Фото с сайта https://literaturno.com/review/isaak-rozovskij-evtanazia/
РЕЦЕНЗИЯ
Писатель Исаак Розовский выпустил повесть «Эвтаназия, или Путь в Кюсснахт» об эмиграции, любви и смысле жизни. Рассказываем, почему этот текст — удивление.
Исаак Розовский — израильский прозаик и поэт, литературовед и переводчик, а также психолог, который занимается, в том числе, проблемами, связанными с эмиграцией. Кроме того, Розовский — журналист, спикер «Эха Москвы», автор статей про фашизм и антисемитизм, Донбасс и патриотизм, арабские революции и шахидов. Недавно на «ЛитРесе» вышла его новая повесть «Эвтаназия, или Путь в Кюсснахт» — история, которая заставляет вспомнить сразу обо всех ипостасях автора: здесь и психология, и эмиграция, и поэзия, и драма, и много чего еще. В 2018 году рукопись вошла в шорт-лист премии имени Марка Алданова для русскоязычных писателей, живущих вне пределов России. Книжный обозреватель «Литературно» Слава Лавочкин рассказывает, почему этот текст удивляет читателя.
Октябрь, дождь над кладбищем — путь в швейцарский Кюсснахт начинается в Иерусалиме: хоронят Рувима, которого все знали, все любили, но даже вдова не пришла проводить. С первых строк «Эвтаназия» настраивает на подходящий названию лад: история будет грустной, про смерть. И, действительно, автор (а его голос поначалу слышен чуть ли не физически) ведет сдержанно-печальный рассказ о советской «жидовочке» Диане, дочери врага народа, некрасивой, ничем не выдающейся, никем не любимой, никого не любящей и, соответственно, несчастливой. «Незаметная и блеклая», она «выживает и тянет». Даты, имена, профессии, места и факты биографии перечисляются в такой спокойно-обстоятельной манере, что даже авторские ремарки вроде «подобно беллетристу» могу «придумать любую историю» ни на шаг не отводят от ощущения документальности. Про заявленные Иерусалим и Кюсснахт быстро забываешь, принимая текст за хроники маленького человека в большом тоталитарном государстве.
Но вот строгий авторский голос становится тише. Диана, ставшая Анной, выходит на авансцену, и вместо хроник вдруг начинается натуральная мелодрама про «пугливое и робкое сердце», «толику бабьего счастья», «страстно любимое дитя» и «крест на любых надеждах». Мелодрама, впрочем, небезынтересная: герои у Розовского живые, в повествовании есть место и смешному, и всякой дичи, так что к вывиху жанра скоро привыкаешь. Фабричные девчонки «охотятся на хер», а «царь и бог» общежития — необъятная комендантша Джомолунгма — обходит комнаты с амбарной книгой, отмечая в ней тех, кто ей не налил. За «сломанную целку» дарят букет вялых ромашек, а потом прилюдно трясут окровавленной простыней. У ярко-рыжего еврея Миши Байкиса грустный нос и несокрушимое, как Красная Армия, обаяние. Завертев в полубезумном карнавале советского быта и досуга, Исаак Розовский неожиданно подводит читателя вместе с Анной к тому самому Рувиму из похоронного пролога. «Mogę cię pocałować?» История-то, оказывается, драма про эмиграцию и большую любовь.
Эвтаназия — это хорошая смерть. Это когда есть «другая жизнь, жизнь после смерти», объясняет Анне Рувим. После переезда в Иерусалим полумертвая Анна стремительно оживает: начинает говорить, работать, любить, ревновать и спасать. И в ней, и вокруг вдруг вскипает жизнь. Ярко светит иерусалимское солнце, текут мед и молоко, мандарины растут прямо на улицах, а люди, «смуглые и золотоглазые» марсиане, все время будто ссорятся, но это только кажется, это они весело галдят, передавая друг другу свежие сплетни. Шмулик выиграл в лотерею миллион, а Гриша устроился диктором на радио, хотя не выговаривает ни одной буквы! Арбуз — шекель кИло! Хозяин сошел с ума, налетай! Городские сумасшедшие и просто очумевшие от жары, профессиональные нищие и ультраортодоксы в широкополых черных шляпах, странные резкие ароматы тропических фруктов. Если бы мне надо было рекомендовать эту повесть к прочтению, то первейшей причиной стали бы описания Иерусалима — после них очень хочется взять туда билет.
Но мы помним, с чего началась повесть. И в заключительной части Анна берет билет оттуда. Куда? В смерть. В смерть через эвтаназию. Нет, название вовсе не метафора, и оно не обмануло.
В тексте есть и про эвтаназию как таковую, про суицидальный туризм, про Холокост и божественный план, про то, как оставаться фруктом, а не овощем до последних дней, о формуле счастья и много о чем еще, есть даже небольшая повесть в повести. А еще в ней есть некая усложненность языка и патриархальный дискурс про дрожащую «бабью жилку» Анны и про то, что «не родилась та дама», которая заплатит в кафе за Рувима.
Пожалуй, третью часть слабонервным лучше не читать. Ужас происходящего подчеркивается бесстрастным авторским изложением. И когда вдруг понимаешь, что вся история не придумана, а основана на реальных событиях недавнего прошлого, это ощущается как удар. То, что на протяжении чтения представлялось калейдоскопом жанров, героев и мест, по окончании оказывается сложенным в единую цельную картину. На этой картине изображен путь: через сны и странную явь, сквозь бесчувствие, болезни и утраты, через дружбу, любовь и счастье, даже через смерть — путь туда, где мимо мандаринового дерева пулей пролетают переливчатые колибри, и кто-то знакомый ласково спросит по-польски: «Mogę cię pocałować?» Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Рувиме и Диане.
Это интересно: «Как-то лошадь входит в бар» Давида Гроссмана
