В годовщину освобождения концентрационного лагеря Бухенвальд — 11 апреля 1945 года — РП вспоминает об узниках. Долгие годы эти люди молчали о своем прошлом. Кто-то с неохотой вспоминал о военном детстве, кто-то предпочитал не рассказывать о жизни на фронте и после. Корреспондент «Русской планеты» поговорила с узниками нацистских концлагерей о выживании и издевательствах эсэсовцев и фашистов над пленными.
«Я здоров! Я арбайтен!»
96-летний Петр Едалин сейчас живет в Таллине. Он родом из Пензенской области. Побывал на фронте, два года провел в концентрационном лагере, а потом долгое время доказывал, что не является врагом народа.
Петр Едалин в окружении семьи. Фото из личного архива
«Отец даже спустя много лет иногда кричит во сне: "Я здоров! Я арбайтен!" — рассказывает дочь Петра Филипповича Ольга. Самому ему сейчас тяжело вспоминать события многолетней давности. Мы общаемся через интернет. — Молодым парнишкой папа попал на фронт, чудом выжил в бою, в котором погибла практически вся его часть. С перебитыми ногами неделю полз до ближайшего населенного пункта. К счастью, его приютила и выходила пожилая пара. На свой страх и риск они прятали моего отца от фашистов в подполе своего пятистенка. А через несколько месяцев, подлечившись, он ушел от них».
Силы покидали молодого Петра с каждым шагом, и в один момент, обессилев, он потерял сознание. Придя в себя, понял: попал в плен к немцам. Был в Семилеве, Орше, Вязьме. А в июле 1942 года вместе с остальными пленными оказался во Франции, на острове Джерси.
«Там на отца надели ошейник и заставили работать на каменоломнях. Представляете, в семейном архиве даже сохранилась фотография папы того ужасного времени! Пленные жили в бараках, кормили их какой-то баландой. Отец рассказывал, что иногда, когда удавалось, "баловал" себя разной травой и кореньями. Люди умирали от истощения, а некоторые не выдерживали и бросались на проволоку, которой был окружен лагерь. Она была под напряжением. Некоторых пленных просто расстреливали».
От тяжелой работы у него открылись раны на ногах. А всех больных было принято сжигать в печи. Тем более это касалось больных тифом. Петр Филиппович тоже заразился им. Боясь оказаться в крематории, шел на уловки, чтобы никто не заподозрил, что он болен.
Хотя случаи чудесного спасения из огня иногда случались. Как вспоминает фронтовик, однажды немцы подожгли барак, в котором находились больные тифом. Так одному из них — Алексею Потинову — удалось спастись. После он даже долгие годы дружил с Петром Филипповичем.
После освобождения в 1944 году Петр Едалин попал в эстонский проверочно-фильтрационный лагерь. После нескольких месяцев проверок группой «Смерш» бывшего пленного восстановили в правах гражданина СССР.
«Но отца все равно подозревали в измене Родине. Лишь спустя восемь лет в НКВД наконец-то убедились в его верности и даже наградили медалью», — продолжает Ольга.
После войны бывший узник остался жить в Эстонии.
«Детей бросали овчаркам»
Нине Шибановой было три года, когда она вместе с мамой и старшими сестрами и братьями попала в концлагерь. Родом она из Смоленской области, какое-то время прожила на оккупированной территории.
Нина Шибанова. Фото из личного архива
«В концентрационный лагерь мы попали за связь с партизанами. Моей маме было 35 лет, отец ушел на фронт, старшему брату исполнилось 15 лет, — вспоминает Нина Егоровна. — Сначала мы были арестованы и брошены в сарай вместе с другими подозреваемыми жителями нашего села. Все были уверены, что в любую минуту сарай будет облит бензином и подожжен, а солдаты будут поливать его очередями выстрелов, чтобы никто не остался в живых. Трудно представить, что испытывали женщины, прижимавшие к себе детей!
Спустя сутки к селу подошла колонна таких же арестованных, охраняемая солдатами и собаками. Меня несли поочередно на руках, так как уставших, больных пристреливали. Шли в направлении станции Бетлица, где погрузили в вагоны и отправили на Запад. Спустя три часа началась бомбежка, в живых осталась, по словам очевидцев, третья или четвертая часть от находившихся в эшелоне, откосы железнодорожного полотна были усеяны трупами, раненых немцы добивали. Оставшихся в живых выстроили в колонну. Мы попали в смешанный концлагерь Рославль. Бараки военнопленных и бараки женщин, стариков и детей были разделены неширокой полосой и несколькими рядами колючей проволоки.
Узников постоянно охраняли немецкие солдаты на сторожевых вышках. Когда люди приближались к колючей проволоке, в них стреляли без предупреждения. На подводе один раз в сутки привозили бочку с водой и котел вареной свеклы, от нее у детей болели животы, а у молодых кормящих матерей пропадало молоко. Крик голодных малышей раздражал охранников, они вырывали их из рук матерей и бросали овчаркам.
В первые дни пребывания в лагере люди сортировались: детей старше 13 лет, а также молодых девушек и женщин отправляли в Германию, так мой старший брат тоже был отправлен туда и работал два года в каменоломне, добывая камень для брусчатки. Детей использовали как доноров крови. Иногда давали какие-то таблетки якобы от болей в животе. Думаю, просто ставили опыты».
Осенью 1943 года в бараки для военнопленных непрерывно и ежедневно везли пленных, от которых люди узнавали, что освобожден Курск, идут ожесточенные бои за Ростов-на-Дону, в войне наступил перелом.
«15 ноября 1943-го узники концлагеря города Рославля были освобождены. Бывшие пленные бежали через поля и леса босиком домой, где их ждали пепелища. Наш дом, стоявший на окраине деревни, к счастью, уцелел, в нем разместилось около 25–30 человек.
Как зимовали в 1943–1944 годах, знает только наша мама, а мы, дети, играли в войну, в партизан. А мой отец с фронта так и не вернулся», — рассказала Нина Егоровна.
Было страшно и голодно
Живых узников фашистских лагерей сейчас в Пензенской области осталось мало. Регион никогда не был оккупированной территорией, и многие жертвы немецких пыток переехали жить сюда уже после войны.
«Помню, ранним июльским утром я проснулась от громкого голоса: "Где здесь семья офицера, мы должны ее вывезти". Мама ответила, что здесь таких нет, она испугалась провокации. Вдруг муж маминой сестры, дядя Миша, закричал: "Немцы идут по переправе!" — рассказывает корреспонденту "Русской планеты" Лидия Тимофеева. На момент начала войны ей было шесть лет. — Мы жили на берегу реки Шелонь в городе Порхове Ленинградской области, а после войны — в Псковской области, у дедушки Дмитрия Егоровича и бабушки Василисы. Мы — это мама, я, четырехлетняя сестренка Нина. Приехали на лето отдохнуть, и война началась.
Лидия Тимофеева. Фото: Алина Кулькова/ Русская Планета
В оккупации мы жили, как большинство людей. Было очень страшно и голодно. В конце 1943 года в Германию стали увозить скот, людей, зерно. За нами тоже пришли. Под дулами автоматов нас повели по знакомым улицам в концлагерь — до войны это был военный городок, который находился в двух километрах от города. Там мы были недолго. Товарным поездом нас повезли, куда — никто не знал. В одном вагоне ехали коровы и люди.
В Латвии поезд остановился, почему-то открыли двери. Мама подвела нас подышать свежим воздухом. Вдруг к вагону подошла женщина и стала просить отдать ей мою сестру Нину: "Неизвестна ваша судьба, но хоть она будет жить". "Пусть будет так, как суждено богом. Умирать так вместе", — устало ответила мама на это.
Нас повезли дальше. Мы — дети — попали в концлагерь в Литве, а маму увезли в Германию. Через проходную мы все шли раздетыми. С одной стороны стояли немцы с собаками, а с другой нас осматривали из-за стекла.
Что было дальше, не помню. Помню лишь, как нас привезли на хутор к помещице, у которой для меня появились обязанности: носила воду из колодца, поддерживала порядок в доме, научилась доить коров. Когда наступило тепло, мы с сестрой пасли коров, овец…»
Женщина вспоминает, что спустя какое-то время они с сестрой вернулись в Порхов. А ее мама пришла из Германии пешком. Она рассказывала, как в Минске на вокзале ее пригласила к себе переночевать незнакомая женщина. Утром она накормила ее супом с мясом. «А ведь это была моя собачка», — засмеялась она уже после трапезы. Спокойно об этом рассказывать Лидия Михайловна не может до сих пор.
