Строились там и ложные гробницы. Так, вдова Павла I пожелала иметь у себя в Павловске мнимый мавзолей покойного супруга, чтобы именно в нем скорбеть о близком человеке – тогда как подлинные останки императора погребены были, естественно, в Петропавловском соборе. Впрочем, маленький храмик-простиль Тома де Томона едва ли чем-то напоминает дерзкие проекты Булле или Леду.
Жан Тома де Томон. Мавзолей «Супругу Благодетелю» в Певловске
А вот спустя 100 с лишним лет в центре американской столицы – вообще-то, в целом очень похожем на древние храмовые комплексы – воздвиглось целых два кенотафа. Посвящены они президентам Линкольну и Джефферсону, где в центре — их изваяния, ну а прах покоится на самом деле на Арлингтонском кладбище по соседству, где им тоже можно воздать должное – кому как больше нравится.
Еще более причудливой вышла судьба Руссо, которому маркиз де Жирарден не только предоставил под конец жизни дом свой и парк в окрестностях Парижа, но и после смерти не пожелал отпускать почитаемого им философа, для чего на острове соорудил гробницу, заключенную в языческий круг тополей, вполне отвечавший духу учения философа-пантеиста. Но покоиться Руссо там долго не пришлось. 16 лет спустя революционный Конвент перезахоронил его в центре Парижа – так когда-то переносили с места на место мощи святых, а теперь так поступают с великими людьми, по какой-нибудь причине похороненными сначала «не там, где надо». По современным представлениям, тревожить прах в этом случае не только можно, но и должно. Ну а остров в усадьбе Эрменонвиль из могилы философа превратился в его кенотаф, что для парка в английском стиле вроде даже лучше…
Кенотаф Руссо на острове в парке Эрменонвиль
Новым же местом упокоения для Руссо, как и для других прогрессивных мыслителей, стал парижский Пантеон, первое время строившийся как вполне обычная церковь св. Женевьевы. Однако столетие спустя в результате сложных исторических хитросплетений свои религиозные функции он окончательно утратил – теперь здесь только хоронят или перезахоранивают великих сынов Франции. А под куполом болтается маятник Фуко, петербуржцами уже изрядно подзабытый — такое же изобретение французов, как и Вечный огонь, и могила Неизвестного солдата, и многие другие элементы гражданского культа, расцветшего в стране, первой отделившей церковь от государства!
Что же до Пантеона, то возник он именно в эпоху, когда с кладбищами для простых смертных в черте города вели уже самую решительную борьбу. Напротив, лучшим людям страны полагались особые гробницы, отчасти напоминавшие те прежние храмы, где хоронили императоров и королей. Так и в революционной России на смену Петропавловскому собору пришла кремлевская стена. Непосредственным же следствием ликвидации средневековых кладбищ в Париже стало появление там своих катакомб – в каменные выработки под городом перенесли черепа и кости, выложив из них затейливые узоры – бесконечные стены человеческих останков на много километров, поистине, впечатляют… Нелишне будет заметить, что подобные оссуарии (или костницы) – порождение отнюдь не новейшей «бездуховной» эпохи, ведь и прежде, скажем, в монастырях старые скелеты могли сваливать в особых часовнях без какого-то особого почтения к их обладателям, расчищая, таким образом, места для новых тел.
Оссуарий
В городах же XIX века все больше воздвигалось монументальных комплексов, непременными атрибутами которых становились симметрично расположенные аркады, где были самые дорогие места, затем ворота, нередко в египетском стиле (курьезно, что у нас они ведут в город живых – Пушкин), а посредине часовня, постепенно терявшая черты принадлежности к христианскому культу и смещавшаяся в сторону экуменизма, становясь просто залом скорби и прощания. Таких навязчиво симметричных, излишне строгих ансамблей в России не встретишь. Кажется, именно отсутствием здесь средневековых клуатров, что дали жизнь этим аркадам, можно объяснить то, что нечто подобное в России так и не прижилось. Неслучайно ведь единственным аналогом такого регулярного комплекса в Петербурге стал дом омовений на еврейском кладбище с обычным в таком случае арабо-мавританским стилем.
Дом отпевания и омовения. Преображенское Еврейское кладбище, Санкт-Петербург
Кажется, еще и на Британских островах правильные кладбища не слишком жаловали, но уже по другой причине — англичанам и шотландцам они должны были казаться излишне строгими. То же, что создавалось в Великобритании, напоминало, скорее, пейзажные парки – таково, пожалуй, одно из самых романтичных мест захоронения на Земле, некрополь в Глазго: просто зеленый склон холма, покрытый нерегулярными рядами могил, и увековечивший по-своему также и старый центр города, перенесенный когда-то отсюда на новое место.
