Врач-пульмонолог и реаниматолог Даниэла Ламас написала книгу «Жизнь взаймы: Рассказы врача-реаниматолога о людях, получивших второй шанс», которая выходит в издательстве «Альпина Паблишер». В ней автор рассказывает, что пережили ее пациенты и с чем может столкнуться каждый из нас. Как принять тот факт, что твоя жизнь зависит от аппарата в груди, что чувствует человек, ставший реципиентом чужого органа, как найти в себе силы бороться с болезнью? «Сноб» публикует одну из глав
Эдди Беатрис двигался быстро и решительно. При встрече он крепко пожал мою руку. Когда мы сели, он вытащил из кармана смартфон и положил его на стол, чтобы следить за временем. У него был назначен визит к врачу в клинику, расположенную через дорогу, и он не хотел опоздать. Я незаметно оглядела его, пока он пил кофе. У Эдди была легкая манера общения, присущая хорошим продавцам, и доброе лицо. Когда он поставил чашку на блюдце, я подумала: отдала бы я этому человеку свою почку?
Знаю, неожиданная мысль, но только если не знать контекст. Когда перед Эдди замаячили перспектива хронического гемодиализа и годы ожидания донорской почки, он решил взять судьбу в собственные руки и нашел себе донора. Поиск в интернете, несколько красноречивых писем и немного везения в придачу, и незнакомка из другого конца страны пожертвовала ему свою почку. Я тоже нашла Эдди с помощью интернета, но совершенно с другой целью. Мне хотелось знать, чего ему стоило трезво оценить то незавидное будущее, которое сулили врачи: постоянный диализ, повышенная утомляемость, нескончаемое ожидание, — и найти иное решение.
Учась в медицинском университете, мои однокурсники и я получили возможность два дня ходить с пейджерами, на которые приходили сообщения о трансплантатах. Это означало, что если в нашем регионе умирал человек, бывший донором органов, то пейджер издавал пронзительный сигнал. Счастливый студент, получивший этот сигнал, вместе с хирургом отправлялся за органом, а потом возвращался с ним в Нью-Йорк.
Когда пришла моя очередь, я надежно прицепила пейджер к поясу. Я прекрасно осознавала, что по сути жду чьей-то смерти, и все же ношение пейджера приятно щекотало мне нервы. Помню, какое разочарование я испытала из-за того, что за 48 часов пейджер не пикнул ни разу. Прошли месяцы, прежде чем мне довелось увидеть настоящий трансплантат.
Однажды ранним зимним утром, стоя у входа в операционную, я заправила под шапочку свои кудри, надела маску, очки, тщательно вымыла руки. Вслед за хирургами я вошла в операционную и наблюдала, как операционная сестра отлаженными движениями подавала врачам стерильные халаты и надевала им на руки перчатки. Пациент уже лежал на столе с интубационной трубкой в трахее. Молочно-белая жидкость, поступавшая в его вену из флакона, висевшего на штативе у изголовья операционного стола, отключила его сознание. Я во все глаза смотрела, как оперирующий хирург выполнил разрез в нижней части живота. До этого мне не приходилось видеть, как скальпелем рассекают плоть. Я непроизвольно проделала то же движение, пытаясь представить, какую силу надо приложить, чтобы выполнить разрез. Потом я смотрела, как хирурги раздвигают мышцы и тщательно отделяют кровеносные сосуды и мочевой пузырь. Я стояла на небольшой металлической подставке, но мне все равно приходилось изо всех сил вытягивать шею, чтобы разглядеть происходящее из-за головы ассистирующего хирурга.
Вглядываясь в глубину брюшной полости, я не заметила, как откуда-то из-за моей спины возникла донорская почка. Я так и не поняла, откуда она взялась, и когда ассистент снова заслонил операционное поле, я дала волю воображению. Я пыталась представить историю человека, который лежал на операционном столе, и гадала, какая болезнь довела его до необходимости трансплантации. Думала я и о почке, которую вшили в его тело. Мне было интересно, кто отдал этому больному свой орган: друг, родственник, а может быть, случайный незнакомец, несколько часов назад погибший в дорожной аварии.
— Студенты-медики непременно должны это видеть, — услышала я слова одного из хирургов; фигуры в операционных халатах расступились, чтобы я смогла в подробностях видеть операцию. Я вернулась к реальности. «Как же круто!» — воскликнула я, когда хирурги вшили культю донорского мочеточника в стенку мочевого пузыря реципиента. Обычно студенты так оценивают филигранную работу хирургов, но на этот раз мой восторг относился к самому факту: только что человеческий орган извлекли из одного тела и прямо у меня на глазах пересадили в другое.
Вскоре после этого, в такое же темное зимнее утро, я видела забор органа у донора. Донор лежал на каталке в операционной. У этого человека была констатирована смерть головного мозга. Члены операционной бригады накрыли стерильной простыней его грудь и живот. Потом пришли хирурги. Они приехали из разных госпиталей, чтобы извлечь органы и отвезти их больным, ожидавшим своей очереди на трансплантацию. Я наблюдала, как хирурги вскрыли тело донора разрезом от грудины до лонного сочленения, выделили и пережали сосуды, по которым циркулировала дающая жизнь кровь, и принялись быстро иссекать органы и извлекать их из тела. Завороженная, я смотрела, как на лед по очереди легли сердце, легкие, печень и почки.
В операционной было холодно, и к моменту, когда хирурги зашили разрез и ушли, тело донора было пустым. Я поколебалась в нерешительности, а потом осталась в операционной, где координаторы донорских органов решали, куда пойти перекусить — в итальянский ресторан или в кафе, где подавали фалафель. Они остановились на первом варианте и ушли, а я, дрожа от волнения, осталась в операционной наедине с выпотрошенным телом.
Тогда, а потом намного позже, но более отчетливо, я поняла, что именно вызвало у меня такой трепет. Это было не что иное, как благоговение. Какая-то часть меня навеки сохранит любовь к театральности всего этого действа, к хирургам, поворачивающимся спиной к операционным санитаркам, которые завязывают им халаты, к человеку в ковбойских ботинках, который подбирал для бригады подходящую музыку, колдуя с магнитофоном. В тот день в операционной звучал классический рок. Но больше всего меня поразило не это, а значимость того, что сейчас произошло и вскоре произойдет в других больницах. Мне хотелось понять, что происходит, когда какой-то орган переходит от одного хозяина к другому, связывая судьбы двух незнакомых, чужих друг другу людей. Мне хотелось больше узнать о тех странных отношениях, которые через почки, печень и группы крови связывают воедино болезнь, крайнюю нужду и невероятный альтруизм. Хирургическая техника операции была отточена до совершенства и потому красива, но, когда я в одиночестве стояла в холодной и пустой операционной, да и потом, много лет спустя, занимало меня иное.
