Из автозака он выпрыгнул так ловко, как рысь слетает с дерева. Серые кроссовки, белая футболка, синие, с коленями пузырями, спортивные штаны. Размял плечи. На груди блеснул синий принт «Не сдавайся!» Он выждал, пока ему снимут наручники, и юркнул в клетку для подсудимого как к себе домой.
В Рязани второй год идет суд над Павлом Кузиным, подозреваемым в диком убийстве. Вечером 9 ноября 2012 года на глазах у прохожих шестеро подростков от четырнадцати до семнадцати лет насмерть забили девятнадцатилетнего студента Александра Дудина и ранили его друга Евгения Заикина. Журналисты и правозащитники выдвинули привычную для Рязани версию: очередные разборки фа и антифа. Подсудимый Кузин — антифа, его жертва Дудин — то ли фа, то ли так показалось пьяному Кузину. Хотя никакой идеологической привязки ни к фашизму, ни к антифашизму рязанские группировки уже давно не имеют. С таким же успехом они могли бы называться «фу и антифу», «му и антиму», «гы и антигы».
Заседания идут в подвале Советского районного суда Рязани. Это вынужденная мера. Начинались суды на первом этаже при открытых окнах. В них заглядывали толпы школьников.
— «Держись!» — стояли с плакатами девчонки.
— Кузин, мы с тобой! — орали в окна мальчишки.
Терпение судьи лопнуло, когда на очередном заседании кто-то стал через окно тянуть руку, чтобы поздороваться с подсудимым. Суд спустился в подвал.
Но молодежная агитация от этого только выиграла. Повсюду в городе — на заборах, на жилых домах, на будках теплотрасс и даже на мосту, соединяющем исторические улицы Почтовую и Дворянскую, — косяком пошли загадочные надписи «161» и BDK. А на корпусе радиоуниверситета, где учился Саша Дудин, зачернело граффити «Кузин — герой!»
Бригада смерти Кузина
— Мы неделю добивались от мэрии и управы, чтобы граффити стерли, — Софья Юрьевна Иванова, директор «Школы прав человека» и автор популярных в Рязани лекций «Самозащита от улицы», объясняет, почему она, вместе с родителями и подростками-активистами, перестала уничтожать заборную «живопись». — Если это делаем мы, наутро будет дубль. Если власти — хотя бы пару-тройку дней чисто. Но потом появится то же самое. Мы снова несем в мэрию список загаженных мест. И все идет по кругу.
— «BDK» — это аббревиатура на английском: «Бригада смерти Кузина». А «161» — старое погонялово скинов, зашифрованный лозунг «Будем делать, что захотим», — просвещает меня двадцатитрехлетний Илья Требухин, тоже антифа, еще один герой рязанских улиц.
— Ща у них новая фишка, — дополняет товарища Максим Д. — Они кидают новую графу — НСО и называют себя не фа и не нацики, а правые.
Макс тут же расшифровывает: «кидать» — писать на стенах, «графа» — граффити, НСО — национал-социалистическое общество. Парень одет в черный спортивный костюм, серо-черную толстовку с капюшоном и черную бейсболку. За свои двадцать два года он успел потереться среди футфанов, или футбольных хулиганов, патрулировал улицы с «Белым фронтом». Потом ушел в армию, а когда вернулся, «Белого фронта» уже не было, друганы или сидели, или женились, и Макс прибился к музыкальной тусовке антифа. Поменялся ли при этом его взгляд на мир? Едва ли. В причудливой духовной эволюции Макса нет особых переломов и прозрений. Даже гардероб и внешний вид сильно менять не пришлось: фа и антифа для человека постороннего распознаванию не подлежат.
— У фа бейсболка с загибами, а у нас нет, — объясняет для непосвященных Макс. — Они говорят про наши бейсболки — «блином». Или «попсня». Вообще не в теме, что попсово — это как раз когда бейсболка с загибами. Так делали буржуа-американцы, когда переняли бейсболки у негров. Но фа это не докажешь. У них свои заморочки.
Макс считает, что примерно с 2005–2006 годов, с тех пор как появилось антифа-движение, униформа перестала быть знаком различия. Свой или чужой — это определяют скрытые коды и символы.
— Вот у меня, — Макс закидывает ногу на ногу и из-под штанин спортивных брюк выглядывают армейские берцы, — боты как у всех, только саморезы с подошв выкрутил, чтобы полиция не докапывалась. Ну и все, я антифа. А то, что антифа и панки носят прикиды Fred Perry, — это они фуфло впаривают. Все его носят.
Погоняло — «мухи»
— Вы знали о том, что у вашего сына была коллекция холодного оружия?
— Не было, Ваша честь, — отвечает мать подсудимого.
— Вас не спрашивают, была или нет, — судья раздражается, ведь у Кузина обнаружен арсенал холодного оружия. — Вы знали, что была?
Женщина подавлена. Просит ее выслушать. Сбивчиво рассказывает, как растила сына одна, как мальчик любил птичек и собак, как «этим… как его… тимуровцем был» и ветеранам сирень дарил на 9 мая, а они плакали…
Судья предлагает матери посмотреть съемку камер видеонаблюдения. Отец убитого Дудина сжимается в пружину, надевает очки. Подсудимый Кузин опускает голову. На экране троллейбусная остановка и два рослых парня — Дудин и Заикин. Какой-то шкет, у него заплетаются ноги, наставляет на них пистолет. Что-то им говорит («Чьих будем, лохи?» — если верить материалам следствия). Парни на секунду теряются, а потом наваливаются на шкета, легко отнимают пистолет, ломают его (он оказывается игрушкой) и вышвыривают шкета с остановки пинками под зад. Через минуту на парней налетают шестеро подростков с битами, пистолетами, заточками и ножами, они разделяют Дудина и Заикина. Дальше — броуновская беготня, кусками попавшая в кадры. Ее изучает суд, чтобы понять, кто нанес два ножевых ранения Дудину в грудь и одно в ногу и кто изрезал спину Заикину?
— Узнали сына? — спрашивает судья мать Кузина.
— Там все мельтешит, — она заикается: — Н-н-нет.
Раскадровки словно головоломка из советского журнала для пионеров. Вот Дудин убегает, вот прячется в такси. Но машина не трогается («У меня был заказ!» — заявит в суде таксист). Подбегают шестеро подростков, тянут Дудина из машины. У одного из них (следствие установит, что это Валерий Баранов. — «РР») рука в крови. Опять возня. Заикин оттаскивает Баранова от Дудина.
И вдруг толпа подростков бросается врассыпную. Скорченный Дудин лежит на проезжей части. Мимо едут машины и автобус. На остановке стоят какие-то мужчины, но на помощь никто не бросается. Парень поднимается весь в крови, его качает, как на корабле во время шторма. Не доходит до остановки, падает.
— Ну как — узнали среди нападавших сына?
Нервная тишина. Видеть очевидные доказательства и слышать при этом заведомую ложь — так изнанку человеческой природы режут будто скальпелем.
Смотрим дальше. С первых кадров видно, как от остановки отходит троллейбус №5. Перед троллейбусом шатается Кузин, в руках у него игрушечный пистолет. На миг — перекошенное лицо водителя. Троллейбус айсбергом огибает Кузина и уплывает. Первая мысль: «У него тревожная кнопка. Вызовет». Потом как обухом по голове: «У таксиста тоже была — не вызвал». Из показаний следствию водителя троллейбуса: «Ничего не видел… был испуган… думал, молодежные группировки чего-то не поделили… а у меня пассажиры». Кондуктор тоже «ничего не видела». Снова видео: Кузин тычет пистолетом в окно у места кондуктора. Там чей-то силуэт. Мимо едут машины, на остановке стоят люди. Один из них на условиях анонимности согласился на интервью.
— А что я мог против организованной банды? — Мужчина под сорок не смотрит в глаза. — Там все расписано. Я не слепой: у одного нож, у другого кастет, у третьего баллончик, еще пистолет этот… И что я, безоружный, мог сделать?
— Полицию вызвать.
— Чтобы мобильник отняли?
Еще он возмущен тем, что за час до убийства шестерым несовершеннолетним после десяти вечера в кафе «Место встречи» продали три бутылки водки.
— Вот с кого надо спрашивать! — Свидетель воодушевляется. — А официант, видите ли, думал, что им уже есть восемнадцать. Хотя он с половиной этих бандюков в одной школе учился.
Свидетель прав, но и от видео никуда не деться: Дудин лежит в ста метрах от остановки, свидетель садится в подошедший автобус и уезжает. Мимо спешат машины. Из одной выходит худенькая девушка. Идет к Дудину. Он приподнимается. Она звонит по мобильному. Через четыре минуты приезжают полиция и скорая. Как потом установит следствие, продолжительность всего инцидента — около пяти минут.
— Мне кажется, я начинаю понимать, почему водители, пешеходы или те, кто смотрел на меня из окон квартир, не набрали «02», — говорит Кристина Титова, та самая девушка, которая не побоялась за себя и за свою машину. — Я вот помогла — и что? Меня потом неделю никто не вызывал. Я сама пришла в дежурную часть, рассказала, что знаю. Там все записали. И опять молчание — пока снова не напросилась на допрос.
Кристина возмущена, когда я предлагаю ей поставить вместо настоящей фамилии псевдоним.
— Еще чего! — Она даже не дает мне договорить. — Чтобы мне как этим… на остановке… погоняло «муха» дали?
Так в перехваченных ФСБ телефонных разговорах рязанские фа и антифа называют прохожих из тех, что ни во что не вмешиваются.
Без меня меня казнили
Равнодушие и насилие — полюса, между которыми живет рязанская уличная молодежь. То, что это два состояния одного и того же вещества, здесь чувствуешь особенно остро. И пахнет это вещество вовсе не молодостью. В подростковый мир этот яд попадает извне.
— Лежа-а-а-а-ать!!!
Все, что помнит после входа в модный рязанский клуб «ДК» Илья Требухин, — блики света, танцпол. И вдруг — искры из глаз.
— Думал, что лечу, — вспоминает он, — а я лежу на полу. «Руки за голову!» — кто-то орет, а они у меня и так там. Я хочу голову повернуть, а мне кто-то ботинок на висок ставит: «Не крутись, сучонок!»
От боли и вони берца Требухин выворачивает голову в другую сторону. И тут же получает кулаком между глаз. «Вот и сходил на антифа», — мелькнула мысль. И опять не до нее.
— Ой-йо-о-о-о! — все, что он помнит: вскрикнул. Когда пришел в себя, понял, что его вырубили дубинкой.
Концерт антифа-группы Mister X установщик окон Илья Требухин так и не увидел. Разглядел только ботинки музыкантов, когда их выводили через танцпол мимо поваленных на пол зрителей. Эта «спецоперация» Центра «Э» (регионального управления по борьбе с экстремизмом) на следующий день вызвала оторопь даже у коллег-силовиков: «Зачем?!»
— Паспорт! — орет омоновец и сам же держит в руках обложку его, Требухина, паспорта. Парень хочет рукой показать, что вот же он, его документ. Его ладонь берцем вжимают в пол.
— Как я оказался на улице, во дворе клуба, сам не знаю, — говорит Илья. — Пацаны рассказывали, что с пола нас поднимали электрошокерами. Но это было спасение. На холоде нас оставили в покое.
Покой продлился недолго. Через полчаса начавшие было замерзать подростки услышали новую команду:
— Руки на плечи соседа!
— Ноги согнуть в коленях!
Никто не понимал, что требуется. Кто успел, прикрыл голову руками. Зрителей гуськом, на полусогнутых ногах, с головами в пол повели в автозак. Когда задержанных привезли в отделение полиции №1, их усадили в актовом зале. И по одному начали куда-то выводить. Когда подошла очередь Требухина, омоновец в маске подвел его к лейтенанту. Тот, не глядя на задержанного, сунул ему чистый лист бумаги:
— На. Расписывайся.
На замечание, что лист пустой, лейтенант ответил:
— Я потом напишу.
Требухин не успел договорить, что подписывать чистый лист не будет, как «мягкая трешечка» — поглаживание электрошокером по голове, спине и ягодицам — напомнила ему, кто в доме хозяин.
— Сколько выпил? — спросил лейтенант.
— Я не пил.
Хлоп-хлоп электрошокером по голове.
— Вспомнил?
Парню предложили выбор: он подписывает чистый лист бумаги, его задерживают на трое суток за пьянство и отпускают. Отказ. Омоновец повел Илью в туалет «подумать», но от «подумать» его спасла жена. Она вместе со своим отцом Евгением Дьячковым, известным в Рязани диджеем D.E.D, написала заявление об истечении трех часов с момента задержания без предъявления обвинения, и Требухина, а потом и всех остальных выпустили. Через десять минут Илья прошел медицинскую и психиатрическую экспертизу, проверку на алкоголь и наркотики. Утром он написал заявление в СК РФ и Генпрокуратуру — единственный из всех, задержанных в тот вечер.
После этого проверки из главка посыпались одна за одной. В больших кабинетах заговорили о «перегибах на местах», а в кабинетах попроще — о том, что один из местных генералов давно навязывал себя ночному клубу «ДК» в качестве совладельца. Перед Центром «Э» в полный рост встал вопрос: как юридически обосновать перед жителями Рязани, а главное, перед московским начальством вчерашние «гастроли».
Версия, которая звучала во время самого налета на ночной клуб «ДК» — антинаркотический рейд — сразу дала трещину. Во-первых, наркотиков не нашли, а во-вторых, рязанский Госнаркоконтроль тут же официально опроверг участие своих сотрудников в скандальном рейде и намекнул, что вообще-то Центру «Э» негоже залезать в чужую компетенцию. Тогда появилась еще более героическая версия: Рязань не допустила новой Болотной, Бирюлева и Майдана вместе взятых.
— Когда начался концерт, рядом была драка, и от очевидцев поступила информация, что трое неформалов, избив прохожего, пошли в «ДК», — заявил Евгений Исаев, заместитель начальника Центра противодействия экстремизму УМВД РФ по Рязанской области.
Другой сторонник этой версии — Дмитрий Ракита, главный врач областного кардиодиспансера и член общественного совета при областном УМВД — считает, что «ОМОН спас город от массовой драки между антифашистами и националистами», которые после убийства Александра Дудина волнами накрывают город.
— Это бред, — убежден Иван Вотяков, директор ночного клуба «ДК». — На концерт пришли люди из одной тусовки. Музыку антифа националисты не слушают. Если у Центра «Э» действительно была информация, что в «ДК» готовится драка, почему нельзя было выйти на меня? Другое дело, что после убийства Дудина правоохранительные органы настойчиво предлагали мне отменить тот или иной концерт: на него якобы могли прийти экстремисты. Но почему мы должны отменять концерты? Наша деятельность законна. Это уже похоже не на профилактику преступности, а на борьбу с инакомыслием.
Фашист по прописке
Но в деле Требухина та же проблема, что и в деле Дудина, — нет свидетелей. Никто не хочет связываться с Центром «Э».
— У нас как на районе? — объясняет Макс, товарищ Требухина: — Западло жаловаться. Илюху отметелили, я понимаю, надо судиться. А мне чего? Ну, подумаешь — пару раз дубинкой по ногам прошлись. Не по-мужски стучать.
Мужик Макс как раз из тех, кто не глядя подписал чистый лист. При этом он признается, что через сутки ногу у него разнесло так, что он на время оставил футбол. Остальные участники той вечеринки вообще отказались со мной встретиться.
— Жизнь в Рязани жесткая, — по телефону объясняет Анастасия К., та самая девушка, что стояла у здания, где идет суд над Кузиным, с плакатом «Держись!» — У нас от ОМОНа и Центра «Э» можно ждать чего угодно. После «ДК» нам вообще шьют экстремизм.
Девушка предупреждает, что откажется от своих слов, если увидит свою фамилию в журнале. На вопрос о том, почему она и ее товарищи не объединяться, чтобы привлечь полицейских к уголовной ответственности, она кричит:
— Провокатор!
И бросает трубку.
— Просто Настя теперь в Московском районе живет, — оправдывает ее Макс. — Там всегда был кусок фа. Она переехала туда из нашего Заводского района, который держат антифа. У нас тут фа и антифа, ну, прописывают дворы. Вот ей, чтобы там прописаться, в правые надо перейти. Не надо ей светиться.
Забота и понимание, с какими парень говорит о смене Настиных взглядов, похожи на семейный спор о том, кому сегодня идти в булочную за хлебом.
— Ну а че не так? — удивляются Максим и Илья. — Вот когда мы маленькими были, «Бригаду» по телеку смотрели. Сериал ни о чем, а мы в него играли. Ну, там, пальто в пол, манеры пацанские, зализанные волосы, взгляд исподлобья… Ну и где все? Фигня… А потому что идеи, одежда, ну и музыка, они на районе так… для порядка, чтобы быть в команде, когда стенка на стенку. Вот Кузин почему антифа стал? Не повезло — на границе между районами живет. Его класса с пятого правые караулили… А когда поступил на кондитера — другое дело. Там берлога антифа.
Все просто, как в любой стае. Птицы не могут рассказать, как они летают, рыбы молчат о том, как плавают. А антифа не в силах объяснить, чем, кроме территориального признака, они отличаются от неонаци.
— Как — чем? — обескуражены парни. — Говорим же: всем.
«Для порядка» они направляют меня к авторитету антифа-движения, в прошлом скинхеду, а сегодня мастеру смены на рязанском заводе полимерной продукции Валерию Новикову.
Сетевые гопники свободы
Это к нему ходил, а теперь звонит из заключения Кузин. К нему утром после убийства Саши Дудина пришел за советом один из участников убийства — Валерий Савин. Новиков встречает меня по-простому, крепко жмет руку. Он в таких колоритных тату, что вопрос о них вырывается сам собой.
— Это расшифровка аббревиатуры с английского: ACAB — «Все копы ублюдки», — Новиков цепко проверяет реакцию. Ухмыляется. Расколол, что я так не считаю.
— Жестко все стало, — вздыхает Валерий. — Раньше тоже жестокость была, правые убивали гастарбайтеров и бомжей. Но до 2005 года у нас тут не было антифашистов. Теперь второй фронт — антифа — масштаб жести поднял. А с идеями у всех глухо. Откуда им взяться? Раньше мы их на концертах находили. Через музыку и книги человек складывал мировоззрение годами. А теперь пришел интернет. Сейчас тринадцатилетний мутант страничку «ВКонтакте» просмотрел и вперед: «Я все знаю!» Пошел, нахватал на родительские деньги шмоток: «Я футфан!» Через неделю читаешь, а он, оказывается, уже жизнь прожил: «Да ну, нафиг футов… лучше буду скином». В голове у людей каша и стадный инстинкт, но они на своей волне свободы. Фа или антифа для субкультурных гопников — какая хрен разница?
Мне сразу вспомнился кабинет рязанского оперативника Центра противодействия экстремизму МВД РФ. За столом у него висел имперский флаг России, а на компьютере мигала заставка запрещенных «Белых инквизиторов».
— Врага надо знать в лицо, — отшутился он, перехватив мой удивленный взгляд. Но свою фамилию, под предлогом закона о гостайне, публиковать запретил.
— Старший лейтенант? — оживляется Валерий Новиков. — Как же… Я в том кабинете был. У него со школы кореша — основные рязанские фа, на меня не раз нападали. Он тоже с ними в детстве во дворе в «Бригаду» играл… У нас это обычно — среди силовиков немало тех, кто придерживается правых взглядов.
— Да какие они правые?! — смеется двадцатидвухлетний Саша Самохин, выпускник юрфака МГУ, менеджер модной сети московских ресторанов.
Самохин переехал в Москву из Рязани после того, как заметил за собой слежку антифа. Накануне он выиграл суд у рязанского Центра «Э». Борцы с экстремизмом обвинили молодого юриста в нанесении свастики на мечеть, а он в суде доказал, что это не свастика, а лабарум — римский и византийский символ закона. Но вскоре был новый суд, уже проигранный Самохиным, — за размещение на страничке «ВКонтакте» запрещенной песни группы «Коловрат».
— Эта история поставила крест на моем выдвижении в городскую Думу, — вспоминает Самохин. — Я уехал в Москву доучиваться, здесь нашел работу. Но в Рязань вернусь. Идея-то с моим выдвижением в депутаты была в том, чтобы встраивать субкультурные движения в общественную и парламентскую культуру. Не дали. Выдавливают националистов в социальные низы. Но это мой город и мне не все равно, что в результате такой политики война улиц ужесточится. Задумка Центра «Э» была в том, чтобы стравить фа и антифа и тем самым нейтрализовать их. Но трудно управлять тем, в чем не разбираешься. В итоге банды растут как грибы после дождя, их разбирают всякие движения против мигрантов, союзы офицеров и натаскивают как классическое пушечное мясо протестов.
Самохин убежден, что это дорога в тупик. Еще жестче на ситуацию смотрят ученые факультета социальной психологии Рязанского государственного университета. Недавно там провели соцопрос среди молодежи. «С чем вы связываете свое будущее?» — спросили подростков. Лишь 49% смогли сделать выбор.
— Это диагноз деформированности модели достижения успеха, — комментирует профессор Анатолий Сухов, заведующий кафедрой социальной психологии РГУ. — Когда гонка за успехом становится смыслом жизни, а его достижение любой ценой — нормой. Только что на выходе? 51% тех, кто интуитивно чувствует, что обречен болтаться за бортом успеха. Для них социальные лифты и возможности подняться вверх по социальной лестнице успеха схлопнулись в девяностые годы. Теперь именно эта половина нашей молодежи образует полукриминальные субкультурные группировки. Это защитная реакция и способ самоутверждения в обществе, которое отвергает их уже на старте.
— Может, все не так плохо? Молодежь девяностых тоже дразнили «поколением пепси» — и ничего: выросли, остепенились, работают.
— «Поколение пепси» хотело удовольствий, карьерного роста, денег, — говорит Сухов. — Это вульгарное стремление, но это хотя бы стремление. Новое поколение вообще не может сформулировать свои желания. Что и провоцирует агрессию, побуждает прибиться к стае себе подобных. Под любым флагом.
Снова здорово
Месяц назад Илью Требухина вызвали в полицию и Следственный комитет РФ.
— Прихожу, мне дают заключения экспертиз, — у Требухина кадык ходит туда-сюда как сломанный термометр. — По ним выходит, что в «ДК» не омоновцы меня избили, а я их избил. Нанес им повреждения — разбил губу и ухо.
Пока в уголовном деле пауза. Но уже сейчас понятно, что если попытка Требухина добиться справедливости правовым путем потерпит фиаско, это доломает его окончательно. Ведь вовлечение подростка в цивилизованные правовые отношения — это тоже инструмент социализации.
— Я встану на их защиту, — говорит Надежда Травина, координатор комитета Общественной безопасности России. — Тринадцати-, пятнадцати-, семнадцатилетние современные дети не могут быть фашистами или антифашистами. Они дезориентированы и понятия не имеют, что это такое. Потому как заброшены и набрались всякого дерьма. А атмосферу дерьма создали взрослые. Вот у кого разруха в головах.
Травина не так давно ехала на работу в троллейбусе. Шел дождь со снегом. На потном окне девочка лет двенадцати выводила пальчиком: «161». Травина объяснила девочке и ее маме, что обозначает такой шифр.
— Это же ребенок, — мама обиделась, — что вы тут…
И уже дочке:
— Не слушай тетю.
