В окопах Большой войны

Но солдатская служба всегда - и в Великую Отечественную, и в Первую мировую - включала в себя, прежде всего, тяжелый, изнурительный труд на грани человеческих сил. Русский военный психолог Роман Дрейлинг отмечал, что "труд, производимый, например, пехотинцем в полном вооружении и снаряжении, превосходит по количеству расходуемой энергии самые тяжелые формы не только профессионального, но и каторжного труда".

Елена Сенявская: Ну конечно. Война - это грязь и кровь. К примеру, позиционный характер Первой мировой войны (о чем написано у Ремарка) определил большое число страшных инфекционных заболеваний. Войска долгими месяцами пребывали в одних и тех же окопах и землянках, которые вместе с людьми обживали и насекомые-паразиты. "Все помешались на неожиданной атаке. Ее ждут с часу на час. И поэтому неделями нельзя ни раздеваться, ни разуваться, - вспоминал о жизни в окопах участник Первой мировой В. Арамилев. - В геометрической прогрессии размножаются вши... Некоторые стрелки не обращают на вшей внимания. Вши безмятежно пасутся у них на поверхности шинели и гимнастерки, в бороде, в бровях. Другие - я в том числе - ежедневно устраивают ловлю и избиение вшей. Но это не помогает..."

Самым великовозрастным ветераном Первой мировой был российский прапорщик Михаил Кричевский, который умер в 21-м веке в возрасте 111 лет

Проблемы санитарно-гигиенического характера во время войны приобрели поистине гигантские масштабы. При общей численности мобилизованных в Русскую армию 15,5 миллиона человек только госпитализированных за время войны военнослужащих, нуждавшихся в продолжительном лечении, учтено около 5,15 миллиона, из них раненых свыше 2,8 и заболевших - более 2,3 миллиона. При этом умерло именно от болезней свыше 155 тысяч. А всего в период Первой мировой войны и последовавшей сразу за ней Гражданской только сыпной тиф поразил в нашей стране, по разным подсчетам, от 10 до 25 миллионов.

Так что, как видите, не до ромашек и не до игры в карты. Первая мировая война стала психологическим стрессом для всей современной цивилизации, показав, что весь достигнутый людьми научный, технический, культурный и якобы нравственный прогресс неспособен предотвратить мгновенное скатывание человечества к состоянию кровавого варварства. Это после относительно благонравных войн XVIII и XIX столетий, когда все еще сохраняли свою силу "традиции рыцарского благородства и воинского великодушия"...

Елена Сенявская: Значит, этим генералам повезло. Но любая война - это страшная и грязная работа, нет в ней никакой благости. Американский корреспондент Джон Рид, совершивший длительную поездку летом 1915 года вдоль русского фронта, рассказал о своем впечатлении от колонны русских солдат. У большинства и винтовок-то не было. Шли тяжелой походкой обутые в сапоги крестьяне, которых оторвали от родного дома, и которым предстояло выполнять непривычную работу, связанную с необходимостью убивать.

Елена Сенявская: "Человек с оружием в руках" - отдельный психологический феномен. Война формирует особый тип личности и психологии - психологию комбатанта. Это психология человека в экстремальных обстоятельствах войны, которую можно рассматривать как непрерывную череду пограничных ситуаций, бытие на грани жизни и смерти. Бой предъявляет к человеку требования, противоречащие инстинкту самосохранения.

Елена Сенявская: Как утверждал полковник Геннадий Чемоданов, командовавший в Первую мировую пехотным батальоном, "не существует ни храбрецов, ни трусов, а есть лишь люди, умеющие в большей или меньшей степени владеть своими нервами".

Елена Сенявская: Действительно, есть ученые, например, русский военный психолог Петр Изместьев, которые отмечают органическое происхождение смелости. Что касается употребления спиртного в русской и советской армиях, то, например, в документах о Русско-японской, Первой мировой и Советско-финляндской войнах неоднократно встречаются упоминания горячительных напитков, которые солдаты и офицеры "доставали по случаю". Однако на официальном уровне никаких мер для организованного снабжения армии алкоголем не принималось. В Первую мировую в России был даже введен сухой закон. Еще в 1908 году была отменена "винная порция": выдавать водку нижним чинам запретили, и она была изъята из продаж в солдатских буфетах и лавках. Начальникам всех степеней было запрещено по своему усмотрению давать водку нижним чинам части в военное и мирное время, выдача ее допускалась лишь в виде лекарства.

Но возвращаясь к вопросу об официальном алкоголе: единственный опыт узаконенной на высшем военном и государственном уровне выдачи алкоголя в отечественной армии относится ко Второй мировой войне. Почти сразу после начала Великой Отечественной спиртное было введено в ежедневное снабжение личного состава на передовой. В подписанном Сталиным постановлении ГКО СССР "О введении водки на снабжение в действующей Красной Армии" от 22 августа 1941 года говорилось: "Установить, начиная с 1 сентября 1941 года, выдачу 40’ водки в количестве 100 граммов в день на человека красноармейцу и начальствующему составу первой линии действующей армии".

Елена Сенявская: Русская разведка, сообщая о плохом снабжении австрийских солдат, подчеркивала: "Офицеры были в изобилии снабжены консервами и даже вином. Когда на привале они начинали пиршествовать, запивая еду шампанским, голодные солдаты приближались к ним и жадно смотрели на это, когда же кто-нибудь из них просил дать хоть кусочек хлеба, офицеры отгоняли их ударами сабель".

А вот что рассказал сослуживцам сбежавший из немецкого плена рядовой Василисков:

" - Бяда, хорошо живут черти. Окопы у них бетонные, как в горницах: чисто, тепло, светло. Пишша - что тебе в ресторантах. У каждого солдата своя миска, две тарелки, серебряная ложка, вилка, нож. Во флягах дорогие вина..." Впрочем, в этом описании шикарной жизни германских солдат, конечно, много фольклорного. Солдату было невдомек, что на нем опробовали один из самых распространенных приемов "информационной войны": пускали пыль в глаза, а потом позволили сбежать, чтобы использовать в качестве агитатора, деморализующего боевой дух сослуживцев.

Елена Сенявская: Для борьбы со страхом и паникой военное руководство всех армий гораздо чаще, чем "увещевания" и "разъяснения", применяло жесткие репрессивные меры, исходя из принципа: "солдат должен бояться собственного начальства больше, чем врага". Так, отмечая случаи массовой сдачи в плен нижних чинов в Первую мировую, командование русской Армии уже осенью 1914 года издавало многочисленные приказы, в которых говорилось, что все добровольно сдавшиеся в плен по окончании войны будут преданы суду и расстреляны как "подлые трусы", "низкие тунеядцы", "безбожные изменники", "недостойные наши братья", "позорные сыны России". Остальным же, "честным солдатам", приказывалось стрелять в спину убегающим с поля боя или пытающимся сдаться в плен: "Пусть твердо помнят, что испугаешься вражеской пули, получишь свою!" Не всегда эти меры оказывались эффективными, иногда вызывая даже противоположный эффект. Так, в 1915 году русские газеты сообщали, что команды турецких судов, покидая тонущие корабли, направляют шлюпки не в сторону близкого берега, а по направлению к русскому флоту, так как "тех турок, которые при потоплении нашим флотом вражеских судов избегают нашего плена, турецкое правительство приказывает казнить как изменников и предателей". К концу войны, поразившей усталостью и апатией значительную часть войск стран-участниц, эффективность всех средств психологического воздействия на личный состав резко снизилась.

Елена Сенявская: Если средние потери в связи с психическими расстройствами в период Русско-японской войны составили 2-3 случая на тысячу человек, то в Первую мировую войну показатель "психических боевых потерь" составлял уже 6-10 случаев на тысячу. 20 декабря 1914 года прапорщик Бакулин записал в своем дневнике: "Перед Рождеством доктор дивизионного обоза Попов переведен в Варшаву в госпиталь, во вновь открытое психиатрическое отделение как специалист. Начальство психиатрических заболеваний не признавало, тоже как и другие болезни, не связанные с поражениями, для начальства это все симуляция, но теперь, на 5 месяце войны, пришлось начальству признаться в том, что сумасшедшие не симулируют и процент психических больных повышается...". К середине войны количество душевнобольных достигло 50 тысяч человек.

Согласитесь, трудно вынести картину, описанную тем же Степуном в письме жене из Галиции. Прапорщик рассказывает, как они шли по полям сражения: "Трупы лежали и слева и справа, лежали и наши, и вражьи, лежали свежие и многодневные, цельные и изуродованные. Особенно тяжело было смотреть на волосы, проборы, ногти, руки… Кое-где из земли торчали недостаточно глубоко зарытые ноги. Тяжелые колеса моего орудия прошли как раз по таким торчащим из земли ногам. Один австриец был, очевидно, похоронен заживо, но похоронен не глубоко. Придя в сознание, он стал отрывать себя, успел высвободить голову и руки и так и умер с торчащими из травы руками и головой… Ну скажи же мне, ради Бога, разве это можно видеть и не сойти с ума?"

Впрочем, война неизбежно формирует иное, чем в мирное время, отношение к смерти. Для тех, кто научился убивать, кто ежечасно видит гибель других и может погибнуть сам, человеческая жизнь обесценивается. Вид смерти уже не вызывает страха и отвращения, скорее, безразличие. Военные отмечали, что крышка гроба, выставленная в окне специального магазина, оставляла большее впечатление, чем ряд изуродованных, окровавленных трупов.

Елена Сенявская: Первая мировая останется в нашей памяти в первую очередь подвигами, героизмом и самоотверженностью русского солдата, но, как и любая война, она имеет теневую сторону. Например, она вызвала всплеск сексуальной активности среди солдат и офицеров. Получили распространение порнографические открытки и фотографии, которые в большом количестве пересылались из Франции. Многие офицеры писали письма своим женам и подругам каждый день, нумеровали их (были за 300 номеров и больше). Цензора отмечали подробности таких писем, до которых "никакой Мопассан не додумывался". Беспорядочные интимные связи с женщинами-окопницами, беженками, проститутками в оккупированных районах Австро-Венгрии, жительницами населенных пунктов прифронтовой полосы, сестрами из Красного Креста, "доброволицами" стали массовым явлением с самого начала войны. Нередкими были случаи насилия над женщинами на захваченной территории противника, в чем особо отметились казаки.

Резко возросло количество венерических заболеваний, распространение которых в действующей армии сравнивали с тифом. Венерические болезни свирепствовали не только между военными, но и, как это ни прискорбно, между сестрами милосердия. К примеру, со станции Молодечно было отправлено на излечение сто сестер. По словам одного из врачей, в Варшаве лежало в госпитале до 300 сестер. Результатом "падения нравов" в годы войны стало заболевание венерическими болезнями в России 3,6 миллиона мужчин и 2,1 - женщин.

Елена Сенявская: В своих воспоминаниях полковник Чемоданов повествует о встрече с "женщинами-доброволицами". Дело происходит в период разложения армии, когда солдаты бегут с позиций, офицеры потеряли всякую власть. "За несколько дней до выступления на позицию ко мне в штаб полка явились две молодые женщины из расформированного уже к тому времени батальона Бочаровой. "Примите нас на службу в полк", - обратились они ко мне с просьбой. Молодые, здоровые, рослые девицы, шинели туго перетянуты ремнями, на стриженых головах лихо надвинуты папахи. Он описывает панику, когда вся рота убежала в тыл, а на передовой остались сам ротный, его денщик, телефонист, фельдфебель, повар и обозные от кухни, "девять человек всего и баба в их числе, телефонистка". "Ну и как она себя держала?" - спросил полковник у ротного, когда тот доложил обстановку. "Молодец баба, не меньше меня ругала и стыдила солдат", - был ответ.

В целом, отношение офицеров к женщинам в армии в Первую мировую войну представляется весьма противоречивым: с одной стороны - недоверие, скептицизм, настороженность; с другой - снисходительная опека, покровительство "слабому полу"; с третьей - желание подтянуться, проявить себя с лучшей стороны, оказавшись в обществе "дам".

Елена Сенявская: Большевик Алексей Пирейко служил рядовым (вернее, всеми способами отлынивал от службы, а потом красочно описывал в мемуарах свои подвиги в качестве дезертира). В частности, он рассказывает, как в поезде, где он ехал, пассажиры, состоявшие главным образом из военных, вовсю ругали большевиков. И тогда этот находчивый товарищ провел блестящую провокацию: сообщил солдатам, размещенным в вагонах третьего класса, что во втором классе едут женщины из "батальона смерти" (на передовую, в действующую армию!). Возмущенные этим обстоятельством солдаты ("Как это так? Нас возили кровь проливать в теплушках, а этих б..., которые будут так же воевать, как и сестры воевали с офицерами, возят еще во втором классе!"), отправились "разбираться" с доброволицами.

Елена Сенявская: Уже упомянутый мной прапорщик Бакулин, по состоянию здоровья отправленный с передовых позиций командовать обозом, записывал в своем дневнике все те проблемы, с которыми столкнулась армия в плане вещевого довольствия, и отметил, в частности, "коммерческие инициативы" солдат, приторговывавших выданным казенным обмундированием:

Продавали все подряд: и сапоги, и палатки, и шинели. Бакулин сообщает, что в тылу почти все крестьяне носят сапоги казенного образца: "Юбки у крестьянок сшиты из солдатских палаток. Спросишь: "Где взяла?", ответ: "Был герман, оставил палатку, из которой сшила юбку". Или казак подарил германскую палатку.

К слову, у австрийцев тоже были проблемы с обувью. Очевидцы рассказывают, что после их отступления осталось много старых ношеных лаптей, которые были похожи "на туфли для купания, плетенные из травы"...

Только за период с начала войны до первого июня 1917 года число мобилизованных в русскую армию достигло 15,8 миллиона человек, а общие боевые потери личного состава к 31 декабря 1917 года - свыше 7 миллионов, из них безвозвратные (убитыми, умершими от ран, отравленных газами и пропавшими без вести) - около одного миллиона, не считая свыше 3,4 миллиона пленных.

Первая мировая война