Они как будто сговорились – литературоведы и критики…
«Содержит ли теперь беллетристика какое-то неординарное знание и есть ли у читателя возможность приобщиться к нему? – вопрошает, очевидно риторически, Александр Кустарев. – Очевидным образом ближе всего к книге тайного знания научная фантастика. Но, к сожалению, этот род литературы теперь представлен очень специфическим и малочитаемым корпусом текстов, погребенным под гигантской свалкой «фэнтези».
Но это не только некий беллетристический фантазм, массовая писательская галлюцинация. Качественные ощущения литераторов подтверждаются и вполне количественными полевыми исследованиями социологов.
«Любовный роман, детектив и боевик, исторический (точнее – авантюрный, не отличающийся историко-научной достоверностью) роман и невысокого качества (лишенное идейной и стилистической оригинальности, вторичное по сюжетам, мотивам etc) фэнтези занимают ведущие позиции в читательских ориентациях последнего десятилетия… Изменения сводятся к следующему: …переход от фантастики к фэнтези; преобладание в спросе серийной литературы, близкой к телевизионным образцам…» – отмечают исследователи-социологи Нина Селиверстова и Наталья Юмашева.
Эмпирической базой для этих выводов послужили данные анкетирования студентов московских вузов (объем выборки – 709 студентов). Например, распределение ответов на вопрос «Если вы читаете книги, то какие именно?» выглядит так: детективы – 28,7%; фантастику – 35,5%; фэнтези – 31,3%; исторические романы – 29,0%; романы о любви – 12,5%; поэзию – 13,1%; научную, научно-популярную, религиозную литературу – 12,3%.
Писатель Владимир Сорокин, говоря в одном из интервью о своем романе «День опричника» (кстати, сам писатель жанр этой книги определил как «фэнтези на тему о будущем России»), очень образно и точно, по-моему, оценивает ситуацию: «Мне кажется, что у нас существует просвещенный феодализм, помноженный на высокие технологии. Современные феодалы ездят не в каретах, а на шестисотых «Мерседесах». И хранят свои деньги не в сундуках, а в швейцарских банках. Но ментально они не отличаются от феодалов XVI века».
Замечу, что это, казалось бы, чисто беллетристическое определение иногда почти текстуально совпадает с вполне академическими. Так, директор Института экономики РАН Руслан Гринберг называет строй, который сложился у нас после 1991 года, «анархо-феодальным капитализмом»: «Анархо-» в том смысле, что «спасайся, кто может». А «феодальный» в смысле капитализации финансовых потоков в соответствии не с общественными, а с партикулярными интересами».
Но, как бы мы ни называли, ни определяли и ни переопределяли текущий статус российского общества, все случилось, как и предупреждал еще в 1962 году канадский социолог Маршалл Маклюен: «В устной России отношение к технологии носит характер страсти, что также может помешать им воспользоваться плодами распространения письменной грамотности».
Согласно опубликованному в декабре 2006 года исследованию Левада-Центра, 37% россиян вообще не читали книг. Читали от случая к случаю – 40%. Постоянно читают – 23%. Только 4% респондентов имеют свои библиотеки. (В 1996 году никогда или практически никогда не читали книги 18% опрошенных.) Наверное, здесь можно сделать поправку на то, что в 1996 году часть респондентов просто стыдилась признаться, что они не читают книг. Через десять лет уже не стеснялись. Что, впрочем, само по себе о многом говорит.
Мало того, если раньше жители России отдавали предпочтение толстым романам в твердом переплете, сегодня они склонны покупать покетбуки в мягких обложках. Одна из главных тенденций – ориентация издательств на серийно-типовую литературу. Как правило, это дешевые книги в бумажном переплете.
Но эта ситуация, как оказывается, отнюдь не уникальна. Мало того, она, эта ситуация, по всему судя, архетипична. «Установив все литературное дело на коммерческое основание, литературная промышленность преследует только одни денежные выгоды, гонится за большими барышами. Торгаши-издатели покупают только тот товар, на который существует большой спрос… При таком порядке вещей действительно ученый труд по предмету, положим, химии, физике, математике, даже истории, не найдет себе издателя, если нельзя рассчитывать на немедленный сильный сбыт», – отмечал в мартовском номере журнала «Современник» за 1862 год русский публицист Николай Шелгунов.
Но и в этом социальные стратегии потребления печатной продукции в России ничем не отличаются от остального цивилизованного мира. Мало того – и это, казалось бы, совсем удивительно! – писатель и философ Борис Парамонов (США) утверждает: «В Америке сейчас книг не читают…» Это смелое утверждение не просто метафора. По данным опроса Associated Press – Ipsos, каждый четвертый житель США в 2006 году не прочитал ни одной книги. Вообще американцы осиливают в год в среднем не более четырех книг. Среди любителей чтения доминируют женщины и пенсионеры; круг их интересов – популярная художественная литература.
В тех же США в 60–70-е годы прошлого века суммарный тираж «научно-популярных» комиксов только одного автора, Стэна Ли («Человек-паук» – это его творение), составил 134 млн экземпляров. А ведь это был период, когда успешно была осуществлена программа высадки американских астронавтов на Луну. Засилье комиксов, как видим, ничуть не помешало американской нации в осуществлении своих планов научно-технического развития. Кстати, «побочный» продукт программы высадки человека на Луну – изобретение в 1971 году первого персонального компьютера. Ожидается, что в нынешнем, 2014 году их количество в мире превысит два миллиарда.
Точно так же не мешает засилье комиксов сегодня и японцам занимать второе место в мире, после тех же США, по количеству регистрируемых патентов. И это при том, что распространение и соответственно потребление комиксов (manga – так называется эта разновидность печатной продукции в Японии) приобрело характер социальной эпидемии: 40% изданий в Стране восходящего солнца – комиксы, 30% доходов издательств – от комиксов…
Согласно статистике, в Восточной Германии в 2006 году 19% взрослого населения вообще не прочитали ни одной книги…
И все-таки мифологическое, «фэнтезийное» мышление современных россиян – это в некотором смысле оборотная сторона общества, истосковавшегося по высоким технологиям, а не по высоким словам (о «стирании граней» и «покаянии» и проч. и проч.). Например, еще в 1998 году влияние биотехнологий, как и всех новейших технологий в целом, более 80% опрошенных респондентов оценивали положительно и только 10% – отрицательно (1026 участников опроса в Московском регионе). Влияние новейших технологий на качество жизни положительно оценили 82% опрошенных, отрицательно – 10%. Но вот уровень развития новейших технологий в России 42% опрошенных считают низким, 40% – удовлетворительным и только 6% – высоким.
Впрочем, возможно, именно тоска по высоким технологиям, вполне ощутимая в общественном сознании, и составляет тот ресурс, используя который, еще можно попытаться вернуться к действительно современному и динамичному социально-экономическому развитию.