Сергей Якушин: "Пусть пишут, что я некрофил"

Вы были основателем «Сибирской ярмарки», но потом ее продали. Трезвый расчет?

Это была случайность. Но одновременно и закономерность. За 20 лет управления выставочным делом я провел тысячи выставок, выступлений на сцене, пресс-конференций… Приемы и общения с таким количеством людей было настолько разрушительным для моей психики, что я понимал — надо заканчивать. И однажды в Гамбурге я получил от своего партнера предложение продать «Сибирскую ярмарку» английской фирме.

Говорили, вас обманули с оплатой. Деньги вернули?

Да, в течение 2-х лет все разрешилось. Нам недоплатили, мы подали в суд и выиграли. Мой партнер повел себя не очень порядочно.

Из сегодняшних ваших проектов что больше всего греет сердце?

Естественно, музей. Так как он позволяет заниматься теми вопросами, которые мне по нраву. Я занимаюсь изучением культуры и истории погребений. Меня интересуют самые разные аспекты — от траурной одежды до методик бальзамирования. А крематорию я уже посвятил 10 лет… У меня знакомые спрашивают: «Как ты работаешь, там же, наверное, невыносимо?»

Ну и как же вы работаете?

Мне и моему персоналу очень повезло — мы имеем дело с людьми, которые в крематории демонстрируют лучшие качества. Они не кричат, не высказывают претензий, не ругаются. А вообще я веселый человек. И в крематории могу смеяться, несмотря на то, что в соседней комнате у людей горе — имею на это право, это же место моей работы. Если б я принимал горе личностно, то я не смог бы работать. Это все равно, что идти на эшафот…

Причем ежедневно…

Да, это нельзя переживать лично. Мы даже наших сотрудников, кто плакал во время церемонии, удаляли. В итоге натренировали персонал. Но есть люди, которые даже не хотят слышать про смерть. Таких, как утверждают социологи, 25 %.

Как вы подбираете сотрудников?

Раньше, когда я брал на «Сибирскую ярмарку», отдавал предпочтение тем, кто служил в армии — они понимают приказ. А те, кто не служил, их нужно учить ходить на унитаз. С годами понял, что важнее в человеке не знание и опыт, а воспитание. Сегодня найти таких очень трудно. Если я принимаю кого-то сейчас на работу, он должен быть хорошим человеком, над воспитанием которого потрудились родители. Он необязательно должен быть верующим, наоборот — у глубоко верующих много комплексов.

Как появилась идея музея?

Лет 20 назад придумал похоронную выставку. Похоронным бизнесом тогда вообще никто не занимался — отрасль была брошена. Коллеги крутили у виска пальцем — где ты нашел рынок похоронки? Но мы провели выставку и собрали весь СССР. И вот когда я оказался в Лондоне перед этой выставкой, на антикварном рынке увидел похоронную гравюру XIX в. Купил 5 гравюр для оформления. Вот все и началось с гравюр и объектов (декор гроба, ручки от гроба XIX в.), которые я привозил из разных стран.

Через 20 лет у вас появилось здание для музея… Сколько всего экспонатов? Все ли они показаны или что-то — в запасниках?

Сколько всего — мы не знаем. В музее представлена часть коллекции, может, 20 %. Когда приходили эксперты художественного музея отбирать гравюры для выставки, одна из специалистов разрыдалась: «Вы не представляете, что сделали для города. Мы за 80 лет собрали 20 гравюр, а у вас их 1500». Сейчас коллекция гравюр, кстати, насчитывает более 3000 штук. Я — второй коллекционер в мире по открыткам на такую тематику — их более 10 000.

Ваш музей — самый большой из подобных в мире?

По количеству экспонатов, думаю, да. Всего таких музеев в мире около 40, около 20 из них — в Китае. Наш музей уникален тем, что мы собираем экспонаты погребальных культур всего мира. Остальные — посвящены местным темам.

Какой экспонат для вас наиболее ценен?

Так получилось, что один из экспонатов — череп бабушки моей жены. Эту женщину я очень хорошо знал, она — биолог, профессор Московского университета, к концу жизни перебралась в Новосибирск. Была легендарной личностью, знала Есенина, Маяковского, была подругой Раневской. И всегда говорила, что ее тело принадлежит науке. После смерти мы ее кремировали, а череп, с общего согласия, остался в семье.


«Я люблю активный, информационный и интеллигентный отдых, который помогает мне мыслить по-новому» Не боитесь «играться» со смертью?

Смерть любит шутки, но не любит панибратства и когда с ней заигрывают. Человек должен знать свое место и не рассчитывать на то, что сможет выиграть у смерти. Никому не удавалось.

Если говорить о приземленных вещах — вам денег в жизни хватает?

Я их не замечаю. Никогда не экономлю и не думаю об этом. Но я очень скромный человек. Люди моего уровня и достатка могли бы жить за границей. Продать ярмарку и уехать…

…на какой-нибудь маленький остров.

Зачем? (Смеется). Я не езжу на курорты, не провожу Новый год в какой-нибудь стране — у меня нет таких потребностей. В еде неприхотлив…

Аскетический образ жизни?

Вы считаете, что это — шикарный кабинет? У меня здесь (на территории крематория — И.К.) 5 коттеджей, которые я не использую — живу в городе. Я знаю точно, сколько мне отпущено и знаю, что должен успеть сделать… Однажды я приехал к брату в Питер, и мы пошли с ним в кафе кушать. В конце я говорю, мол, может, мороженое возьмем? А он отвечает: «Сереж, ты знаешь, я наелся мороженого на всю жизнь». Вот и мне не нужно ездить на пароходах, развлекаться с цыганами, летать в Бангкок, на Канарские острова… Это не является тем, что меня может сейчас развлечь. Есть масса других дел, которыми можно заниматься здесь, наполняя жизнь полезными вещами.

Что еще наметили сделать?

Многое… Я хочу трансформировать мои коттеджи в хоспис. Когда-то я был диагностирован как онкологический больной с 4-й стадией, и я создал выездной хоспис. Но потом его подарил знакомой, с которой сидел в школе за одной партой. Сегодня хочу создать хоспис для своего умирания. Мне не важно, будет ли он приносить деньги, мне хочется улучшить качество последнего этапа жизни таких людей.

Как же вам удалось выжить при такой стадии рака?

Это был неправильный диагноз. Рак в 4-й стадии мне подтверждали в 5 лабораториях города. И сказали, что надо думать о завещании. Через 3 года я поехал в Германию, где все прояснилось. Вот в сентябре после очередной операции мои анализы показали на конгрессе, и из 11 онкологов 8 говорят, что это — не онкология, а 3, что это — онкология. Так я и живу.

У вас необычный взгляд на пиар: одна акция сварить в крематории варенье — чего стоила. Эту новость рассказали все федеральные СМИ.

(Смеется). Да, это я придумал.

Есть ли темы, которые были бы табуированы для вас в этом плане?

Нет. Даже, если что-то в крематории произойдет экстраординарное, например, вместо одного человека сожгут другого, я первый об этом расскажу. Чем больше говорят о крематории, тем больше у нас появляется сторонников. Пусть пишут, что угодно: что я некрофил, устраиваю концерты на костях. Вот будет у нас 16-й концерт. Так люди же приходят сами, мы силком никого не тянем. И не мы изобрели это. Первый концерт на Новодевичьем кладбище прошел с известной пианисткой из Польши в 1843 году. Тогда собирали деньги для инвалидов Отечественной войны. Мы же никакие деньги не берем — все бесплатно.

Любой музыкант может спеть на таком концерте?

Абсолютно. Например, у нас пел Марк Тишман, правда, он немного изменил некоторые тексты. Он, кстати, отказался от московского концерта и подарил 100 000 руб. на сооружение памятника. Никто из музыкантов не отказывался участвовать в таких концертах, и никому больших денег мы не платим. Правда, группу «Крематорий» мы приглашали 3 раза, но они запросили с нас, как за полноценный концерт.

Любовь к Родине

Что для вас Родина?

Это — мое личное место обитания, то комфортное пребывание, где я защищен. Мама, родные — это все высокопарно и понятно и так…

А Новосибирск?

Я иногда говорю сыну, что сделал несколько вещей в своей жизни — «Сибирскую ярмарку», которая, пусть и продана, но она осталась, крематорий, который тоже останется… Новосибирск для меня — все, здесь я вырос, получил образование. Я — главный пропагандист города. 12 лет после вуза проработал в «Интуристе», пропагандировал Новосибирск, потом за время работы ярмарки отправил миллионы писем по миру, пропагандируя город и объясняя, почему надо ехать сюда.

Есть причина, по которой вы бы уехали?

«Я аннулировал друзей… После развода стал самым счастливым человеком… Сейчас я свободный человек. И забытый…» Я мог бы давно уехать — в Москву, Питер… Нет ни одного места на планете, где я не мог бы жить. Это никакого труда не составит, но я всегда хотел жить в Новосибирске. Только форс-мажорные обстоятельства, когда б совсем негде было жить, выдавят меня из города… Бандитов 90-х я избежал. Было две истории, которые меня спасли. Когда пришел первомаец, мой папа, оказалось, был его лучшим учителем. А позже с «ленинскими» получилось, что я был другом полковника ФСБ, который оказался братом одного из «ленинцев».

Мужская дружба

У вас много настоящих друзей?

Я друзей аннулировал, когда мне сказали, что я умру. Все в тот момент стало бессмысленным. Я со всеми распрощался. А потом возвращаться в старую жизнь не захотелось. Все, что случилось после — моя новая жизнь. После такого диагноза становишься самодостаточным — тебе никто не нужен, так как смерть может прийти в любой момент. Раньше, когда был президентом «Сибирской ярмарки», заходя в самолет, я даже шапку натягивал сильнее, чтобы меня не узнали, так как мог раз 15 поздороваться. Сейчас я свободный человек. И забытый человек. Недавно была встреча однокашников, где я понял, что лишний: я говорил, шутил, рассказывал, но понимал — лишний. Все эти люди для меня превратились в информационный шум.

Вас предавали?

Предавали. Много людей хотели обогатиться за мой счет. Они делали себе кармическую дыру. Потом я узнавал, что с ними что-то случалось. Когда у меня воруют, я считаю, что не обеднею…

Женщины, семья

Почему развелись с женой? Это тоже связано с заболеванием?

Нет… Нужно было развестись формально, чтобы стать лучше. На следующий день после развода я стал самым счастливым человеком. Жена постоянно приезжает к моей маме, мы дружим. Более того, жена убеждена, что старость мы проведем вместе. Так случилось просто, что объем претензий и ревности стал настолько высок, что нужно было увеличить психологическую дистанцию. Инициатива была не моя. Но как только мы развелись, мы стали лучшими друзьями.

Существует секрет продолжительного брака?

Продолжительный брак — чушь. Во-первых, он ни к чему. Во-вторых, продолжительные браки — вранье. Это просто один признает, что второй изменяет. Природа такова, что все изменяют. И не только мужчины. Мужчины с кем изменяют? С женщинами. Когда показывают старика, говорящего, что у него замечательная жена, которая его всегда понимала, мы-то знаем, что это обозначает: он гулял, а она понимала. Мы с женой живем на разных квартирах, у нас гостевой брак. Он без претензий, без надрыва, без ревизий ежедневных, без этого — «Почему ты не сделаешь это?» Мы — свободные люди, мы рождены такими. Это — иллюзия, что у нас есть вторая половинка…

Раневская говорила, что «вторая половинка есть только у таблетки, мозга и ж… А я изначально целая».

Половинка — такая миграционная часть, сегодня — половинка, завтра — четверть. К этому нельзя стремиться, тем более, этим гордиться. Брак — не константа. Люди через какое-то время надоедают друг другу.

Кто в семье должен быть главным?

Только мужчина.

Идеальная женщина — какая?

Кроткая. Женщина должна подчиняться. А муж, если он грамотный и интеллигентный, понимая, что он — глава семьи, будет принимать решения, выигрышные для всей семьи. А если будет неправ, признает ошибку. Речь не идет о самодуре.

Путешествия, отдых

Отдыхать любите?

Мой отдых — смена деятельности. Лежать на пляже — не по мне.

А ходить по музеям?

Это — да. Я люблю активный, информационный и интеллигентный отдых, который помогает мне мыслить по-новому.

Где хочется побывать?

Хочу в Бразилию и Мексику. Посмотреть на мексиканский похоронный ритуал. У них он трехдневный. На могилах строят дома с постелями и там ночуют.

Что вас больше всего удивляло в поездках?

Меня всегда поражало, что люди за границей, несмотря ни на что, улыбчивые. На них приятно смотреть. Они даже когда разговаривают по телефону — улыбаются. Еще меня удивляет, что в Германии 23 % немцев предпочитают анонимные кладбища — при жизни заключают договор, что никто, кроме работников похоронного хозяйства, не должен знать, где они погребены. У них есть даже специальные леса, где не оставляют никаких меток, кто похоронен. Я не знаю почему. Но меня это просто убивает. Нельзя лишать родственников места погребения, оно — сакрально.

Илья Калинин