Органистка — о выборе музыки для похорон и связи ее работы с религией
Музыканты чаще всего играют на вечеринках и свадьбах, но кто-то выбирает похороны. The Village поговорил с молодой органисткой, отвечающей за музыку в крематориях, о российском музыкальном образовании, выборе мелодий для похорон и странных заказах.
Поиск работы выглядел так: я села вечером за ноутбук и набрала в поиске «требуется органист». И вот оказалось, что одна организация набирает исполнителей для работы в крематориях. Всего в Москве три крематория, я работаю в двух — в Новокосине и на Хованском кладбище.
Вообще существует одна организация, которая работает с крематориями, и она распределяет всех музыкантов по ним, составляет график и выплачивает зарплату. У нас есть органисты, которые работают по десять лет и больше. Уже несколько организаций, нанимающих музыкантов, сменились, а сами люди остались.
Хотя надолго здесь никто не задерживается — работа высасывает энергию и силы. Все-таки на похоронах играешь. В штате постоянно не хватает сотрудников. Некоторые работают без выходных. Среди них очень много незрячих — организация связана с обществом слепых. Я сама работала максимум по пять дней в неделю. Больше не выдерживаю — далеко ездить на Хованское кладбище.
Работа плохо оплачивается: день — тысяча рублей. Вообще рабочие часы с 09:00 до 17:00, но если много заказов, то и до 22 можно застрять. Остаюсь на этом месте только потому, что могу в свободное время играть на органе и разучивать концертную программу.
О любви к органу и религиозности
В России органисты обычно приходят к католицизму или лютеранству потому, что играют на органе. У меня было наоборот. Про то, что существует орган, я даже не знала. Когда-то родители купили мне пианино. Была такая практика: они давали мне темы для сочинений, а я садилась и пыталась импровизировать. Я мечтала стать композитором. На первый органный концерт в костеле меня привела мама. Тогда в Курск, где мы жили, приехала органистка из Петербурга. Музыка мне понравилась, но желание играть на инструменте не появилось.
В 14 лет я захотела принять католицизм. В моей семье католиков не было — по крайней мере, я об этом ничего не знаю. Родственники отмечали православную Пасху, изредка ходили на службы в храм, но это никак меня не волновало. Помню, в один день я шла в плохом настроении мимо костела и вдруг захотела зайти, но побоялась. Рассказала об этом маме, и уже вместе мы пришли к настоятелю, который с нами поговорил и предложил ходить на занятия по катехизации (на них изучают основы христианской веры, готовят к крещению). После года изучения катехизации я прошла обряд присоединения. Тот, кто присоединяется к Церкви, публично читает «Символ веры» в присутствии настоятеля прихода, дает клятвы любить Бога и исполнять его волю. И так я стала частью общины.
Тогда я воспринимала орган только как церковный инструмент, который помогает вести литургию. Не думала о том, что для него может быть светская музыка. Я очень активно участвовала в жизни молодежи прихода, мы озвучивали некоторые службы — пели. Когда священники узнали, что я играю на фортепиано, они познакомили меня с органом, разрешили заниматься.
Первый концерт был очень спонтанным: мне позвонил наш настоятель за день до мероприятия и сказал, что завтра нужно что-то сыграть. Я собрала в кучу мозги, всю музыку, которую когда-либо играла — Баха и других барочных композиторов, — и что-то там наиграла. Кстати, половину выступления я импровизировала. Было ощущение, что звучит полная лажа, но потом я поспрашивала людей, им вроде бы понравилось.
Я не собиралась становиться органисткой, потому что все удачно складывалось с фортепиано. Однажды позвала своего педагога на органный концерт, он послушал и предложил: «Может, тебе попробовать заняться этим серьезно?» И я поехала на прослушивание в Москву — в Гнесинку.
Энергетика так себе, но я уже привыкла и могу даже спокойно поесть, если ко мне в зал привезли гроб
О концертах в Москве и в мире
За время учебы успела отыграть концерты в залах Гнесинки, Консерватории, в Лютеранском и Римско-католическом соборах. В Москве много концертных площадок, но я стараюсь выезжать, потому что с одной программой много не наиграешь — здесь есть свои органисты. Чаще всего выступаю с другими музыкантами, хотя иногда даю сольные концерты. Например, в августе играла в родном Курске в Римско-католическом храме, где я впервые прикоснулась к органу.
Приятный бонус учебы в вузе — возможность ездить в Европу с концертами и на мастер-классы. У местных музыкантов очень высокий уровень даже среди любителей. В Германии одни ребята нас спросили: «Вы года три, наверное, занимаетесь? А мы всю жизнь играем». Им кажется, что этого уровня можно достичь намного быстрее.
Многие занимаются игрой на органе как хобби: приходят после работы и музицируют. Конечно, в Европе орган есть в каждой церквушке, и люди могут свободно играть. Хотя во многих костелах инструменты в ужасном состоянии. Например, в трубу может попасть птица или крыса, и никто не будет трубу чистить.
В Европе есть деление на органиста концертирующего и церковного. У нас же все обучение достаточно непродуманное, и мало кто из преподавателей может указать нужное направление. Большинство считает, что залог успеха — многочасовые занятия. Мне кажется, что намного важнее включать вовремя голову и искать свои способы для разучивания и запоминания материала, чем тупое терзание инструмента.
В Европе к инструменту относятся легче и вполне могут соединять звучание органа и, скажем, электроники. Например, есть британский фестиваль Organ Reframed, где таким и занимаются.
О работе в крематории
В одном крематории я сижу за органом на самой церемонии прощания. Во втором нахожусь в отдельной комнате, то есть сам процесс не вижу и играю по звонку администратора. В комнате, кроме органа, есть чайник, микроволновка — можно выпить чай, перекусить, пока кого-то отпевают. Но обычно заказы идут один из одним. Ты играешь, пока люди заходят в зал, потом по звонку перестаешь играть — идет отпевание, затем опять по звонку играешь, пока прощаются с покойным.
Тяжелее работать в зале, когда видишь и людей, и сам ритуал. Церемония прощания обычно длится не больше десяти минут. Заносят гроб, ставят на постамент, открывают или нет, заходят родственники. Они говорят какие-то слова, могут ничего не говорить, могут прочитать какие-то молитвы. Иногда во время всего этого еще священник отпевает покойника. Все это время я могу играть (за исключением момента, когда поет священник). После тело накрывают, присыпают землей. Последний ритуал как-то связан с православной традицией. В православии тело не рекомендуют сжигать, оно должно быть погребено в земле. Поэтому тело крестообразно посыпают ею. Затем закрывают крышку гроба и ставят его в лифт. Гроб уезжает вниз к печам, а люди уходят ставить свечи или на поминки. В редких случаях могут арендовать зал, тогда приходится играть для них часа два.
Обычно в день играешь на нескольких службах, хотя у некоторых было и по 30 заказов за день. Репертуар выбираешь сам. Кто-то играет мелодии из кинофильмов или даже какие-то современные песни. Коллегу как-то попросили исполнить песню «Город, которого нет» Игоря Корнелюка. Я исполняю классику.
Один раз перед прощанием подошла компания. Они нависли над органом и говорят: «А можно нам что-нибудь такое... повеселее?»
Об атмосфере и странных заказах
Атмосфера тяжелая. Реакции у людей разные. Бывает, что у родственников не выдерживают нервы, такие истерики закатывают. Самое страшное, что я видела, — это армянские похороны. Выглядело это так: сижу, играю, и заходит администратор с какими-то мужчинами, ставят стулья. Я продолжаю играть, и тут раздается невообразимый вопль — вбегает женщина, кидается к гробу, душещипательно причитает. За ней выбегают другие дамы, тоже истерят. Вообще у них это вшито в культуру: жена должна сильно оплакивать мужа. Мужчины стоят спокойно, а вот женщины так себя ведут.
Самое ужасное, что они арендовали зал на два часа, и я все это время должна была сидеть и играть. Успела выучить всю учебную программу по специальности, даже мажорную в медленном темпе. Кстати, заметила, что, когда играешь громче и более эмоционально насыщенную музыку, трагичную, женщины больше начинают вопить. Переключишься на что-то более спокойное — они рассаживаются по кучкам и перестают разыгрывать трагедию.
Я здесь работаю третий год, но все равно тяжело. Такая работа, конечно, оставляет печальный отпечаток. Боль, которую испытывают люди, принимаешь на себя. Бывает такое, что хоронят совсем молодых или даже детей. Недавно я видела гроб длиной не больше полуметра — видимо, грудничок. Тут обычно даже непробиваемых администраторов накрывает соплями. Кто-то мне однажды сказал, когда я работала тут на постоянной основе, что у меня глаза не улыбаются. Энергетика так себе, но я уже привыкла и могу даже спокойно поесть, если ко мне в зал привезли гроб.
Обычно приходят люди, которые особо не разбираются в музыке, и просят сыграть какого-нибудь Баховена, то есть гибрид Баха и Бетховена.
Один раз перед прощанием подошла компания. Они нависли над органом и говорят: «А можно нам что-нибудь такое... повеселее?» Я чуть не засмеялась и попросила уточнить, что именно повеселее. Ответили: «Ну, например, битлов знаете что-то?» Я говорю: «Нет, ребята, максимум веселья на этих похоронах — „Аве Мария“ Шуберта».
Текст АНАСТАСИЯ ГЛИНСКАЯ
Иллюстрации ЕКАТЕРИНА ВАКУЛЕНКО
